Вместе с запахом выжженых солнцем полей Тёмной птицею в сердце входит новая осень. Ты плетёшь свой венок из траурных лент, Из увядших цветов и почерневших колосьев.
На войне приходилось слишком рано взрослеть. И хотя они давно уж не дети, осознание настигало их только сейчас. Сражаясь на фронте, они не ощущали свои двадцать пять, даже теряя товарищей одного за другим. Но потерять наставника для них было всё равно, что родителя. Хомура тоскливо замолчал на этом сравнении — он давно уже был сиротой. Кохару осталась с пожилой матушкой, не способной сражаться. И оба помнили разбитые руки, беспомощность как близких, так и свою — когда глядишь на кунай, держа его в ватной руке, икаешь от остатков истерики и думаешь: а умирать… больно? Жить было больно. Настолько, что в самые ужасные дни хотелось подставиться под удар. В такие моменты тебя сбивал с ног напарник, уводя в сторону, смотрел пропитанными болью глазами в такие же пропитанные ею твои и говорил: «Ты в порядке? Кохару, сама не своя. Соберись!» — а ты лежала на мокрой земле, слушая взрывы неподалёку, и просто хотела проснуться. Хирузен рос один. Учитель стал для него отрадой. Бывало, Сарутоби второпях говорил «ото-сан». Тобирама бы солгал, если б сказал, что не жалел его ни на йоту. Иногда он и сам думал, что испытывает к ученику почти отцовские чувства: когда чужое упорство откликалось в нём гордостью; когда тринадцатилетний Сарутоби поддакивал ему и едва не светился при встрече; когда он же, согнувшись, бормотал извинения, беря на себя ответственность за общие промахи, и стойко выносил все трудности, что ему подсылала судьба. Оставляя свой пост, Тобирама переживал лишь о том, что не сможет быть рядом, чтобы в нужный момент исполнить свой наставнический долг. «Ты справишься, Сарутоби. Храбрости тебе не занимать. Мне иногда кажется даже, что её у тебя побольше моей будет. Не знаю, как можно это измерить, но если кто-то со стороны вдруг подтвердил бы мои мысли, я бы и не подумал возражать».***
Хирузен хихикнул, нарушая тишину залитой солнцем поляны. Вспомнил, как они следили за сенсеем, чтобы выяснить, с кем он встречается (Кохару и Хомура твердили, что с Токой, а он был уверен, что то была девушка из архивов), но Тобирама быстро их обнаружил и позвал домой познакомиться с его второй половинкой. Дети, сияющие от восторга, не ожидали, что он положит перед ними катану. — Э-э, Тобирама-сенсей, так не честно! Ну расскажите, ну пожалуйста! — Я ни с кем не встречаюсь, бога ради, — тихо буркнул учитель, отпивая саке. Детям он разлил разного сока. — Даже с Токой-самой? Тобирама на это только расхохотался. — Вы уже кандидаток нашли? — Скажите, — вмешалась Кохару, — а почему? Он смотрел на неё две секунды. — Я люблю быть один. — Но Вы нас позвали, — заметил Хомура. Тобирама улыбнулся. — Наверное, вы единственные, кроме брата, кого я бы хотел видеть рядом. — Сисё*… — Вы те ещё занозы, но я вами горжусь. Вы вырастите отличными шиноби. Дети неуверенно переглянулись. Сенджу, дабы не смущать их, поднялся и демонстративно принялся разминать руки. — Ну что, бездельники. На задний двор? После вашего наглого вмешательства в мою личную жизнь, я не отпущу вас домой, пока вы хорошенько не пропотеете. Хирузен вскочил из-за стола, едва не перевернув стакан. Кохару, пискнув, успела его подхватить. — Тоже мне напугали! Да мы Вас в два счёта уделаем, мы тут не балду гоняли! Да, ребят? Учитель широко улыбнулся и метнулся на выход. Дети повскакивали из-за стола: Хомура запнулся, ухватив рукой бедро сокомандницы, на что та только фыркнула «Вставай!» и поспешила догнать Хирузена. Следующие три часа они провели спаррингуясь, и Тобирама Сенджу ни слова ни сказал о том, что смертельно устал, позволив себе обессилено лечь на татами только после того, как его ученики покинули дом. — Ты чего здесь торчишь? — как обычно угрюмо. Хирузен вздрогнул, обернувшись на голос приятеля. На лице Данзо лежало ярко-рыжее солнце. Должно быть, Сарутоби сам не заметил, как погряз в старых воспоминаниях и простоял здесь до позднего вечера. — Решил прогуляться. Хирузен пробрался через высокую траву к нему ближе. Он улыбался, но Шимура не мог отделаться от чувства тяжёлой тоски, поселившейся в чужом взгляде. — А ты чего тут? — Тебя просили найти. Хирузен отвернулся к закату. — Знаешь… мне кажется, я вовсе не хочу занимать этот пост. Данзо хотелось думать, что это ему послышалось, но в глазах Сарутоби была такая искренняя безнадёжность, что он не поверил собственному открытию. «Несправедливо. Ты отнял то, чего я всем сердцем желал, а теперь выбрасываешь, будто ненужный хлам? Ты отвратителен», — сокрушался Шимура. — Ты шутишь?.. — Вовсе нет, — Хирузен окинул взглядом крыши домов, видневшиеся из-за деревьев. — Но я не могу сбежать, как трус. Тобирама-сенсей доверил мне защищать их с Первым наследие. Люди полагаются на меня, я не могу подвести их сейчас. Слова товарища заставили Данзо задуматься глубже. Интересно, когда Сарутоби вызвался стать приманкой, в нём тоже сидел панический страх перед смертью? В таком случае, он сам ещё больший слабак, если даже Хирузен смог с собой совладать. — Поэтому я приму это, как мужчина. И буду защищать деревню, даже если мне придётся умереть прямо завтра. Нет, — вдруг исправился тот, — завтра не надо… Я так и не признался Бивако. Да и время ещё неспокойное. Лучше… — Сарутоби. — Что? Данзо сжал кулаки. — Если ты умрёшь, то я заберу твой титул Хокаге, так и знай.***
Десять лет назад светило солнце и подростки изнывали от нещадной жары. Хирузен не смог удержаться от шутки в сторону Кагами, пока Кохару и Данзо обмахивались веером*, но Утатане оказалась оригинальнее и попросила Учиху отсесть подальше, потому что «рядом с таким огонь-мальчиком просто невозможно дышать». Кагами только хитро улыбнулся и сказал, что ему приятно, что его товарка считает его привлекательным. — Может, остудишь меня? — не остался он в долгу. — Конечно, — раздалось басовое сверху. Испуганный парень успел только заметить струю воды, тут же ударившую его в лицо. Хирузен, сидевший рядом, с визгом отскочил, засмеявшись. Учиха рухнул на землю, собирая пыль в волосы и на мокрые руки, которыми он пытался закрыться. — Сенсей, мне кажется, ему всё ещё жарко, — хихикнула Кохару, продолжая работать веером над умирающим Данзо. — Думаешь, Утатане? — отозвался Тобирама. Он был в полном обмундировании, несмотря на жару. На этот счёт Шимура мысленно заявил: «самоубийца», — и снова закрыл глаза, подставляясь под взмахи Кохару. — Нет! Нет! Мне нормально! — залепетал Кагами, с трудом поднимаясь с земли. — Нормально! Он бросил недовольный взгляд на продолживших смеяться товарищей и сел к ним на порог, чуть потеснив Торифу. Тобирама покачал головой и сообщил, что забирает своих на задание. Кагами завалился на спину и махнул рукой: «ну и валите». Кохару за это стащила с него сандалию («Эй, блин!») и забросила куда-то за изгородь. — Ну ты и крыса… Она увернулась от его тумака и догнала команду. Миссия прошла гладко, хотя они и поругались тогда с Хирузеном. Через пару дней помирились, так что всё это пустяки. Дальше было сложнее.***
Сарутоби мог сколько угодно улыбаться и пытаться вести себя сдержанно, но Кохару с Хомурой отчётливо ощутили его боль после первого разговора в совете. Это была холодная, до ужаса тёмная ночь — их сильно задержали. Точнее, не их, а Хирузена, но бросать его было бы вовсе не по-товарищески. Они просидели перед резиденцией все эти несколько часов, даже не обмолвившись словом друг с другом. В какой-то момент Митокадо почувствовал, как голова сокомандницы опустилась ему на плечо, и был готов поклясться, что у него вот-вот выступят слёзы. Искать тело Второго отправился другой отряд. Возможно, они уже даже вернулись, но им двоим не хотелось думать о том, что их мёртвый учитель сейчас лежит где-то в Конохе и ждёт своего часа, а убийцы, должно быть, пируют, испивая из чашек-очоко его свежую кровь. Тошно. Возвращение Хирузена заставило их отбросить гнетущие мысли. Он молча посмотрел на них и быстро направился прочь. Кохару и Хомура, переглянувшись, бросились следом. — Эй, Сару… — Не идите за мной, — его голос был непривычно сипл. — Да что случилось? — Один хочу быть. — Скажи хоть, что было в совете. — Ничего важного. — Сару, — Хомура попытался положить руку ему на плечо, но друг тут же развернулся, сбросив её. Даже в темноте можно было увидеть его уставшие глаза и то, как на гладкой коже от сведённых бровей возникает морщина. Кохару проглотила ком в горле. — Завтра хоронят сенсея, — «сисё» — слишком лично сейчас. Он опустил глаза. — Извините. И быстро исчез между зданиями, оставив их под вышедшей из-за туч луной.***
Луна смотрела на него сквозь окно, а он смотрел в потолок. На нём всё ещё была грязная одежда — нет сил — и он лежал в одном из проходов — плевать, где. С завтрашнего дня он должен был поднимать людей на войну, но он даже не мог поднять себя с пола. Броня, служившая ему уже не первый год, внезапно прибавила в весе и намертво придавила его. Или то была не она? Он стянул протектор со лба и бросил его в сторону. Святотатство. Сисё мёртв. Было трудно дышать. Он не помнил, когда в его теле прежде была подобная слабость. Она копилась и бежала к глазам, выливаясь в слёзы. Шиноби не должен… — Ото-сан… Хирузен не узнал свой надломленный голос. Ему начинало казаться, что боль потери, пронзившая сердце, пустила огромные трещины, и теперь от него медленно откалывались куски. Он засмеялся и смех перерос в истерический всхлип. Где его бодрость и сила духа? Он же Сарутоби-который-всегда-улыбается, где это всё? Он дотянулся до рта, пытаясь оттянуть пальцами уголки, но в итоге пришлось сплёвывать пыль, попавшую на язык с грязных рук. Хирузен отстегнул тяжёлые наручи и заставил себя сесть кое-как. Он обернулся в сторону кухни, куда тоже попадал лунный свет, и подумал о том, что больше всего на свете хотел бы войти туда и увидеть за столом того, кого он звал «ото-саном». Того, кто так им гордился и безжалостно изматывал на тренировках. Ни одна не приносила подобной усталости. Интересно, так же убито чувствовал себя Тобирама-сенсей, когда погиб его брат?.. Хирузен сжал кулаки. «Чёрт». Он вскочил на ноги, нервно стаскивая с себя остатки брони. «Тобирама-сенсей терял своих братьев — и друзей точно терял, — но разве он вёл себя как какая-то тряпка? Если ты и правда считал его отцом, не смей омрачать его имя. Что про тебя скажут, если ты так просто сдашься? Ты теперь Хокаге, чёрт подери!» Он бросил одежду в кучу и ринулся в ванную. Смывая с уставшего тела грязь, он продолжал убеждать себя в том, что не имеет права быть слабым сейчас. Ради наставника он должен сжать зубы покрепче и взять на себя эту ношу. Тащить за собой тех, кому так же плохо, потому что он единственный, у кого хватит сил это сделать — ото-сан в это верил. Хирузен разглядывал шрамы у себя на руках и твердил, что с ним будет так же. Поболит и пройдёт. Затянется в ещё один уродливый шрам. У самого сердца.Но кто знает, чем обернутся холода и потери Для того, кто умел верить?