Minutes

Микки наблюдает, как Йен возится с оконной створкой, слегка ударяя кулаком по углам рамы, пытаясь разработать неподдающиеся места, в которых она застряла. Он негромко ахает, когда створка, наконец, поддается и начинает рывком открываться. Микки вдруг делает очень глубокий вдох, словно за окном раннее лето и все улицы еще не успели пропахнуть дерьмом. Но сейчас довольно холодно, и на кровати нет тяжелого одеяла. Микки не уверен, почему Йен открыл чертово окно, но спина Йена прямо в проеме перед ним, и она все еще немного покрасневшая в районе лопаток, где Микки пришлось ухватиться сильнее сильнее!блядь! всего несколько минут назад, минут, которые кажутся часами каждый раз, когда время вот так останавливается, и он снова может дышать. Глаза Микки скользят вдоль спины по медленно опускающейся простыне, останавливаясь прямо перед складкой на заднице Йена. Блядь. Если бы Микки мог пошевелиться прямо сейчас, он бы просто стянул с него простыню. — Знаешь, как Моника их называла? — спрашивает Йен, указывая на пылинки, повисшие в солнечном свете. Он взмахивает рукой, и они смещаются, и снова смещаются, когда снаружи проникает воздух. Наступает пауза. Йен закуривает сигарету, делает несколько глубоких затяжек, прежде чем передать ее Микки. Еще одна пауза. — О, — говорит Микки, хмуря лоб. — Так я должен догадаться или типа того? Йен забирает сигарету обратно, ухмыляясь. — Ладно. Она называла их пыльными феями. Микки фыркает. Он позволяет своей ноге выпрямиться из согнутого положения, его бедро наконец перестало дрожать и расслабилось. — Гейство, — хмыкает он. — Ты гей, — подначивает Йен. Микки коленом ударяет его в бедро, и эта чертова простыня сползает еще ниже, слава богу. Его смех звучит громче, чем он ожидал. — Ты сейчас серьезно? Йен хватает его за колено, слегка рисует следы, немного смеется. — Совершенно голубой. Микки закатывает глаза. — Ладно, твой член был во мне восемь минут назад, так что да. Рука Йена медленно скользит вверх по ноге Микки, обхватывая коленную чашечку и место чуть выше, большой палец ведет линию по внутренней стороне бедра. Ну просто заебись. У него опять дрожит нога. Йен прищелкивает языком, гася сигарету. — Восемь минут значит? Что, теперь ты засекаешь время? Воздух при вдохе и выдохе ощущается более прохладным из-за открытого окна, и да, хорошо, именно это Микки собирается винить за дрожь в своем дыхании. Это из-за холода, должно быть так, потому что дыхание Микки становится еще тяжелее, и он чувствует, как мурашки бегут по груди, его соски все еще охуенно чувствительны. Он одним рывком сдергивает простыню с Йена, подтягивая ее на себя, оставляя Йена раскрытым. — Мудак. Ага. Йен беззащитен, но ему, разумеется, насрать. Ему всегда пофиг. Он даже не выглядит замерзшим. Только цокает языком и качает головой. Только бездумно возвращает руки на прежнее место, сдвигая простыню на бедра Микки. Просто позволяет рукам, а затем и всему своему телу медленно скользить выше и выше и, черт возьми, спина Микки выгибается вверх и вверх, а дыхание поднимается и поднимается, и уже не холодно, даже близко нет. Голос Йена возле его уха звучит тише и тише. — Значит, восемь минут? Сколько еще минут ты хочешь, чтобы это заняло? Как долго ты сможешь вот так продержаться, Мик? Вот так вот. Он прижимается к Микки, прежде чем ослабить давление, мягко, как движение воздуха. Микки не отвечает, потому что руки Йена продолжают двигаться по простыне, и это похоже на то, что его очерчивают, словно какой-то меловой контур с закрашенной серединой. — Десять? — спрашивает Йен, прижавшись губами к мочке его уха. — Пятнадцать? — у мочки другого уха. Лицо Йена находится в нескольких дюймах от его лица, Йен облизывает губы, скользит ими по его губам, мягко потянув губу Микки, прежде чем произнести: — Двадцать? Микки открывает глаза и чувствует, как его взгляд быстро пробегает по лицу Йена. Иногда он ловит себя за этим занятием, в половине случаев даже не осознавая, когда начинает. Он всю свою жизнь смотрел на вещи именно так. Если он не смотрит прямо перед собой, его взгляд постоянно пробивает, покрывает каждый дюйм того, что может, так быстро, как может, везде, где может. Йен позволяет ему это делать, не сбивает, знает, что это рефлекс. Это похоже на то, когда Микки быстро сканирует комнату, помечая вещи, которые можно украсть — как его учили делать. Теперь его глаза бегают по всему лицу Йена: правый глаз левое ухо скула щека челюсть подбородок. Ямочка на подбородке. Шея щека левый глаз правое ухо лоб губы зубы язык. Йен медленно и уверенно взбирается ладонями по рукам Микки, потом поднимает их вверх, переплетает со своими и кладет на подушку рядом с головой Микки. Микки снова закрывает глаза, позволяя разуму расширяться, сжиматься и снова расширяться, прежде чем сможет сосредоточиться на ладонях Йена в своих руках. Он ждет, пока его сознание не уложит их там, не ощутит их приближение, по одному суставу за раз. Он чувствует, как большой палец Йена сильнее потирает его большой палец. Глаза Микки резко открываются, как будто он притворялся спящим, а с его губ срывается: — Сорок.

*

Микки не помнит, как давно он может быстро подсчитывать в уме или как давно в состоянии переключиться в режим отсчета минут и часов. Но он может, и прямо сейчас пытается вспомнить, сколько минут все это заняло в самом начале, с монтировкой. Сколько минут от момента, когда он спал, до того как швырнуть Йена через комнату, как его самого повалили, как они вцепились друг в друга. Сколько минут прошло, прежде чем он прижал Йена к кровати, тяжело дыша и не сводя глаз с его лица. Сколько секунд он наблюдал, как Йен метал взгляды по всему его телу, точно так же, как это иногда делает Микки. Бедро член глаза губы зубы язык. Как долго вздымалась грудь Микки, пока он не восстановил дыхание, только для того чтобы оно сбилось снова через несколько минут? Как долго он отсасывал Йену, прежде чем тот прошептал «иди сюда, давай», схватил Микки за плечи, толкнул на спину, обернул его ногу вокруг своей талии и блядь блядь блядь опустил руку на его задницу. Сколько секунд рука Микки хлопала по спинке кровати, по столу, по чему бы там ни было. Теперь он даже не помнит. Йен оттянул его ягодицу одной длинной рукой, глядя на него сверху вниз с сомкнутым, а затем распахнутым словно от удивления ртом. Уж это-то он чертовски точно помнит. Он помнит, как бросил Йену необходимое, и помнит, что его глаза были закрыты, и все, что он подумал сначала, именно когда скользкий палец Йена коснулся его, было: как Йен вообще понял, чего он хотел, именно эта вещь? Как Йен узнал, что именно в эту секунду Микки был готов, действительно готов, чтобы он вошел вошел и вошел, подняв его другую ногу, прежде чем Микки смог остановить его, притворяясь, что хочет перевернуться. Как Йен догадался, где к нему прикоснуться? Как догадался пропустить Микки к финишу первым, как убедился, что он чувствует себя в безопасности, чтобы кончить. Боже, как он узнал об этом даже тогда? Как Йен мог финишировать так тихо, но так всеобъемлюще, сразу за Микки, издав лишь один крошечный стон?

*

Микки весь в поту. Несмотря на холодное окно. Все живое, слишком интенсивное, слишком чувствительное, и это, вероятно, был гребаный план Йена все это время. Он открывает рот, чтобы велеть закрыть проклятое окно, но Йен губами ловит его губы, и шум, который издает Микки, совсем не тихий. Губы Йена отрываются от его губ. — Помнишь, я трахнул тебя в твоей машине, копы высветили нас фарами, и мы решили, что спалились? — Бедра Йена медленно двигаются по кругу, и Микки непроизвольно стонет сквозь зубы, когда пытается чуть ослабить натиск. — Но они просто ехали по улице, чтобы арестовать того парня? — Бедра Йена такие медленные. Его шепот. — Черт, ты кончил так чертовски сильно. Микки помнит. Он пытается избавиться от этой мысли. Сколько прошло времени? Сколько еще он должен пытаться дышать вот так? Он даже думать не способен. Его разум пытается догнать руки Йена. Его разум не может сосчитать минуты, не может даже попытаться ухватить их, дрейфует сам по себе, когда губы Йена прижимаются к шее. — Помнишь, как ты скакал на мне, держась за гребаное сиденье? Ты наделал столько проклятого шума. — Йен отстраняется, стонет низко и громко. — Укусил меня, черт возьми. Боже, как хорошо. — Йен немного отводит таз, тяжело дыша, пытаясь успокоиться. Верхом на нем. Отлично, думает Микки. Так мы и будем играть. — Ты жульничаешь, ублюдок, — говорит Микки, ухватив Йена и чувствуя работу мускулов и наполовину недостаточную для сопротивления. Йен закрывает глаза руками, когда колени Микки касаются его бедер с обеих сторон. — Дерьмодерьмодерьмо, — бормочет Йен. Микки хватает Йена за запястья и прижимает их к кровати. Тот крепко жмурится. — Блядь. Микки смеется, поддразнивая. — Э-э... Ты не должен закрывать глаза. Посмотри на меня. Смотри на меня. Йен открывает глаза. Микки наблюдает, как тот находит отметину на его груди, которую сам же и сделал... черт... десять минут назад? Двадцать? Боже. — Нет, не думаю, что смогу… — стонет Йен. Микки сжимает пальцы Йена. — Чушь собачья. Можешь. Я-то не жаловался. Но боже, они оба так тяжело дышат. — Отлично, — соглашается Йен, часто дыша, но пытаясь замедлить дыхание. — Скажи мне, что тебе нравится. Микки перестает двигаться. Он помнит, каково это, когда по внутренней стороне бедер проводят, подталкивают выше, удерживают, широко раскрывают. Он делает глубокий вдох. — Мои ноги. Когда ты возишься с моими ногами. Йен пытается дышать медленно. — Что еще? Холодный воздух скользит по шее и дальше, заставляет соски еще больше заостриться, стискивает горло. Микки не хочет, чтобы его голос был тихим. — Как тогда, когда ты касаешься меня здесь, — говорит он, проводя рукой от одного соска к другому. Сквозь туман в голове он осознает, как ему было бы неловко произнести «соски» и даже не знает почему, но это не имеет значения. — Что еще? Микки погружается в собственное сознание настолько, что раздражение кажется ему осязаемым — можно провести кончиками пальцев по кирпичной стене с множеством трещин. — И зачем все это нужно? Похоже, это никак не помогает. Йен ухмыльнулся, и, черт возьми, это означает, что надвигается пиздец. — Отлично, — говорит он, и дальше выпаливает на одном дыхании: — Мне нравится вкус кожи на твоей шее после того, как ты поспишь. Мне нравится, как ты держишь меня за руку, когда засыпаешь… — Я, блядь, этого не делаю. Йен положил руки ему на поясницу. — Ты, блядь, так и делаешь. Не скажу, что все время, но ты это делаешь. И мне это нравится. Микки соскальзывает вниз всем телом, проводя языком линию где-то на груди Йена, простыня запуталась и устала от попыток удержать их на расстоянии. — Расскажи мне еще что-нибудь, другой случай, — выговаривает он, тяжело дыша, — что угодно. Микки делает паузу и поднимает лицо, чтобы встретиться взглядом с Йеном. А стоит ли ему? Стоит. Он считает, что ему следует это сделать. — В тот раз, когда все стало плохо, очень плохо, хуже некуда. — Часть Микки хочет сказать: «Можешь выбрать время. Было и другое, задолго до того, как все это началось». Но Йен знает, что он имеет в виду. — Сразу после этого. Первый реальный раз после этого. Йен застывает, и Микки тоже. Они становятся крошечными частичками самих себя, ожидая в подвешенном состоянии, что кто-то заговорит. Это больше не игра. Дело не в их телах. Это просто их глаза и их глаза и их глаза. Микки чувствует, как Йен смещается под ним, горе и сожаление все еще погребены в их костном мозге. Йен пытается оторвать взгляд от Микки, но Микки возвращает его, удерживает и крепко прижимает к себе. Глаза Йена закрываются, потом открываются снова и становятся влажными, когда он поворачивается лицом к окну. — Эйэйэй, — зовет Микки, приподнимаясь на локте, а другой рукой нащупывая лицо Йена, мягко притягивая его обратно. — Иди сюда. Рука Йена тянется к глазам, и на этот раз Микки его не останавливает. — Я просто... — начинает Йен. — Я просто, я не могу... — Йен, смотри, — говорит Микки. — После этого все было иначе. Многое было по-другому. Но тот первый раз после всего этого. Помнишь это? — Йен кивает. — Помнишь, как это изменилось? Изменилось к лучшему? Сам Микки все прекрасно помнит, может увидеть это, если закроет глаза. Его дрожащие пальцы. Закрытые глаза Йена. То, как их губы так долго едва соприкасались, рука здесь, скольжение там. Он колебался и нервничал, но их сердца раскрылись, обнажая все. Йен сглатывает, встречается с ним взглядом, успокаивается. — Это было медленно. — Чертовски верно, это было медленно, — говорит Микки мягко и без всякого упрека. Он обхватывает ладонями лицо Йена. — Это дерьмо было идеальным. После этого все изменилось. И ты это прекрасно знаешь. Йен кивает, пытаясь вывернуться из-под него. — Знаю. Микки снова позволяет своему телу опуститься на Йена. — Нет, ни хрена ты не знаешь. Я сказал, что это дерьмо было идеальным. И после всего этого стало еще лучше. Это так. Что, ты думаешь, мы все еще двое детей в гребаном холодильнике? Йен улыбается, затем снова закрывает рот: — Знаю. Я понял. Микки открывает рот, губами побуждая и Йена распахнуть губы в поцелуе, и руки Йена плавно двигаются вверх по спине Микки, его плечам. Медленно, очень медленно, но Микки не это нужно, не сейчас. Все это так медленно, эти минуты, тикающие на каких-то воображаемых часах в его теле. — Я думаю, что мы сделали это, — говорит Микки. Йен вытягивает шею, чтобы посмотреть, там ли его телефон. — Дай-ка я посмотрю... ты… — Нет, — перебивает Микки. — Я не знаю, сколько сейчас времени. Йен улыбается. — Ты всегда знаешь сколько. Микки высовывает язык, скользя им прямо по улыбке Йена. — Думаю, время начать трахаться. Йен улыбается еще шире. — Как ты хочешь? Но Микки уже тянет его на себя, приговаривая: — Вот так. Просто вот так. Так, как ты это любишь. Окно открыто, и Йен окутывает его теплом и снаружи, и внутри. Глаза Микки находят его глаза, и там так много слов, снова и снова и снова. Йен наклоняется для нового поцелуя, и Микки прикусывает его губу. Дыхание. Руки Микки находят голову Йена, скользят по его волосам и тянут и тянут, извлекая звуки, которые они оба любят. При попытке заговорить голос Микки дрожит, и Йен издает тихий горловой стон. Микки медленно выдыхает и прижимает грудь Йена к себе, откинувшись на подушку, шея открыта и готова. Йен приподнимается на локте и вздыхает. Пальцы Микки вдавливаются и вдавливаются и вдавливаются в его спину, а Йен возится с его ногами, разводя их шире и двигаясь, и боже, они оба такие охуенно громкие. Микки протягивает дрожащую руку вниз между ними, но и без этого хорошо. Сколько же это минут? Не так много.

*

Сигарета — это отлично. Они наблюдают за клубящимся дымом, который выгоняет все эти маленькие частички пыли из полосы солнечного света, а затем пылинки скользят обратно. Микки нравится, как они выглядят, вот так двигаясь вперед и назад. Он даже согласен продрогнуть, ведь у него есть горячий Йен, чтобы согреться, прижавшись к нему. Микки говорит: — Странно думать, что эта пыль все время в воздухе, и ты ее не видишь. Йен садится, дергает оконную раму, передает мешающую сигарету Микки, тянет уже двумя руками, пока окно не опускается. — Потуши ее, — просит Микки. — Я устал от всего этого дерьма. Он поворачивается, закрывает глаза и секунду, нет, шесть секунд слушает, как пепельница сдвигается. Йен ползет обратно на кровать, медленно и устало вздыхая. Микки чувствует, как он поворачивается, и его руку на своем теле. Микки чувствует, как его пальцы подергиваются, возможно, чтобы удержать Йена. Скоро наступит весна. Настоящая весна, а не это наполовину зимнее наполовину весеннее дерьмо. Потом лето. И все вокруг начнет вонять мочой и помойкой, как это обычно бывает, и они будут потеть все время, что, по правде говоря, не так уж и страшно. Но сейчас это их кожа, их запах, такой они источают после секса. Микки проснется с Йеном, уткнувшим нос в его шею, потом они потянутся, Йен вернется к его шее и скажет «ммм», и Микки будет знать, что это значит. Кроме этого, он ни в чем не уверен, но умеет ждать.