Он выбрал не хлам и не семью

Дождь громко льется где-то совсем близко, но Лидия не может и руки вытянуть. Стоит хотя бы одной капле попасть на дорогую одежду — и одной пощечиной отец не ограничится. Он стоит совсем рядом, молча, словно хищник в ожидании добычи. Лидия хмурится и злится — на погоду, на брата… На себя. Не нужно было соглашаться на аферу этого поганца. Теперь их обоих накажут. С Лидией отец уже разобрался, а вот Себастьяна… Себастьяна, наверное, убьют. Лидия ежится, вспоминая звонок отца посреди ночи, сразу после очередной проверки комнаты сына. Они идут к доктору. Швагенвагенс-младший будет починен, его дефекты исправят, как у поломанной игрушки. А Себастьяна, видимо, все же убьют. Лидии не жаль. С чего бы? Он всегда был ничтожным дополнением, маленьким беззубым выродком, способным лишь на то, чтобы без устали жалеть себя. Вечно закусывающий дрожащие губы и неспособный сдержать слезы, когда его наказывают. Разочарование семьи. Разочарование отца. Фон, на котором Лидия столь удачно выделяется. Он заслуживал абсолютно всего, что получал. Все удары линейкой, все упреки — всегда были за дело. Козел отпущения среди породистых овец. Худший среди лучших. Лидия сжимает пальцы на рукаве. К маленькому паршивцу она всегда испытывала только отвращение. Точно, как в тот раз, когда он порезался и она оказалась рядом. Ворча, перевязывала ранку. А когда сказала отцу, он отвел мальчика в другую комнату и долго ругал за испорченную рубашку. Когда он вышел, то пятно крови почему-то было больше. Она не испытывала к нему ничего более. Только отвращение, потому что он этого заслуживал. И говорила только покровительственным или испытывающим тоном, потому что знала, что она — лучше. Потому что отец хвалил ее, хоть и никогда не ставил мальчишке в пример. Даже когда этот оборванец посмел перевести на нее стрелки, словно попытавшись унизить. Отец наказал его за это. Поделом. В шуме дождя громко звучат чьи-то шаги. Лидия не поднимает головы, лишь крепче сжимает рукав. Щеку неприятно жжет, и от этого девушка только сильнее злится. Громогласно звучит голос отца. Лидия поднимает на брата взгляд — и видит в его глазах растерянность. Он выглядит, как выброшенная на улицу шавка, мокнущая в струях холодного дождя. Лидия хмурится, глядя на то, как Себастьян мечется взглядом от мусорки к отцу и снова возвращается к тому хламу, что Густав вытащил из комнаты сына. Что-то внутри нее перемыкает. Что-то в его взгляде не так. Худший среди лучших… Он заслужил все. Лидия не может помешать памяти произвести в ее голове полнейший аврал — и не может не вспомнить, как сильно этот чертов мальчишка старался превзойти самого себя, как она видела кровь, оставшуюся в ванной после того, как он выходил оттуда — пусть и в даже хорошо отмытой ванной. Лидия не может заставить себя забыть, как она перевязывала ему ранку. Как смотрела на остатки этой крови и быстро, пока никто не видит, смахивала ее полотенцем. Как слушала его шипение, когда этот ничтожный мальчишка перевязывал запястье… Лидия не может заставить себя признаться, что у нее болела душа. У нее нет души. Отец объяснил это довольно доходчиво, еще в детстве. Лидия до скрипа сжимает зубы. Она не верит в то, что видит. Сердце обрывается, когда Себастьян поднимает глаза и медленно делает шаг назад. Лидия цепляется пальцами за руку и, не слыша ничего, кроме шума дождя — шепчет что-то. То ли зовет брата по имени, то ли просит прощения. «Себастьян…» — словно впервые в жизни, она обращается к нему как к равному, как… Как к кому-то выше, чем она. В этом промокшем насквозь, растрепанном, будто вылезшем из помойки парне — больше силы и чести, чем в ней, одетой с иголочки, всегда строгой и ответственной. Она пустышка, погасла, сгорела под натиском отца. Он, вечно казавшийся испорченным — уходит в ночь, светя своим сердцем, будто Данко. «Прости…» — за все. За все, что она сделала. За все, чего сделать не смогла. За всю боль, что причинила она, отец… За весь мир. Лидия готова поклясться, что будь она одна — разрыдалась бы. Она не может себе этого позволить. Не когда отец рядом. Он уходит в полной тишине, под крики отца и шум разбивающихся об асфальт капель, в удивительно холодную августовскую ночь. Она стоит в холодном свете дома, куда, она знает, ей предстоит вернуться. Она не сможет уйти. Не после всего, что произошло. Себастьян умер в ночной темноте, под крики своего отца и молчаливую скорбь сестры.

***

Она выросла, работая, как никогда. Она добилась всего, чего хотел отец, и кажется, его смерть даже в какой-то мере — облегчение. Скучать она, как бы это не звучало, не станет. Уж точно не по этому чувству постоянно нависшей опасности, появившемуся с того самого дня, когда ОН покинул дом… — Лидия! — его улыбка кажется даже слегка жутковатой. Женщина выходит из машины, не закрывая дверь — не ее прерогатива. — Брат, — выдает она нейтрально. Она знает, что он не хочет иметь ничего общего с тем, кто исчез в шуме дождя той августовской ночью. Но для нее все еще сложно называть его так, как он того просит. Какая-то часть нее все еще видит в нем мальчишку. Другая — уверенно опознает воспитанного, даже пугающего своей силой, отнюдь не физической, мужчину. Лидия не может заставить себя улыбнуться, но он, кажется, не имеет ничего против. Это нормально. Они встретятся сейчас, и снова разойдутся, как в море корабли. Кажется, он даже не злится на то, что она пропустила его свадьбу. Он не злится на нее. Весь яд, хоть и крохотными каплями, — она могла бы сделать куда хуже, — льется на Викторию. Лидия даже изволит шутить, пусть и оказывается прерванной. Сама она не пристает, не возмущается, ничего не говорит ни о доме, ни о внешнем виде брата или его жены. Из… Уважения, что ли. Наверное, из уважения. Это не страх, не сострадание, и уж точно не любовь. Но уважение. Даже когда его имя оказывается вписанным в завещание, даже когда ей кажется, будто у нее заберут что-то, по праву принадлежащее ей. Он знает, что она не шутит. Она знает, что в коробке нет документов. Лидия возвращается в пустой особняк в гордом одиночестве. Не подвозить брата было осознанным решением. Больше никогда — никогда! — она не должна вспоминать о его существовании. Даже если до боли хочется написать письмо и вылить всю душу, потому что она знает — он поймет. Он, может быть, даже простит. Лидия прерывисто вздыхает, садясь за работу. Она заслужила все, что у нее есть. Ее брат заслуживал намного больше. Она выжила под гнетом отца. Он сделал нечто невообразимое. Лидия сжимает в ладони ручку и заставляет себя погрузиться в документы, нуждающиеся в ее подписи. Лидия не станет жалеть брата, не станет презирать, не станет завидовать. Только чистое уважение. Потому что она знает — в ту ночь он выбрал не хлам и не семью. Он выбрал свободу.