Трудно быть боггартом

Самый страшный звук на свете — щелчок открывающейся дверцы шкафа. По-моему, нет богга, который не мечтал бы трасформироваться в первородную пыль, когда создания в очередной раз, по глупости, дерзости или незнанию, пытаются вытащить его из уютной тьмы. И ведь получается — так они устроены. И мы так устроены. Богги не могут сопротивляться воле созданий, вот в чем беда. И в пыль рассыпаться по своему желанию не могут. Если уж ты возник — кончено, обратно в пыль тебе не вернуться, пока кто-нибудь другой не решит, что пора. Это несправедливо. Но, как говорит наставник, боггам справедливости не отмерено. Кажется, в комнате шаги… А, нет, показалось. Вообще-то, шагов можно и не ждать. И щелчка дверцы тоже. Когда тебя накрывает чужой взгляд, пропустить это невозможно, все равно что пропустить собственное рождение. Мы ведь и рождаемся вот так — от чьего-то слишком внимательного или слишком рассеянного взгляда. Это первая боль, боль появления на свет. Не все выдерживают. Дальше, говорят, попроще. Не знаю, так это или нет, собственного опыта у меня пока низзл наплакал. И все равно ждешь, прислушиваешься к шагам, надеешься, что в этот раз обойдется. Потому что нет ничего страшнее превращения, даже если ты богг. Особенно если богг. Наставник утверждает, что создания считают боггов не ведающими страха. Предположение о том, что мы можем бояться — до пыльной дрожи, до взвихрения рассудка, — вызывает у них состояние, схожее с действием Риддикулуса. Они просто не верят. Или… иногда я думаю, они не хотят видеть в нас тех, кто боится. Они предпочитают думать, что богги не такие, как они сами, чтобы не начать нам сочувствовать. Это же смешно — создание, сочувствующее боггу. Лучше бы они смеялись над нами… Одиночество — естественное состояние для любого богга. Спокойнее всего мы чувствуем себя, когда знаем, что некому открыть дверцу или поднять крышку сундука. Наверное, каждый богг мечтает об отдельном доме со множеством пустых комнат, где было бы много самозарождающейся пыли и куда не заходили бы создания. Эта мечта противоречит сама себе, и поэтому никогда не станет реальностью. Но мы стараемся, избегаем контактов, уходим в глубь ящиков, шкафов, домов, пытаемся не попадаться на глаза — пока чей-нибудь взгляд не вытащит нас наружу, туда, где мы больше себе не принадлежим. Блестящие любопытством глаза — вот наш второй страх, впитанный с домашней пылью, въевшийся в самую суть. Любопытство — изначальный враг боггов. Хуже только отчаяние, но с ним мы сталкиваемся реже. Любопытство сменяется яростью; отчаяние не сменяется ничем. В списке причин, по которым гибнут богги, отчаяние созданий давно и прочно занимает первое место. Иногда я думаю — что произойдет, если лишить созданий способности испытывать два этих чувства? Наставник уверен, что таким способом проблему не решить. Но попробовать стоило бы, разве нет? Если бы только у боггов были силы изменять созданий… Мы мало общаемся с другими существами и почти никогда — с созданиями, так что я не знаю, умеют ли они чувствовать боль. Наверное, да, ведь они тоже живые. Но если они живые, почему так поступают с нами? Наставник говорит, они это не нарочно. Что они не могут это контролировать, так же, как мы — трансформацию. Ну, ему виднее. Наставники для боггов — это как родители для созданий. Есть легенда, что они возникают из чистейшей книжной пыли, в тиши библиотек. Эта выдумка очень популярна среди боггов, хотя любой наставник всегда готов рассказать, из какой грязи появился (мне кажется, порой они даже немного преувеличивают). Говорят, у созданий все точно так же: иная ложь въедается прочнее самой достоверной правды. Может, у нас все же есть что-то общее? Может, мы могли бы понимать друг друга хоть в чем-то? Странная вещь. Я и в самом деле хочу понять, что в голове у того, кто ломает меня походя и забывает до следующего раза? Мне кажется, хочу. Ведь тогда, возможно, я найду способ сделать с ним то же самое. Да, иногда у меня возникают такие мысли, словно ниоткуда, сами по себе — как и богги. Мысли о том, чтобы противостоять созданиям, не позволять им искажать нас, не позволять причинять страдания, поставить заслон боли… Нет, не боли — страху. Я хочу, чтобы мы перестали бояться. Этого хотят все богги, но так привычно, что желание давно утратило всякую силу. А мое порой бывает ослепительным, как дневной свет из открытой дверцы. И все-таки кто-то ходит по комнате… Я думаю, страх боли родился вместе с нами, из той же пыли, и он притягивает созданий. Они его слышат. Как енота, застрявшего в дымоходе. Но енотов спасают, а нас мучают. Не нарочно, я помню. Если бы они делали это нарочно, я… Да ничего бы я не сделал. Нельзя ничего сделать, когда тебя накрывает. Когда из мягкого, пушистого, растекшегося по полке облака лепят то, чем ты никогда не можешь быть. Но ты становишься этим — потому что тот, другой, сильнее. Наставник говорит, мы сами вызываем в них эту силу. Что-то в нас воздействует на других, вытягивая на свет неосознанную жестокость. Заставляет быть злыми. Я не знаю, как мы, рожденные из пыли, можем вызывать такую злость. Богги почти незаметны там, где обитают. Темнота и немного пыли — все, что нам нужно. Беда в том, что наши тела поглощают только те частицы, что некогда были жизнью. Разумной жизнью. Дорожная пыль для нас не годится, да и на книжной долго не протянешь. Поэтому мы держимся близ созданий. Там, где всегда возможна боль. В принципе, наша жизнь состоит из этого. Из пыли и боли. Поэтому мы богги. За дверцей точно кто-то есть. Но это не значит, что он полезет в шкаф. У меня еще есть время, чтобы подготовиться. И это ложь, потому что подготовиться к боли нельзя. Мы очень лживы. Мы лжем о себе, скрывая свое присутствие. Лжем о покорности судьбе, лжем о том, что мы такие, какие есть. Мы ведь даже не знаем, какие мы на самом деле. Какими мы могли бы быть, если бы не приходилось тратить время на ожидание, рассыпаясь в прах от ужаса перед неизбежным. Ожидая, когда щелкнет дверца. В комнате тихо. Тот, кто ходил там, кажется, ушел. Мне сегодня везет. Созданные из пыли, мы прочнее камня и можем долгие годы проводить в темноте — при условии, что в ней достаточно пищи. Но раздается щелчок дверцы — и ты выдернут из объятий тьмы. Свет раздирает тебя на части, а чужая сила лепит из клочков привычные ей формы. Создания не хотят видеть в боггах — боггов. Они готовы видеть в нас что угодно, кроме нас самих. Лучше бы они оставили нас в покое. Но мы живем в одном мире, а значит, контакт неизбежен. Ненавижу неизбежность. Пожалуйста, не надо сегодня. Пожалуйста, никогда больше не надо. Надеяться на чудо, кстати, тоже бесполезно. Чудо — это не для боггов. Хотя создания, говорят, верят в чудеса. И даже сами умеют творить их. Правда, нам от этих чудес не перепадает ничего, кроме Риддикулуса. Иногда и этого достаточно. Вряд ли создание может дать боггу больше. Хотя… кто знает. Когда тебя накрывает взгляд создания, ты перестаешь быть боггом. Ты кто угодно — только не тот, кем рожден. Свободная форма начинает перестраиваться, подчиняясь давлению чужого разума. Пыль уплотняется, то, что было облаком, обретает твердость камня — видимость твердости камня, конечно, видимость тела, или воды, или картины на стене; видимость достаточную, чтобы создания воспринимали ее как реальную, и совершенно недостаточную для того, чтобы быть реальной — но даже так это неимоверно больно. Пылинки трутся друг о друга, тысячи, миллионы, миллиарды пылинок, миллиарды вспышек боли ежесекундно, тебя захлестывает болью, тебя больше нет, ты визжащая пыль под чужим взглядом. Тебя больше нет, сказал я? Если бы так. Расчлененный, разъятый, сплющенный и сложенный как попало, ты продолжаешь существовать. Создания не могут даже представить подобного. Поэтому они счастливее нас. И они не слышат нашего крика. Это уже не слухи, это точно известно. Иначе они просто сходили бы с ума, хоть раз услышав голос богга. Они не слышат; они лепят из нас, как из снега. Может быть, они так развлекаются? Богги никогда не знают, как устроены те вещи, которыми их заставляют быть. Мы воспринимаем только внешнюю форму. Длинные лапы, мохнатые, когтистые, много; сложные глаза, мощные жвала; неуклюжее быстрое тело. Акромантул? Я знаю, как он выглядит, но не знаю, почему он не падает, как он бегает, как устроены его длинные ноги. Что нужно сделать, чтобы они уверенно двигались, а не тряслись, как воздух жарким днем? Какие мышцы требуются, чтобы челюсти не щелкали страшно и бесполезно, а могли перекусить тонкую ручонку с зажатой в ней палочкой? Что вообще это значит — быть акромантулом? Я не знаю, я лишь пытаюсь его изобразить. Может быть, если бы я действительно стал им, мне бы не было так больно. Но богги умеют быть только боггами. Дайте же нам быть собой, не надо открывать эти проклятые дверцы! Не надо, вы слышите? Слышите?! Конечно, нет. Обычно у нас всегда царит тишина. Просто я иногда срываюсь. Немного чаще других. Все равно ведь никто не слышит. Я ненавижу глухоту чужих, как и свою немоту. Наш язык, то, что мы называем языком, для созданий не существует. Для них зачастую не существует того, что они не могут принять — увидеть, услышать, потрогать. Может быть, мы были бы для них невидимками — если бы не преображались под их взглядом. Дар? Проклятье? Случайность? Думаю, просто невезение. Должно же кому-то не везти, почему бы и не нам. Иногда я хочу уметь говорить. Наставники изобрели какие-то способы общаться с другими существами — с гоблинами, с русалками, с драконами. Ну, на то они и наставники. Они передают нам каждую пылинку новых знаний, это здорово, но… Иногда мне хочется просто поговорить с кем-нибудь, кто не богг. Узнать, каково это — не быть им. Почувствовать другую жизнь. Наставник говорит — некоторые завидуют нам, нашей способности к трансформации. Считают, что мы познаем мир глубже, чем кто-либо еще. Надеюсь, наставники их не разочаровывают. Пусть завидуют. А еще лучше — пусть боятся. Мне бы хотелось, чтобы при появлении богга создания не тыкали в него палочками, не смеялись своим жутким смехом, а отступали и склоняли головы, послушные его воле и его взгляду. Я никому не рассказываю об этом, но я знаю, что есть богги, которые думают так же. Шаги, теперь уже другие, тяжелые, уверенные. Мимо двери. Сегодня удача точно на моей стороне. Этих боггов тоже называют наставниками, но так, будто это слово ничего не значит. Еще их называют темными. Ходят слухи, что они нашли общий язык с деменами, теми, что живут на острове посреди северного моря, где никогда не рождался ни один из нас. Демены охраняют созданий, нарушивших закон, и там все, как я сказал: никто не машет палочкой, и головы склоняются, словно трава под ветром. Демены умеют влиять на созданий, вселять в них ужас, как создания вселяют его в нас. Не знаю, как богг рискнул заговорить с деменом, но однажды это случилось — и я рад этому. Говорят, демены делятся с темными наставниками тайным знанием, учат копить силу, противостоять чужой воле. А еще шепчутся о том, что мы, богги, могли бы использовать свою способность к безграничной трансформации, свое наказание — себе же во благо. Говорят, когда-то жили богги, умевшие не бояться, и они были как зеркала, отражавшие то, что несли в себе сами создания: любопытство и страх, ненависть и желание уничтожить, стремление к познанию и жажду жизни. Каждый видел лишь то, что было у него в голове, и одни создания считали, что богги — огромные склизкие черви, живущие во мгле, тогда как другие сравнивали их с теплым костром и солнечным светом. Наставники — обычные наставники — утверждают, что все это миф, что таких времен никогда не было, и я им верю — чего-чего, а мифов в жизни хватает. Но мне нравится думать, что когда-то нам не приходилось прятаться по углам. Пусть это сказка, но и боггам нужны сказки. С ними действительно легче, особенно за закрытой дверцей. Говорят, уничтожать боггов первыми стали именно те, чье отражение пугало их самих. Трудно, наверное, поверить, увидев себя со стороны, в то, что это и есть ты: червь во мгле. Куда проще решить, что виноваты зеркала. Создания пробовали разные способы, боевые заклятия, темные чары, смертельные зелья, пока однажды — как говорят, совершенно случайно — не обнаружили, что силу отражения нейтрализует простое, доступное практически всем заклинание. И не просто нейтрализует, а обращает против самих боггов. Вот тогда-то мы и стали редким видом, а нашими домами стали сундуки, и захламленные чердаки, и ниши коридоров, затянутые паутиной. Трудно быть боггом в наше время. Я верю наставникам и опасаюсь деменов; но иногда думаю, что преодолеть трудные дни проще с копьем, чем со щитом. Я не стал бы таким, как создания, не причинял бы вреда — разве что тем, кто сам не убережется. Но я хотел бы попробовать, каково это — выйти из шкафа… Щелчок? Это ведь был щелчок? Как же так?!

* * *

Дверца шкафа распахивается, и яркий полуденный свет заливает полки. Над одной поднимается и медленно сгущается во что-то угрожающее темное, пыльное облачко. — Ма-а-ам! Тут боггарт!