And guitar loved Ziggy in return

В наше время всё чаще можно услышать речи о том, что люди одержимы вещами, что они возводят их на пьедестал и приносят им жертвы, как богам. Но нет — как бы ни печально мне было это признавать, в действительности всё обстоит с точностью до наоборот: подавляющее большинство людей очень мало думает о нас. Да, они могут мечтать о нас, любоваться нами, желать обладать нами… однако на самом деле мы для них всего лишь слуги. Люди думают, что если я, например, состою из дерева и металла, а не из плоти и крови, то я не способна чувствовать. К счастью, существуют и исключения — и в этом я убедилась, когда познакомилась с Ним. Однако обо всём по порядку. Когда-то я была деревом, но, если честно, этого периода своей жизни я не помню. Осознавать себя я начала с того момента, когда мой мастер выстругал меня из этого дерева, словно Пиноккио в старой сказке. В глубине души (да, душа есть и у вещей) я немного завидовала ему — ведь у меня-то не было ни малейшего шанса стать человеком. Затем на меня натянули струны, и я обрела голос. Как бы забавно это ни звучало, я, будучи в каком-то смысле электрическим прибором, не очень сильна в электронике, и поэтому не понимала бóльшую часть манипуляций, производимых с моим телом. Тем не менее, судя по восхищённым вздохам посетителей магазина, в который я переселилась после мастерской: «Это буквально произведение искусства!» и «Да она же просто красавица!», я понимала, что мастер всё сделал правильно. Разглядывая всех этих людей, я каждый раз гадала: кому же я достанусь? Вон тому интеллигентного вида мужчине в огромных очках и тщательно отглаженном костюме? Или девушке в коротком цветастом платье, чью пышную шевелюру венчала бандана? А может, веснушчатому мальчишке с испачканными в чернилах пальцами? Я нередко предавалась фантазиям о том, как я пою на сцене в руках какой-нибудь рок-звезды, как на меня устремлены взгляды сотен, а может быть, и тысяч зрителей… Однако вместе с тем порой в моём метафорическом сердце поселялся страх. По словам моей соседки по полке, существует группа, состоящая из варваров, безжалостно крушащих свои инструменты на каждом выступлении — включая и моих сородичей! Мне было страшно представить, сколько моих сестëр они погубили ради зрелищности. Конечно, их жизнь была наполненной событиями, пусть и короткой — они умирали в руках знаменитых музыкантов! Но ведь для них они были не лучшими друзьями, не верными товарищами, как полагается нормальным гитарам — а всего лишь расходным материалом! Нет, даже причастность к прославленной рок-группе не искупает такой ранней и бесславной смерти! В один прекрасный день в магазин пришёл довольно симпатичный юноша, одетый в яркий костюм, с платиновыми волосами, подстриженными под модный маллет. Он долго разглядывал моих товарок, пока его взор не остановился на мне. Я оказалась в его руках, и он, аккуратно тронув мои струны, взял несколько аккордов. Мне понравилось его чуткое и бережное отношение, но тут к юноше обратился продавец со словами: «Может быть, возьмёте лучше эту?» — и указал на одну из моих соседок. Мой потенциальный хозяин поставил меня на место, взял в руки предложенную продавцом гитару, сыграл на ней какую-то короткую мелодию, но вскоре выдал свой вердикт: — Нет, какая-то она неудобная. Предыдущая была идеальной. Умей я краснеть, я бы точно покраснела. Меня назвали идеальной! Я могла бы позлорадствовать над своей неудачливой соперницей — ведь она так важничала перед всеми нами, по какой-то непонятной причине считая свой ярко-синий цвет неоспоримым достоинством — но была слишком счастлива, чтобы тратить своё время на насмешки. В итоге этот парень (как я узнала, его звали Мик) купил меня, убрал в футляр и, обняв, будто близкую подругу, вышел на улицу. Я ощущала биение его сердца даже через плотную ткань, и была в предвкушении своей новой счастливой жизни. Спустя час я оказалась у него дома. Это было так ново и необычно для меня — ведь кроме мастерской, где я родилась, и магазина, я нигде не бывала! Мой новоиспечённый хозяин играл на мне в течение получаса, после чего снова закрыл меня в футляре, и, как я с огорчением подумала, на долгое время совсем забыл о моём существовании. Но, к счастью, я заблуждалась, потому что наутро Мик вновь понёс меня куда-то. Из нескольких брошенных им фраз мне стало ясно, что он не простой музыкант, а участник рок-группы. Моя судьба определённо обещала быть увлекательной! Поприветствовав некую компанию, Мик выудил меня из моего убежища. Передо мной стояли трое юношей, но в действительности я замечала лишь одного. Сколько ни пыталась я хотя бы ради интереса поразглядывать оставшихся двоих — мой взор волей-неволей возвращался к его тонкой, почти болезненно худой фигурке, такому же маллету, как у Мика, только огненно-рыжему, и главное — к совершенно необыкновенным глазам. Я не понимала, почему именно он привлекает мое внимание, но, вероятно, я воочию узрела воплощение того самого давно знакомого мне слова «харизма». Я слышала, как к нему обратились по имени «Дэвид», и твердила эти пять букв про себя, как мантру, чтобы не забыть: «Дэвид… Дэвид… Дэвид…». Я осознала, что не смогу больше ассоциировать это довольно-таки популярное имя ни с кем другим, кроме этого странного, почти неземного создания. А его голос?.. Мне даже сложно было подобрать для него подходящее определение. Как будто слегка надломленный, надтреснутый — и при этом словно мальчишеский. Если бы я обладала даром речи, то можно было бы сказать, что я потеряла его, любуясь своим новым знакомым. Если бы у меня был рот, я раскрыла бы его так широко, что в нëм могла бы поместиться ворона. Но терять и открывать мне было нечего, так что я просто тихо млела от восторга. Вскоре началась репетиция, и мой хозяин начал играть на мне, а Дэвид — петь. Исполняемая им песня представляла собой не цельную композицию, а какую-то мешанину из отрывков, но главное — не то, что он пел, а то, как он это делал. И внезапно я осознала, что этот самый Дэвид… смотрит на меня. Причём не просто смотрит — а прямо-таки пожирает глазами. Я убеждала себя, что слишком задаваться не следует: в конце концов, он видит меня впервые в жизни, да и нужно же ему, наверное, следить за игрой своего коллеги… Но с каждой минутой я всë отчëтливей понимала: он смотрит на меня совсем не так, как музыкант смотрит на инструмент. Я много раз слышала, как люди говорят о любви. Это явление было для меня абсолютно загадочным и непостижимым. Насколько я могла понять, это странное чувство заставляло их совершать самые глупые и необъяснимые поступки, производить совместно друг с другом различные нелепые телодвижения, создавать себе подобных и даже жестоко мстить всем, кто посмел — явно или мнимо — покуситься на их предмет любви. Втайне я была рада тому, что по определению не могу иметь никакого отношения к данному феномену. Но сейчас я понимала, что хочу быть с ним рядом, хочу ловить каждое его движение, хочу принадлежать ему… Вероятно, применительно к людям это выражение звучит пошло, но ведь я вещь, а вещи должны кому-то принадлежать. О да, я хотела быть полностью его, без остатка, вплоть до последней колки. Это ли не любовь?.. Когда репетиция закончилась, и Мик вновь заключил меня в мою тканевую темницу, я ощутила какую-то непонятную тоску. Держаться мне помогала только надежда на то, что репетиции вскоре продолжатся. И правда — на следующий же день я вновь очутилась в студии. Я сразу же отыскала Дэвида, и — о чудо — наши взгляды снова пересеклись! Это определённо не могло быть простым совпадением, хоть остатки скептицизма и нашёптывали мне: «Ты просто новый для него инструмент, только и всего». Я успела познакомиться с другими участниками группы — басистом Тревором, обладателем весьма колоритной бороды, и барабанщиком Миком, тёзкой моего хозяина. Но всё моё внимание было поглощено одним лишь Дэвидом. Он умудрялся любое действие совершать изящно и притягательно — неважно, наносил ли он макияж, курил или даже поедал бутерброд. А уж когда он пел, я забывала обо всём и попросту растворялась в чарующих звуках его голоса. И он по-прежнему смотрел на меня. Постоянно. То мельком косился, то сверлил глазами. Иногда я даже замечала, как он при этом порывисто вздыхает и отводит взгляд. В мою метафорическую голову начали закрадываться подозрения: неужели он испытывает то же самое? Но… это же невозможно! С другой стороны, любовь гитары к человеку выглядит даже более невозможной, чем любовь человека к гитаре. Так и потекла моя жизнь. Футляр — студия — футляр, футляр — студия — футляр… И всё же, несмотря на кажущееся однообразие, Дэвид одним своим появлением расцвечивал каждый мой день яркими красками. Я чувствовала, что его тянет ко мне так же, как и меня к нему — но, к своему глубочайшему сожалению, ничего не могла с этим поделать. Мною владел Мик — прекрасный музыкант и остроумный человек, — но, увы, не тот. Я даже жалела о том, что познакомилась с Дэвидом — ведь не знай я о его существовании, могла бы жить счастливо и беззаботно. Сокрушалась я так горько, что как-то раз даже расстроилась. Да-да, расстроилась. К моему сожалению, настраивать меня взялся Мик, а не Дэвид. Ах, как бы я хотела ощутить его пальцы на своём корпусе, на своих струнах! А однажды мой слух выцепил из беседы Дэвида с Миком слова последнего: «…твои гитары». У него была своя гитара, да ещё и не одна! Я почувствовала укол ревности. Он прикасался к ним, а не ко мне, играл на них, а не на мне… какая несправедливость! Однако потом я рассудила, что, вероятно, Дэвид и сам не рад, что рядом с ним совсем не те, кто ему нужен. Как же я его понимала! Вскоре произошли события, которые полностью развеяли мои сомнения в его чувствах. Во время перерыва Мик отлучился, и Дэвид, пользуясь его отсутствием, начал протирать меня тряпочкой — вернее, делать вид, что протирает, поскольку трогал он меня по большей части не тряпочкой, а рукой. Я была в неописуемом восторге. Как же давно я об этом мечтала! Он был так близко, как никогда не был раньше, а его пальцы… Я снова вспомнила о тех счастливицах и позавидовала им. Только продлилась моя радость недолго — уже через пару минут Мик вернулся и отнял меня у моей любви. При этом, как мне показалось, он понял намерения Дэвида, и в нëм взыграло чувство собственничества. С того самого дня я больше не знала грусти и подозрений. Пусть даже Дэвид был далеко от меня — но я твёрдо сознавала, что нужна ему. Но я не могла даже предполагать, какой крутой поворот произойдёт в наших отношениях. Моя группа (да, я не без гордости называла её про себя своей), как мне стало ясно из разговоров, собиралась давать концерт. Теперь Мик играл на мне гораздо чаще, да и вообще практически не выпускал меня из рук. Возможно, он делал это для того, чтобы лишить Дэвида возможности уединиться со мной даже на несколько секунд, так что мне оставалось только ловить его жадные взгляды. Несмотря на то, что моё звучание зависело по большей части от Мика, а не от меня, я волновалась — не каждый же день на меня глазеет такая толпа! И вот наконец настал тот день, когда я очутилась на сцене. Множество глаз было устремлено на обоих Миков, на Тревора, на меня — но главным образом, конечно же, на Дэвида. Мы с ним пели, но теперь он смотрел не на меня, а на публику — это было более чем естественно, поэтому я не обижалась. И вдруг… Дэвид резко развернулся и зашагал к Мику. Я была в растерянности: что он собирается делать? Несколько мгновений — и я ощутила на себе его губы и язык. Второй раз в жизни я поняла, что могла бы покраснеть, если бы умела это делать — и не просто покраснеть, а залиться краской. Удовольствие, которое я получала, усиливалось от осознания того, что Дэвид не стыдится своих чувств ко мне и делает это в присутствии целой армии фанатов — и даже Мика. Ещё в тот прекрасный день — определённо лучший день в моей жизни — я узнала, что мои чувства взаимны. Дэвид сам сказал мне о том, что любит меня. Будь моя воля, я закричала бы: «И я тебя люблю!». Но я могла только петь — и то не сама, а под чужими руками. Я по-прежнему оставалась у Мика, но отныне Дэвид больше не скрывал своей любви. Он иногда играл на мне, а без свидетелей даже гладил и целовал. Мик больше не высказывал недовольства — то ли смирился с нашими отношениями, то ли растущая слава Дэвида служила ему индульгенцией. Я была без ума от счастья. Пусть я и не могла сказать Дэвиду ни слова — разве могло это помешать нам понимать друг друга? А другое памятное для меня выступление полностью расставило все точки над «i». Тогда Дэвид тоже подошёл ко мне, как он уже не раз делал. Но тогда он избрал другую тактику — начал играть на мне. Мик при этом свою игру не прекращал. Я блаженствовала: меня ласкали сразу четыре руки! Мои струны отзывались на движения двадцати пальцев громкими резкими звуками. Я осознала: зачем выбирать, зачем делить, когда два хозяина могут подарить вдвое больше наслаждения? И, судя по всему, Мик тоже избавился от восприятия меня как исключительно своей собственности.