***
Германия любит работу.
Германия стремится помогать всем-всем, кому только сможет и чем сможет, в его это компетенции или же нет. Независимо от дня недели, независимо от планов на вечер. Он помогает Соединенным Штатам Америки с не особо важными бумагами, разбирая те и сдавая ненужные в макулатуру. Он проводит часы в кабинете Российской Федерацией, разгружая с ним тонны документов в поисках нужного, в итоге находя тот в одной из синих папок в руках у Сверхдержавы. И при этом он умудряется успевать к вечно бурчащей Японии на просмотр очередного сезона безвкусицы, пусть и изрядно уставший, внимательно вникая в сюжет. Так уж эта страна устроена и воспитана, уже поздно что-то менять. Да и не хочется. И что, казалось бы, может тревожить эту милую страну, что абсолютно всегда спокоен и вежлив, а на лице у которого улыбка вся такая дружелюбная-дружелюбная каждый день будто бы приклеена?Оказывается, есть причины беспокоиться.
Германии не нравятся психлечебницы, однако тот исправно посещает одну раз в неделю. Никто об этом даже не догадывается, да и кому какое дело куда идет страна в свободное от работы время. Германия на это лишь усмехается и смотрит лукаво, дожидаясь конца дня. Иногда ему кажется, что большинство народов вообще хуй кладет на своё воплощения, ничего важного в них не видя и не стараясь увидеть. Иначе как же еще объяснить эти решения правительства во вред стране и постоянный игнор со стороны его же? Под конец собрания немцу уже совсем не сидится на месте. Германия срывается со своего места в числе первых и в панике садится в машину, понимая, что может опоздать и пропустить часы посещения. Юноша заходит в комнату для посещений за полчаса до конца встречи. Страна еле эмоции сдерживает, потирая друг о друга вспотевшие руки. Казалось бы, в помещении довольно прохладно и скоро его сердце давно должно успокоиться, но то продолжало глухим звоном отражаться в ушах, на череп будто изнутри давя. И вот так всегда. К нему на лифте спускают инвалидную коляску с мужчиной, плотно укутанным в смирительную рубашку. Германия вздыхает. Должно быть, приступы беспричинной агрессии участились в несколько раз. Дело начинает пахнуть жареным, но сейчас пациент лишь смотрит безучастным взглядом в пол, словно прямо сквозь голубую кафельную плитку больницы. — Опять ты, Германия? — слышится тихий и прокуренный голос снизу. Улыбка уже давно не трогает лицо этого мужчины, а губы искусаны до запекшейся кровавой корки. — И тебе добрый вечер, отец. — Германия опять улыбается своей мягкой и открытой улыбкой, вот только со стороны этой улыбки почти не видно. Это уже болезненная гримаса, ни грамма искренности в которой не найти. Мужчина в ответ на улыбку лишь осуждающе и обиженно цокнул, после наконец-то поднимая уставший и выцветший взгляд темно-красных глаз. Эти глаза Гера видит куда чаще, чем хотелось бы. Они преследуют его в кошмарах, следят за ним из каждого темного угла и напоминают о природе немца. — Снова это твоё улыбчивое ебало, бесит уже. Давай не притворятся, а? — небрежно бросает бывшая страна и, будто хлопок в ладоши пытаясь изобразить, быстро дергает плечами. — Пап, мне твой доктор уже на домашний звонил. Говорит, что ты совсем не ешь… — Германия садится на колени перед коляской и заглядывает в глаза напротив, уже улыбку из себя не выдавливая. Видимо устал уже строить из себя солнце ходячее, да и зачем? Его уже раскрыли и сдали с потрохами. Третий Рейх его такого замученного и уставшего не первый раз видит. Искренние улыбки его единственного сына действительно можно просто пересчитать по пальцам. Абсолютно все эти моменты мог видеть только он, поэтому с уверенностью сказать можно, что Рейх этот лучик света себе присвоил, заставляя другим ложно путь освещать, а открываться только себе любимому. — Только не говори, что пришел сюда только для того, чтобы меня отругать. Ты же знаешь, что моё место в могиле. — Бывшая страна тяжело усмехается, глаза отводя в сторону и снова зависнув на некоторое время. Германия на это только головой качает. Он слишком привык к такому отцу, да так, что даже разозлиться не выходит. Просто легкое раздражение от его тупых шуток. — Ты же знаешь, что это неправда. А вот что правда: тебе нужно поесть, отец. Посмотри, одна кожа да кости! — Ну и что? — Собеседник отмер и качнул плечом. — А теперь поговорим о лекарствах. Третий Рейх закатил глаза. Он бы еще руку ко лбу поднес, вот только… Он связан. Жаль. — Ну, перестань, сынок. Это даже на жизнь уже не похоже. Я действительно хочу покинуть этот мир. Чем раньше — тем лучше. Я заслужил.Геру такие речи пугают.
Он смотрит на отца, безжизненного, словно выжатый лимон. В глазах давно нет ни капли прежнего запала, а старческие морщинки вокруг глаз уже дают о себе знать. Жизнь и существование действительно разные вещи.Германия еще живет. А Рейх существует.
Существует с чудовищным багажом прошлых ошибок. Его не только за страну не считают, мало у кого язык повернется назвать мужчину человеком. Разумным существом. Только Герману есть до него дело. Потому что Третий Рейх давно уже болен и реальность у него своя присутствует, а другая ему уже и не нужна. — Просто пообещай мне, что будешь принимать лекарства. Ты мне еще нужен… — Последние слова тот произносит едва слышно, слезы обиды сдерживая и всхлипы подавляя. А Рейх улыбается. — Как скажешь. — И поешь! — Ну, здешнюю дрянь я точно есть не буду. — Мужчина кривит губы в ненастоящей и наигранной обиде, а в кровавых глазах впервые вспыхивает маленькая искорка. — Но если ты протащишь мне что-нибудь поинтереснее… Обещаю подумать. В то же время врач заходит, надеясь задержавшегося гостя выпроводить побыстрее, да пойти выпить еще чашку чая. Страна в ответ на него жалобно смотрит, еще пять минут с отцом вымаливая. Видимо, у того вышло, так как доктор только недовольно покачал головой и развернулся, намереваясь уйти за дверь. — Ну так что? Обещаешь? — лукаво бросает мужчина, как только нежелательный свидетель скрылся за массивными дверьми этого дурдома. И Германия обещает. Обещает, что сделает всё, лишь бы отец был счастлив и отпустил прошлое, лишь бы его, такого наивного и неопытного птенца, так рано брошенного на произвол судьбы, тоже кто-то спас. Рейх смотрит на него тепло и ласково, с давно забытым огоньком в глазах и нежной отцовской улыбкой. Он не глупый. Он видит, как мальчик к нему, словно к спасательному кругу, тянется, из этой пучины прошлого и безумия вытащить силится, пусть и заранее зная, что все эти жалки попытки с самого начала обречены на поражение. Просто Третий Рейх в своем мышлении — птица. Хищная птица. Орёл, что на веки веков в собственной клетке с ломанными-переломанными крыльями заперт, пускай и ключ прямо тут, рядом. А этот маленький птенец снаружи на все эти прутья смотрит, надеясь самостоятельно до ключа внутри клетки добраться и отпереть пленника. Вот только он не знает, что орёл в этой маленькой клетке добровольно, крылья сам себе переломав, надеясь не взлетать на небо вновь.Он не хочет снова падать.