Чего ты боишься больше всего?

Зала блестела отблесками пламени свечей на позолоченных канделябрах и драгоценных камнях, украшающих нежную, иногда напудренную кожу всех оттенков. Ровно также она блестела той торжественной фальшью, что читалась в движениях и ненатуральных улыбках. Молоденькие девушки натягивали их в страхе показаться «не такими», светские львицы — дабы вежливо принять россыпь комплиментов, мужчины — высказать несуществующую заинтересованность в споре. И как только он не замечал этого раньше…? Ростову с недавних пор претило это общество. Даже попойки Курагина теперь в его представлении выигрывали по сравнению с приёмами высшего света. Он был здесь лишь по одной причине. И эта причина сейчас, сверкнув острой улыбкой, обращённой к неизвестным Ростову адъютантам, отыскала его в толпе. Глаза Долохова, раньше затянутые пеленой холодной насмешливости, парадоксально не вызывающие при этом гнева у собеседника — настолько органично было для них это состояние — вмиг просияли, но лишь на мгновение, чтобы подарить Николаю тёплый и между тем почти голодный взгляд. Ростов почувствовал, что краснеет, и невольно поправил воротник мундира. — Ну же. Поцелуй. — Ты просто обязан пойти. Поцелуй. От прикосновений Долохова нега растекалась по телу юноши, оттого Ростов не сразу понял значения слов, обращённых к нему. Когда он открывал глаза, то взгляд бегал по молочной коже в свете ленивых солнечных лучей, но недолго, потому что тут же прикрывал их, растворяясь в ощущениях. Руки Долохова, постоянно холодные, в контрасте с разгоряченной кожей Ростова вызывали волну, пробирающую до костей. Утро немилосердно уничтожало их время, поэтому Ростов желал прочувствовать каждое прикосновение, будто оно могло стать последним. Но, на периферии сознания представляя победную усмешку мужчины, решил отложить капитуляцию и почти возмущённо произнёс: — Ты говоришь так о каждом приеме. Было видно, что эти попытки сопротивления почти умиляли Долохова. Он потянулся к шее Ростова, одновременно заводя его руки за голову, куснул область яремной вены и заглянул в изумрудные глаза, наслаждаясь властью и видом раскрасневшегося юноши. — На это раз тебе понравится. А потом, — он многообещающе ухмыльнулся, отчего Николай смутился ещё сильнее, — обещаю, я устрою лучший кутёж на памяти даже самых испорченных представителей нашей братии. — Все, что захочешь, только ты обязан пойти, — он поддел подбородок Ростова пальцем, заставляя посмотреть себе в глаза, стремительно стирая миллиметры между их губами. Николай из гордости хотел сказать что-то, но все протесты утонули в поцелуе. Долохов улыбнулся. Ростов никогда не умел ему отказывать. Николай подошёл к Долохову, приветственно кивнул и постарался вникнуть в происходящую между ним и подошедшим Курагиным беседу. Странно, но сейчас стоять рядом, рука об руку посредине роскошной гостиной Элен было одновременно как большим желанием, так и большим страхом. Для окружающих его замешательство было незаметно, но в глубине души Ростова постоянно преследовала мысль о том, что об их связи с Долоховым кто-то знает. Со всех сторон послышались восхищенные шепотки: в дверях гостиной показалась хозяйка, прекрасная и как всегда торжественно-холодная. Освещая обожателей ласковой улыбкой, она перебрасывалась ничего не значащими фразами с подходящими графами и их жёнами, пока чинно плыла по зале. Она приблизилась к кружку молодых и именитых, в котором и находились Долохов, Ростов и ее брат. — Я так рада вас видеть, monsieur Долохов, граф, — она кивнула Ростову и на мгновение сощурилась, перебежав глазами от одного мужчины к другому. Сочные губы тронулись в полуулыбке. Голос разума пытался убедить Николая, что подозрения бессмысленны, что они и так предпринимали все меры предосторожности, но сердце его противилось логически доводам, и тревога подступала все ближе. — Вы как всегда прекрасны, madame, — как бы ему ни было некомфортно, показаться неуважительным к хозяйке дома он не мог, поэтому, проглотив ком иррационального страха, улыбнувшись в ответ, как десятки людей до него, поцеловал ей руку. В продолжение вечера, когда все разбрелись по зале, Николай успел согреть горло игристым вином, и сейчас стоял возле стены, участвуя в разговоре настолько, насколько это было необходимо для соблюдения приличий, но при этом продолжая быть погружённым в странную, несвойственную для себя задумчивость, что являлась маской, скрывающей напряжение. — Почему у тебя такое лицо, будто ты увидел Безухова в военном мундире? — произнёс Долохов, улыбаясь собственной остроте и приподнимая бровь. — Она все знает. Фёдор усмехнулся и покачал головой: — Ты параноик, mon cher, — произнёс он с неприкрытой иронией и оттенком снисходительности, коим всегда одаривал Ростова, когда тот поддавался страху. Ростову страх не шёл, а Долохов был эстетом до кончиков эполетов. Николай любил французский, и, хоть и сам не понимая, почему стыдился этого, всегда считал его более мелодичным, чем родной язык. Он был похож на великую музыку, музыку слов, особенно когда дымкой оседал в гостиных, где, казалось, слышался даже от неживых предметов. И Ростов не думал, что может быть французский прекраснее, чем в мелодичных куплетах, которые исполняли прекрасные девушки, даже его родные Наташа и Соня. Не думал, пока не услышал французского из уст Долохова. Его mon cher звучало не как дежурное, почти автоматически произносимое обращение. Его mon cher будто полностью принадлежало ему, Николаю, проникало под кожу, вплетаясь в каждую клеточку, а вместе с этим лукаво-снисходительным взглядом заставляя Николая замирать внешне, пока внутри разгорался пожар. Никто не заметил, как в льдистых глазах Долохова сверкнула секундная ярость. Про его собственную личную жизнь ходило множество слухов, обращать внимание на которые тот считал ниже своего достоинства. И то, что Ростов так переживал о секретности их связи, почти оскорбляло его. Гостиная задвигалась: музыка заиграла с новой силой, и вскоре по зале закружились вихри платьев и проблёскивающие между ними мундиры. Долохов все с той же холодной улыбкой подал руку графине S и встроился в ряд танцующих, при этом сверкнув глазами в сторону Ростова и не сказав ему ни слова. Приняв своеобразный вызов, Николай обратился к стоящей неподалёку абсолютно незнакомой, но миловидной девушке в кремовом платье. Кружась в вальсе, Николай ощущал мягкие кружева под пальцами и видел, как заинтересованно и восхищенно смотрела она на него, но все больше понимал, что тёплые миндалевидные глаза не вызывают в душе никакого отклика. Впрочем, они и не должны были. Возможно, это был вселенский заговор, но с каждым поворотом живой вереницы танцующих пара Долохова и графини S оказывалась прямо напротив них. Губы Долохова двигались, он разговаривал с женщиной, но его взгляд был устремлён на другую сторону залы, на Николая, и тому казалось, что он слышит каждое слово, чувствует чужое дыхание на шее. От этого он невольно сжал талию танцующей с ним девушки сильнее, оправившись лишь через секунду, когда увидел волнение, если не страх на ее лице. Все тело прошил разряд. Что бы она подумала, узнав, какие мысли витают в голове ее кавалера? На плече Ростова лежала изящная рука, а он ощущал, как пальцы Долохова вплетаются в его напомаженные русые волосы. И опять эти наглые, холодные глаза, опять терпкая горечь, парадоксально дарящая наслаждение, опять, опять, опять…

***

Ночной воздух приятно холодил кожу, когда Ростов проходил по длинному коридору на одном из верхних этажей поместья Безуховых, направляясь назад в гостиную, к разговорам, к которым, как оказалось, надо было только привыкнуть, как они снова стали его интересовать. Но, проходя мимо одной из приоткрытых дверей, Николай услышал голоса: женский и мужской, тут же узнав в них Элен и Анатоля Курагиных. Он заставил себя двигаться дальше, полагая, что подслушивать, даже невольно, дело неблагородное, но услышанный обрывок фразы заставил его остановится. — Право, это странно. Он рядом с ним везде, где только я могла его встретить. И слухи такие ходят… — Как бы смешно это не звучало, мне кажется, ты ведёшься именно что на слух. Странно, раньше ты их запускала. Хотя, соглашусь, у Долохова страсть к протежированию. Элен тихо, даже изящно рассмеялась: — Значит, так ты это называешь. Дальше Ростов не слушал. Паника, теперь весьма объяснимая, снова позволила ему услышать собственное сердцебиение. Но бежать было не в его правилах, поэтому, инстинктивно неестественно выпрямившись, он продолжил путь в залу. Назад он ехал в расстроенных чувствах, которые приходилось скрывать. Хотя это и было бесполезно: Николай знал, что Долохов читает его как открытую книгу. Продолжать веселиться не хотелось, но ехать домой — ещё меньше. Поэтому через полчаса они уже были в доме Долохова. Хозяин, предсказуемо заметив угловатые движения и бегающий взгляд Ростова, налил выпивки в невысокий стакан и протянул ему. Николай покачал головой в ответ. Долохов, приподняв брови, произнёс: — Николай Ростов отказывается от выпивки? В моем доме? Вселенная схлопнулась? — Мне хватило на приеме. — Ну я же говорю, — Фёдор вальяжно опустился в кресло, все так же смеющимися и любопытными глазами смотря на юношу, стоящего к нему спиной. Ростов резко обернулся и раздраженно, все ещё пытаясь скрыть свои эмоции, произнес: — Я был прав. Они действительно все знают. Я слышал разговор Элен и Курагина. Ростов ожидал увидеть замешательство Долохова, но тот лишь глотнул алкоголя и откинул голову. — Ты придаёшь этому слишком много значения. — Много значения? Никогда не поверю, что собственная репутация для тебя не важна. Долохов снисходительно ответил: — Отчего же, очень даже важна. У меня репутация человека, ценящего собственное достоинство. Если менять своё поведение в угоду обществу, это подмочит ее гораздо больше. — Но это, — Ростов запнулся, не находя слов, — очерняет нас. Долохов поднялся и подошёл к юноше, прикоснувшись к его запястью. — Ты так и не понял главного, mon cher. Высший свет открывает много возможностей, но плата за них — отсутствие тайны личной жизни. Слухи невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Они так и останутся слухами, лишь подогревающими интерес к твоей персоне. Долохов уже настолько привык использовать любые обстоятельства для собственной выгоды, что подобные суждения были для него очевидными. Его научил собственный опыт: кажущееся сейчас таким важным, через месяц не будет играть роли, ни в его жизни, ни в жизни окружающих. Но Ростов не знал этого, а если и знал, то не мог переступить через себя. Какая-то неведомая сила не давала ему посмотреть Долохову в глаза: — Неужели тебя это совсем не волнует? Неожиданно даже для себя, Долохов понизил голос, борясь с желанием приблизиться к Ростову ещё больше. — Меня волнует то, что относится непосредственно ко мне. И к тебе. А толки нужны только тем, кто из создаёт. Страх, тревога, надежда, желание — вместе они создавали ту смесь, что выносила рациональность окончательно. В Ростове боролись две личности: одна убеждала, насколько неестественно его чувство, а другая все равно всем существом тянулась к любому прикосновению Долохова. — Мы должны это прекратить — сказал он сначала практически шепотом, но потом, почувствовав опору в собственных словах, добавил уже громче, с решительностью посмотрев на мужчину напротив, — Если бы это было правильно, нам не приходилось бы скрываться. — Правильно? — Долохов с еле заметным отчаянием в голосе склонил голову вбок, будто пробуя это далекое от его мировоззрения слово на вкус и убеждаясь в его горечи, — Хочешь сказать, что эти лицемеры определяют, что правильно, а что нет? Ростов замер, а в глазах Долохова появились лихорадочные проблески. — Тогда почему тебе так приятно, когда я делаю так? Он дотронулся до его губ, спускаясь к шее, вызывая на коже ниточки мурашек. Долохов провоцировал Ростова, и Николай это понимал, но по одной им понятной, негласной договоренности подчинялся, находя в этом подчинении умиротворение, даже если кровь закипала. Придуманные им картины будущего, в котором их раскроют, снова ворвались в сознание. «Значит, так ты это называешь…» — смех Элен эхом отдался в его памяти, когда он увернулся от нового прикосновения Долохова и отстранился. — Нет, нет, — сказал он, сам не зная, к кому обращаясь: к себе или к нахмурившемуся любовнику, — есть границы, за которые мы не можем переступать. — Только те, которые ты строишь сам для себя, — послышался крик Долохова в догонку уходящему Николаю.

***

Долохов стал чаще ездить к Ростовым. Графиня с радостью принимала у себя юношу, о котором говорил весь город, а ее сыну приходилось скрывать их размолвку. Скажи он, и пришлось бы лгать о причине, а врать родным Ростов не хотел. Поэтому он, стойко копируя собственное некогда беззаботное выражение лица, обедал за большим столом вместе с семьей и Долоховым впридачу. Наташа о чем-то переговаривалась с Соней, и их разговор слышал весь стол из-за звонкого голоса Ростовой, которая, в порывах беззастенчивого смеха казалась ещё младше, чем была на самом деле. Долохов разговаривал с графиней и графом, намеренно не замечал существования Николая, умудряясь вместе с этим заставлять Соню смущенно отводить глаза. Ростову хотелось сбежать. «Долохов, Долохов, все мы знаем, ради кого ты к нам ездишь» — слышалось в каждом взгляде, как сейчас, так и в те моменты, когда нарушитель мирного течения жизни дома уезжал. И эта витающая в воздухе фраза, растерянное, но в тоже время польщенное лицо Сони, не давали Ростову спокойствия даже там, где оно должно было быть по определению — в родном доме, где он всегда был любим, и куда так спешил после войны. Был любим всеми, кроме того, от кого жаждал этого больше всего. Николай знал, что оскорбил его отказом. Знал, что не в правилах Долохова так просто отпускать. Но нападать на Соню, на милую Соню, призрака его детской любви, которая теперь не вызывала ничего, кроме братской теплоты, коей он так дорожил? Он не мог позволить, чтобы эта теплота превратилась в то ужасное чувство, что хуже, подлее любой неприязни. Но ничего не мог поделать, когда, ловя взгляды, что должны были принадлежать ему, сжимал ладонь в кулак, а потом, оставаясь в одиночестве, зачарованно смотрел на алые следы-полумесяцы. Он пытался ненавидеть. Но на каждый рациональный пункт «против» находилось тысяча «за», и Ростов был готов избить кулаки в кровь, хотя это ничего не решило бы. На другом конце стола Долохов произнёс забавную остроту, и Соня тихо рассмеялась, пряча улыбку за тоненькой кистью. Николай понял, что купил билет в один конец.

***

Вторая терраса поместья и днём была непопулярна среди домашних, но сейчас, в свете Луны и миллионов звёзд, которые здесь, за городом, будто ещё больше множились и расцветали в другом свете, был лишь он один. Ростов, будто ему снова было восемь, умело балансируя, сидел на парапете. — Здравствуй, Николенька — послышалось сзади. Ростов обернулся и увидел Наташу в наспех надетом, слегка помятом домашнем платье и тёплой накидке, с выбившимися из прически волосами и широкой улыбкой. Он не стал спрашивать, что она делает здесь в это время, ведь сам бы не ответил на такое правды. У гуляющих по ночам есть свои причины, но у Наташи, судя по мечтательным глазам, они были самые приятные. Она забралась рядом, по-мальчишески ловко, будто платье ей совсем не мешало, и вдохнула морозный воздух зимнего вечера. Тишина не казалось неловкой, наоборот, органичной. Но все же Наташа нарушила ее первой. — О чем думаешь, Nicolas? Такой знакомый вопрос, прямиком из детства, когда все было просто и понятно, когда он мог ответить на него честно, не ощущая надобности перешагивать через себя, вызвал у Николая улыбку. — Ни о чем. — А врать ты так и не научился. Она изучающе посмотрела на него. — Да просто…странно все это. В голове сверкнуло дикое намерение — рассказать ей. Сейчас сестра, сидящая рядом с ним на парапете, чуть ли не ребячески ловя языком падающие с неба хлопья снега, казалась Ростову самым родным человеком, который бы непременно понял его. Но он тут же мотнул головой, отгоняя абсурдную мысль. Опасно и бесполезно. — Мне жаль, что все вышло так, — Наташа замялась, но потом, набравшись решимости, добавила, — с Соней. Девушка знала, что старшие, в том числе и брат, все ещё видят в ней девочку, поэтому особенно осторожно подбирала слова. Ей думалось, что Николай отдалился от неё за время разлуки, поэтому очень боялась спугнуть его сейчас, разрушить хрупкий мост, что снова воздвигался между ними. Но в то же время она не была слепой, и видела, что брат страдает. В глубине души Ростова была удовлетворена, ведь ещё с самого начала знала, что этот Долохов — подлый человек. -Я просто не могу вынести того, как он смотрит на неё, — тихо произнёс Николай, осознавая, что проиграл сам себе. Не смог сдержаться, когда слова жгли язык, желая быть услышанными хоть кем-то. Девушка посмотрела на него участливым взглядом, все лицо ее выражало одно сочувствие. В голове Ростовой ситуация складывалась в чёткую, печальную, но понятную картину. — Соня не виновата. Не поверишь, она стесняется даже собственных мыслей, не то, что намеков этого Долохова. И она все ещё любит тебя, только тебя. Ростов запустил пальцы в волосы. Путь назад горел синем пламенем. Он отдавал себя на совесть Наташи. — Дело не в Соне. Ростов слышал свой тихий, почти обреченный голос как будто со стороны, и оттого тот казался ему ещё более жалким. Наташа сначала нахмурилась, обдумывая его слова, что вдребезги разрушили все ее представление о происходящем. «Если не Соня, то о ком же он?» Но тут же распрямила лицо, догадываясь. Николай посмотрел на неё, в глазах, где сначала плескалось отчаяние, блеснула искорка: он понял, что сестре не нужны были сбивчивые объяснения. И секунду спустя увидел всю ту же мягкую, если не восторженную улыбку. — О, Nickolas, почему ты не сказал мне раньше? Ростов иронично поднял бровь. В ответ она склонила голову вбок, соглашаясь, что произнесла это раньше, чем подумала. — Но зачем он с тобой так? — Я высказался слишком резко. Боялся, что кто-то узнает, — Николай вцепился в краешек парапета. Наташа подняла голову вверх к иссиня-чёрному небосводу и прикрыла глаза, делая вид, будто такое известие ничуть ее не удивляет. Она знала, что сейчас брату это было нужно. — Знаешь, они все говорят: браки заключаются на небесах. Но разве Богу нужны все эти церемонии? Они нужны лишь людям. На небесах свершается любовь. Николай подумал, что из уст младшей сестры это звучало так просто, потому что она была истинно счастлива сейчас, это читалось в каждом ее движении и улыбке, потому что призраки серьёзных отношений маячили перед ней лишь на далеком горизонте. Он снова как вживую ощутил фантомные прикосновения рук Долохова и понял, что роднило этих таких разных, но дорогих ему людей, к чему он так тянулся, когда самому не доставало. Легкость перед самым неизвестным и страшным. «А может, устами младенца глаголет истина?»

***

Ростов застал Долохова в гостиной, разговаривающего с Соней. Ее присутствие прошлось ножом по сердцу, но Николай не мог позволить себе больше отступать. — Я могу переговорить с тобой? Долохов сощурился, но, извинившись перед собеседницей, проследовал за ним в одну из гостевых комнат. Ростов поймал себя на том, что ходит из стороны в сторону, в то время как Долохов облокотился на стену и скрестил руки на груди, выжидающе посмотрев на него. — Я хотел извиниться. Я не должен был говорить такого тебе, — собственные слова звучали нескладно, но ничего лучше он придумать не мог. Все те заготовленные фразы, что Николай мысленно прокручивал много раз, теперь вмиг стёрлись, оставляя Ростова наедине со способностью импровизировать. — Отчего же, это была твоя правда. — Я был не в себе тогда. — Хочешь сказать, что больше не боишься? Даже если кто-то не дай бог узнаёт? — протянул Долохов, явно издеваясь, но в ироничном тоне проскальзывало оскорбленное самолюбие. Он сам не мог решить: интуиция подсказывала поступить с Ростовым так, как с многими за время его светской жизни, но что-то глубоко засевшее внутри заставляло его остановиться и слушать Николая сейчас. — Боюсь. Но не хочу прожить, сожалея о том, чего не сделал, — ответил Николай, и, будто в подтверждение своих слов, подошёл ближе, но Долохов отстранился, подозрительно и холодно посмотрев на Ростова. — И что же стало причиной таких резких перемен? — Позволь мне иметь свои секреты. У нас уже есть один общий. Он сделал ещё одну попытку, на этот раз осторожно прикоснуться, будто человек напротив него растворится в следующее мгновение. Он действительно боялся, что Долохов покинет его, боялся той пустоты, с которой его оставит. Этот человек слишком глубоко вплёлся в его жизнь, слишком глубоко, чтобы уйти и при этом не разрушить Ростова. Николай слишком поздно понял, какую ошибку совершил, подпустив такого, как Долохов, так близко. Теперь каждое его чувство будет зависеть от человека, что так любит ходить по канату между дозволенным и недозволенным, насмехаясь над теми, кто уже упал в пропасть. А Ростов будет ходить вместе с ним. «Мне кажется, я люблю тебя, и я в ужасе». Осязаемые ледяные прикосновения наложились на фантомные. Такая знакомая усмешка в ответ, и больше Ростову ничего не нужно.