Mujuice - Каждый день
***
— Я думаю, что когда мы фотографируемся, то оставляем часть самого себя в этом моменте. Теряем её, понимаешь меня? Во взгляде Донхека на секунду задерживается некое беспокойство, которое Джено трактует для себя, как осмысленность. Блант меж пальцев чуть подрагивает от резкого порыва ветра, но Ли, который выше ростом вымахал, лишь судорожно затягивается, ступая на шаткую металлическую оградку на склоне крыши, где они с Донхёком не так уж и часто бывают. Может быть, никогда и не были раньше, никто сейчас и не вспомнит. — Так ли плохо остаться в этом моменте? Рядом со мной. Слова Донхёка мажут медом, заставляя цвести что-то внутри, где так же живо, но давно в прошлом, он бьет. Бьет по сердцу — легкими поцелуями в щеки, шею, невесомыми касаниями в автобусе, едва ли заметными, чтобы никто ничего, да и вообще просто в качестве поддержки, не более. Статус лучшего друга как невидимое незаживающее клеймо, навсегда выжженное под грудью. Джено молчит в ответ, наблюдая через плечо, как в конец убитый Донхек валится спиной на прогревшийся за день шифер и, кажется, теряет связь с реальным миром, отчего слова последнего кажутся какими-то нереальными и будто бы не им сказанными. — Может это лучшее решение, потому что здесь мы, втроём. Видавший жизнь полароид с моментальным выводом снимков покоится на груди Донхека, пока Джено неведомым образом не оказывается совсем рядом, виском прижимаясь к спутавшейся от ветра рыжей макушке. Они лежат так, может, целую вечность, пока солнце не оказывается достаточно низко. В полной тишине между друг другом, на деле до краёв наполненной белым шумом индустриального города, мечтая каждый о чём-то своём под рёв машин где-то внизу и звуки отбойного молотка. Джено счастлив, что сейчас именно здесь, не обременён ничем, им по семнадцать и впереди ещё так много всего, так много между ними невысказанного. Он счастлив, что ему не приходится потеть от рассвета до заката на стройке, как тому чуваку, что усердно долбит старый асфальт или что-то подобное. С мысли сбивает щелчок — звук затвора и вспышка. Джено понимает, что выбор сделали за него, а Донхек довольно потряхивает проявляющейся на глазах фотографией. Немного выждав и пронаблюдав за тем, как Хек бережно убирает фотографию в миниатюрный альбом, складывая всё своё барахло в сумку, говорит. — Так и кто же тут третий? — бормочет Ли, всё тот же, что совсем не хочет украшать стену солнечного мальчика совместным селфи, сделанным в нетрезвом состоянии на крыше какой-то многоэтажки в самом центре. Джено правда верил в эту херню с душами, поэтому сейчас недовольно поджимает губы и вздыхает, приподнимаясь на локтях. — Возможность. «А это ещё к чему?» — не успевает пронестись в голове, потому что Донхек быстрее, хоть для Джено всё и происходит как в замедленной съемке. Все мысли вновь выбивают из головы чужие движения, чужое дыхание совсем близко. «Чёрт. Несносный мальчишка.» Ветер вновь раскидывает волосы, сметая челку с приближающегося лба Донхека, чужие пальцы льются шёлком по коже, а заходящее солнце золотом по щекам, давая разглядеть впервые в жизни, может быть, мелкую россыпь веснушек на круглом лице. Джено соврёт, сказав кому-то, что никогда не думал о случившемся и не ждал этого, ведь на самом деле оно всё к тому и шло. Он тянется сам и уже почти. Знакомый запах травки, и даже с закрытыми глазами ощутимая чужая ухмылка, так близко, близко, аж крышу сносит, и целует он резко, нетерпеливо сметая парня своей ебучей мечты обратно на жесткое покрытие крыши. Губы, жесткие и сухие от ветра, но всё ещё до боли желанные, исчезают, как и руки на лице, будто растворяясь во времени, вместе с солнечным светом, скрывшимся за рельефом городских пейзажей. В тощих пальцах, убитых горем и бременем изъедающей тоски, зажата единственная их совместная фотография, где Джено ещё мог улыбаться, даже будучи абсолютно невменяемым. Там тёплое июньское солнце не скрылось за горизонтом, а шкодливо улыбалось в объектив фотокамеры. Там ещё не было ужасного сейчас, где мягкие пальцы никогда не тронут острые скулы Джено, где не будет бесконечного потока всяких глупостей и безумных идей. В том времени, когда ещё нет безжалостной сводки новостей, где сухо расскажут, как подающий надежды юный фотограф погиб, в очередной раз совершая вылазку в недострой, и нет раздирающего чувства вины за то, что рядом тогда его не было и некому было отговорить. Правда, теперь уже не важно. Всё что осталось у Джено — остывающая крыша и воспоминания, где тонкие пальцы на мягких боках, медные пряди волос, отливающие рыжиной на солнце и бесконечные поцелуи до глубокой ночи, ведь хотя бы там есть это злосчастное «вместе и навсегда».