Три зимы

Когда солнечные лучи падают вот под таким углом, из-за той дальней крыши, то комочки грязи выглядят как конфеты. Самые простые в мире конфеты: мама соскабливала остатки тёмной горьковатой патоки со дна горшочка, сгущала рисовой мукой, скатывала в маленькие конфетки, которые делали его самым счастливым ребёнком на свете. Такие комочки бывают только по краю дороги, когда ногами, копытами и колёсами грязь сбивается вот в такие куски, а ещё там попадаются мелкие камешки. Он очень хорошо знал коварство мелких камешков: если не выковырять их вовремя из раны, то потом вокруг опухает всё, становится красным и горячим, и лучше подцепить кожу обломком ножа. Крови очень мало, а с потоком гноя вытекают и эти камешки, вбитые в плоть тяжёлым колесом повозки. А если выпадает что-то белое и острое, то это, наверное, осколок кости. Сюэ Ян жил вопреки всему. Жил там в зарослях сорной травы, куда его оттащили с дороги и бросили, наскоро замотав раздавленную руку в обрывок грязной мешковины. Всё милосердие, на которое способно дно жизни. Он не очень хорошо помнил первые дни, всё сплелось в череду бессмысленных картинок — кусок неба, чьё-то лицо, жалящее солнце, потом падающая с неба вода, грязь, горький вкус травы во рту, когда он от голода жевал всё, что попадало в рот, лишь бы жевать. Утренний иней заставил его ползти в поисках тепла. Так он первый раз в жизни осознанно встал на колени, и считал это своей победой. Всю жизнь потом он считал это своей победой. Мелкий для своего возраста, Сюэ Ян умудрился забиться под первое попавшееся крыльцо, где места было бы мало даже для собаки. Наверное, собака тут и жила — старое одеяло, покрытое линялой шерстью, кишело блохами. Только бы она не вернулась, от собаки он сейчас не отбился бы. Он не знал, сколько ему лет. Смутно помнил, как мать учила загибать пальцы на руке, показывая три… или четыре? Но когда это было? Потом он перестал загибать пальцы… Она стиралась из памяти, оставалась только боль, злая обида и… конфеты. Покалеченная рука неправильно срослась. Скрюченная под немыслимыми углами, она только мешала, а когда началась зима, он пытался обмотать эту кривульку ветошью… лишь бы перестала болеть. Сюэ Яну повезло. Дырку под крыльцом прикрывали густые кусты, дом был большой, там постоянно смеялись женщины, мужчины приходили и уходили. Часто пахло едой, и он узнавал шаги работника с кухни, когда тот выходил выбросить объедки. Важно было успеть быстрее других, но он жил ближе всех и успевал раньше. Иногда в мусоре попадались полезные вещи — потерянный каким-то растяпой нож, наверное, чистил овощи и забыл нож в очистках , с ним и выбросили. Были и бумажки от конфет. Сюэ Ян заворачивал в них камешки, представляя, что у него целая горсть настоящих конфет. Для этого годились не всякие камешки — нужно было прокрасться в сад, где дорожки посыпаны такими гладкими, речными. Белые и розоватые камешки очень походили на конфеты. Серые тоже красивые, когда мокрые — блестели, как политые сиропом. — Опять твой выродок прикормил псину! — визгливый женский голос где-то над головой заставил Сюэ Яна сжаться в своей конуре. — Блохи лезут! — Не визжи, — такой же пронзительный голос легко перекрикивал первую бабу. — Все знают, что ты отравила щенка. Озабоченная сучка хочет быть единственной сучкой во всём доме! Тронешь мальчишку, я тебе патлы повыдираю! — Тебе какое дело?! Не с тобой разговариваю, потаскуха! — Смотрите-ка, небесная невинность открыла трахнутую пасть! Ха! Да у тебя только за вчерашний вечер во рту побывала дюжина членов! — Завидуешь, блядина? — Было бы чему, по дешёвке сосать направо и налево? Кажется, началась драка. Через доски над головой посыпалась пыль, Сюэ Ян затаился, зарывшись в гору затхлого тряпья, даже дышать боялся. Кто-то ругался, кто-то плакал, драчуний развели. Значит, собака не придёт. Это совсем его нора, и не придётся драться за неё. К тому же теперь у него есть нож — тупой, старый, но есть. Но обломок он тоже не выбросил. Припрятал в уголке с сокровищами — там лежали самые красивые «конфеты», белые камешки в нарядных бумажках. Запах супа заставил его высунуть нос из тряпья. Не поверил, всхлипнул только. — Собачка, — боязливый голос снаружи. Худая рука подпихивала в дырку выщербленную миску. — Не бойся. Ты тут? Снаружи заглядывал мальчишка постарше, щурился. Вряд ли разглядел что-то в тёмной норе, но Сюэ Ян всё равно забился подальше зверёнышем. Ничего хорошего от людей не жди. Мальчишка вздохнул, поднимаясь на ноги. Сюэ Ян прижался щекой к земле, увидел, как он отряхивает штаны на коленках. Пахло супом. Он закусил тряпку, глаза налились слезами. Еле дождался, пока мальчишку позовут, схватил миску, выпил тёплый суп через край, давясь от жадности. — А-Яо, не попадайся на глаза этой дуре, — женский голос снова. — Орёт так, что уши закладывает. Но если ты снова завёл собаку, она не успокоится. Блохи и правда лезут. Хотя они зимой всё равно вымерзнут насмерть, но разве дуре вставишь свои мозги? Зимой… она права. Зимой блохи вымерзнут. Сюэ Ян выставил пустую миску, вылизанную до блеска, и снова зарылся в тряпки. Его разморило, руку ломило меньше. Зимой насмерть вымерзнут не только блохи… но тогда точно перестанет болеть рука. У мёртвых ничего не болит. Мальчишка приходил каждый день. Приносил суп, уговаривал вылезти. Называл хорошим пёсиком и перебирал клички. Сюэ Ян умудрялся даже дремать под звуки его голоса — безопасный мальчишка, за ним слишком быстро прибегала то мать, то другая женщина, которая ругалась тогда на визгливую дуру. Иногда вместо супа перепадала сырая кость с остатками мяса, но он не кривляясь грыз хрящ, даже когда он засыхал — это помогало продержаться до следующей плошки с супом. А-Яо. Его называли А-Яо. Ещё немного, и он станет юношей. Нескладный и худой, он носил дурацкую шапку, мать настаивала. Почему-то он соглашался. С другой стороны, если бы у Сюэ Яна была мать, он, наверное, и лягушку на голову себе посадил бы, лишь бы она не умирала. А потом выпал снег и ударил такой мороз, что вокруг всё сделалось хрупким и прозрачным. В весёлом доме, под крыльцом которого жил Сюэ Ян, много пили. Разгорячённые выбегали в сад, гонялись за хихикающими женщинами по хрустящему снегу, снова прятались в тепло. А он готовился умирать следом за уже вымерзшими блохами. А-Яо называл его Тан-Тан. Боязливо пытался погладить, но Сюэ Ян только забивался в угол, молчал, и тонкая рука зря шарила по ветхому одеялу. В тот вечер он не донёс суп. А этот суп мог спасти ему жизнь… стоит ли спасать такую жизнь? Сюэ Ян только увидел, как миска упала в снег, расплёскивая тёплый суп, А-Яо вскрикнул. Быстро говорил что-то срывающимся тонким голосом, было слышно только «нет, нет, пожалуйста» и пьяный смех в ответ. — Свежая шлюха — хорошая шлюха! Окоченевший Сюэ Ян рискнул высунуть голову из своего убежища. — Оставьте, уберите руки, а то собаку спущу! А-Яо вырывался из крепкой хватки в дым пьяного посетителя весёлого дома. Не кричал — сильные пальцы удерживали за горло. Испуганно косился в сторону освещённых окон, безумными блестящими от слёз глазами уставился на что-то лохматое, выползающее из-под крыльца, и просипел: — Тан-Тан… спаси меня… Сюэ Ян спрятался обратно. Его бил озноб, пальцы сами сжались на рукояти ножа. Он точил его не раз и не два, неумело натирая край лезвия об камень. — Да, Конфетка, спаси мой член, — захохотал мужик, завозился со своими штанами. Сюэ Ян молча выметнулся наружу. Ноги его не удержали, покатился кубарем, но острый нож чиркнул по сухожилиям как раз над пятками мужика, и когда тот упал, уже ничто не мешало раз за разом вонзать нож в рыхлый живот как раз над членом, вываленным из штанов. А-Яо нелепо отползал спиной вперёд, бормотал бессвязно «это не я, это не я». Мужик орал, размахивал руками. Сейчас прибегут люди. Сюэ Ян в панике оглянулся, кинулся обратно в свою конуру, забился в угол и уткнулся лицом в колени. Снаружи хрустел снег, громко визжали женщины, все ругались и орали. Он так и не понял, почему его не нашли, почему не догадались пройти по следам на снегу. Наверное, истоптали весь снег, пока бестолково носились туда-сюда. За ним не пришли стражники, никто с руганью не выгнал его из этой дыры. За ним, крадучись, пришёл А-Яо. — Ты замёрзнешь, — шёпотом уговаривал он. — Пойдём, я тебя спрячу. Пожалуйста, пойдём! Я проведу тебя через кухню, сейчас там никого нет, все разбежались. Сюэ Ян пошёл. Ссыпал свои сокровища за пазуху, сжал крепче нож и пошёл. Вслед ему бессильно клацал ледяными клыками крепчающий мороз. Ему пришлось отмыться. А-Яо убедил, что его найдут по запаху. Прятался под его кроватью и научился различать всех обитательниц весёлого дома по звуку шагов, но главное — А-Яо сумел раздобыть целый ворох одеял и несколько подушек. А чтобы его не нашли, сам убирал комнату — мать нарадоваться не могла на хозяйственность и ответственность сына. — Благородный человек всегда делает то, что должно, — ласково говорила она. Сюэ Ян всегда видел из-под кровати только её ноги, как они поворачиваются и идут к двери. И ноги А-Яо, как он стоит и наверняка смотрит ей вслед. А потом он валился на кровать и плакал. Сюэ Ян лежал под кроватью и смотрел вверх, на деревянный настил. Он не знал, как ему помочь, и не мог спросить. Всегда говорил только А-Яо, и называл его Тан-Тан — собачьей кличкой… Сюэ Ян отмалчивался, судорожно сжимая в кулаке свои «конфеты». — Ты как чудовище под кроватью, — иногда говорил А-Яо. — Как жаль, что ты ещё маленькое чудовище. А потом снова приносил ему суп или рис с овощами. Он никогда не забывал покормить маленькое чудовище под кроватью. Наверное, надеялся, что чудовище вырастет и сожрёт ту противную визгливую бабу, толпу её мерзких подружек, всех мужиков, которые трахали его мать… Но Сюэ Ян не мог вырасти так быстро. А весной А-Яо его выгнал. Когда его мать перестала приходить, долго плакал и ещё дольше молчал. А-Яо залез под кровать к нему, сунул в руку сумку с едой, отдал своё старое ханьфу, смотрел пустыми чёрными глазами, улыбнулся — на щеках появились приятные ямочки. Как будто лицо поделили пополам, страшные ледяные глаза и фальшивая улыбка. — Сегодня здесь будет пожар, Тан-Тан. Тебе нужно уходить. Сейчас. Сюэ Ян утянул с собой и одеяло, А-Яо не стал отнимать. Молча смотрел, как он уходит, оглядываясь. Махнул рукой. Весёлый дом загорелся почти сразу. Ему было жалко своего убежища под кроватью, там было тепло. Но холода отступили, и умирать Сюэ Яну уже не хотелось. Вторую зиму Сюэ Ян встретил почти так же, как первую. Он трясся всем телом, не в силах понять, от чего его колотит сильнее, от боли или от холода. Неудачливого воришку должны были просто выпороть и выгнать из города, но лекарь заинтересовался его рукой. И его не выпороли. Но лучше бы избили. Ему снова переломали все кости в руке. Лекарь всё приговаривал, что мальчишка живучий, упрямый, и нет лучшего способа понять, как лечить неправильно сросшиеся переломы, чем на таком благодатном материале. Его не спрашивали, разумеется. Сюэ Ян жил в подвале, прикованный к колодке, где должна была зажить заново переломанная рука. Не удалось спасти только мизинец. Но ему повезло — почти каждую неделю из подвала выносили другой благодатный материал, который оказался не таким упрямым, не таким живучим, не таким наглым. Сюэ Ян научился отнимать еду у тех, кто слабее. Еду и одеяла. — Только клыки скалит, как собака. Но и заживает на нём, как на собаке, — говорил лекарь, снова проверяя руку. Зима ещё не закончилась, когда дом лекаря заполыхал жарким пламенем. Сюэ Ян уходил по осевшему мокрому снегу, улыбаясь тусклому солнцу. Придерживал левую руку — ненормально худую и бледную, покрытую шрамами, но по виду почти целую. А потом наступила весна. Весной легче выжить. Сюэ Ян ненавидел холод. — Вот этого возьми, хорошие задатки. Заканчивалось лето. Сюэ Ян снова попался. Рука ещё плохо слушалась, но на этот раз его взяли за убийство. — Тощий, да ещё и калека. Сдохнет. — А если не сдохнет? Он с прищуром наблюдал за двумя мужчинами в красных одеждах, украшенных изображением солнца. Они перебирали заключённых как зелень на рынке, придирчиво выбирая и торгуясь. Придержал ухмылку, не стоит светить зубами раньше времени. — Эй, сопляк, из тебя может получиться заклинатель. Если будешь учиться, конечно. — Что ты с ним сюсюкаешь? Куда он денется? Третью зиму Сюэ Ян встретил на снегу, захлёбываясь кровью. В своре таких же отбросов он оказался слабее других, и его избили до потери сознания. А потом и «добрые наставники» добавили. За то, что слабак. — А не сдохнет? В бок небрежно ткнулась чья-то нога. Сюэ Ян упрямо сунул в рот комок снега, перевернулся, поднялся сначала на колени, потом на трясущиеся от напряжения ноги. Смотрел исподлобья, улыбался, капая кровью на снег. — Не сдохнет, — уверенно сказал «добрый наставник». — Ну пойдём, упрямец. Может на твою кровь меч отзовётся. Сюэ Ян не ждал, что ему достанется меч. Он не очень понимал, что происходит — ходил как ему сказали, поворачивался, куда велели, трогал куски металла, перебирал заготовки, пока не вцепился мёртвой хваткой в какой-то хлам, и не отдавал, огрызаясь и рявкая. — Может, и выйдет толк, — снисходительно посмеялся кто-то, оставляя его в покое, баюкать чёрную заготовку под меч. — Как назовёшь? — Он же немой. — Цзянцзай, — прошипел Сюэ Ян, счастливо улыбаясь. — Значит, не немой… Ну, может, и выйдет толк. По весне толк действительно вышел. Сюэ Ян грелся на солнце, перебирая на ладони свои «конфеты». Он так и носил их с собой. Белые речные камешки в уже выцветших конфетных фантиках. Тощие весенние вороны составили ему недурную компанию, расклёвывая пустые глазницы «добрых наставников» и подбадривая хриплым карканьем. Цзянцзай полностью оправдал своё имя, ниспослав несчастья всем, кто причинял ему боль. Он не стал поджигать поместье — не стоит повторяться. Лучше быть оригинальным. Где-то там в Поднебесной пока ещё счастливо живёт тот, кто обещал доверчивому нищему мальчишке конфет, но в качестве награды только избил и покалечил. Сюэ Ян широко улыбнулся, провёл языком по кромке зубов и поднялся на ноги. Маленькое чудовище из-под кровати передумало умирать. Воронья стая разразилась приветственным карканьем, когда Сюэ Ян расхохотался в голос.