Голова. Голова раскалывается.
Ячи клянётся себе, что больше никогда в жизни не прикоснётся к алкоголю, но все мы знаем, что это не так. Все эти клятвы из разряда «с сегодняшнего дня не пью» растворяются вместе с первой выпитой таблеткой обезболивающего, забываясь до следующей гулянки.
Любой бы, в сложившейся у девушки ситуации, ушёл бы в долгий, очень долгий, запой. Ну, это Ячи так думала. Фортуна имеет свойство — иногда улыбаться.
Солнечные лучи прорезают занавески и шторы цвета молочного шоколада. Слишком ярко, глаза слепит, Ячи жмурится. Часы противно тикают, отзываясь тупой болью в голове и вызывая желание швырнуть в них чем-нибудь, лишь бы замолчали.
— Проснулась? — знакомый голос из прошлого, со времён её учебы в Карасуно, проезжается по нервным окончаниям блондинки, заставляя скривиться. Обладатель хоть и бархатного, но раздражающего в данный момент голоса, стоит в проходе, держа что-то в руках. Взгляд слишком мутный, чтобы разобрать, да и вообще понять, где Ячи проснулась.
Хитока кое-как принимает сидячее положение и трёт глаза, а затем прикладывает ладонь к ноющему виску, будто это поможет избавиться от адской боли. Ей протягивают стакан воды со спасительной таблеткой.
— Сколько же ты вчера выпила, Яччан?
Яччан. Так её звал… имя крутится на языке, но не спешит вспоминаться. Эта причёска… Кто сейчас перед ней?
— Мы с Бокуто увидели тебя, когда шли мимо. Подумали, что тебе нужна была помощь.
Что-то в голове щёлкнуло, рваные воспоминания закрутились, как киноплёнка, разгоняя пыль.
Бокуто… Чёрные Шака… Нет, совы. Совы, Фукуродани. Летний лагерь в Токио, новая быстрая. Арбузная корочка.
Коты.
— Ты, наверное, не помнишь меня, — мягко улыбается, судя по всему, хозяин квартиры. — Карасуно играли с нами на национальных в две тысячи двенадцатом. Некома, помнишь?
Коварный капитан. Колючая голова.
— Куроо-сан, — сонно-болезненным голосом отвечает блондинка. Куроо согласно кивает. — Спасибо. Даже не знаю, где бы проснулась, если бы не вы, — очень стыдно, Ячи не решается поднять на черноволосого глаз. Она и знать не хочет, что натворила вчерашним вечером.
— Прими душ, полегчает, — Куроо забирает опустевший стакан из рук блондинки, поднимаясь с корточек. Направляется к выходу из комнаты, Ячи провожает его взглядом, тихо бросив очередное «спасибо».
После душа действительно становится легче.
Куроо выглядывает из кухни с кружкой в руке:
— Кофе? Может бутербродик какой тебе сделать?
Ячи соглашается лишь на кофе.
— Ну, раз уж я спас тебя от проблем… — черноволосый откидывается на спинку стула, уложив на неё же локоть. — Расскажешь, как тебя в токийский бар занесло?
Девушка топит взгляд в кружке:
— Я работала в рекламном агентстве, — прямо чувствуется этот внимательный взгляд, смытое горячей водой смущение снова напоминает о себе. Надо было отказаться отвечать.
За стеной слышится мужской смех. Нет, даже не так. Ржание.
Куроо выругивается себе под нос, просит подождать минутку и выходит в коридор. Дверь в квартиру остаётся приоткрытой и, как бы Хитоке не хотелось слушать разборки между соседями, она все-таки их слышит.
Слышит возмущенный стук в дверь и как та со скрипом открывается.
— Чего надо?
— Ты можешь перестать, блять, шуметь по утрам?
— По утрам? Куроо, меня не ебет, что у тебя утро начинается в час дня. Так же как и твою любящую поорать по ночам…
— Ты вот не начинай здесь на других стрелки переводить!
Открывается ещё одна дверь.
— Куроо-кун, — басит хозяин квартиры, даже по голосу слышно, с улыбкой. — у меня сейчас спит маленькая дочь, и если ты не перестанешь здесь орать и разбудишь её, я спущу на тебя собаку.
А такое хорошее начало было.
Тецуро всех собак любил, но только не эту. Мерзкую, вечно бросающуюся при встрече в ноги, старушку Тенши, которая, к слову, своему имени совсем не соответствовала, Куроо ненавидел. Впрочем, это у них взаимное.
Поэтому он бросает ещё пару ругательств шумевшему соседу и возвращается в квартиру.
— Извини за это, — нервно вздыхает, хлебнув начавшего остывать кофе. — Дайшо у нас, — повышает голос, видимо, чтобы было слышно через стену. — любит капать на нервы тем, кто работает допоздна, — раздаётся приглушённое «завали», от которого Куроо отмахивается как от надоевшей мухи. — Ну, так что дальше?
— Уволили… — взгляд карих глаз блондинки случайным образом оказывается обращённым на стрелки часов за спиной парня. — О нет, — Куроо приподнимает бровь, ожидая продолжения. — Мне нужно было час назад съехать с квартиры!
Едва не свалив стул, Ячи встаёт из-за стола и бежит в прихожую. Куроо не совсем понимает, что происходит, но идёт следом:
— Переезжаешь?
— Нет, — сосредоточенно копаясь в рюкзачке, девушка ищет телефон.
— О! Вы с Чиби-чаном съезж…
— Мы разбежались, — Ячи набирает, видимо, номер хозяйки, даже не вложив в ответ сожаления или чего-то ещё из этой оперы.
— Вернёшься в Мияги? — уже не так уверенно пробует Куроо.
— Вряд ли, — она прикладывает телефон к уху, слушая гудки. — Ключи у мамы, а она в командировке. Блин, не отвечает, — сбрасывает звонок, нервно щёлкая ноготочком по экрану.
Куроо начинает понимать.
— Спасибо ещё раз!
И её бы след уже простыл, если бы он не схватился за дверную ручку:
— То есть, вчера ты выхлебала все свои деньги и теперь тебе некуда податься?
Ячи заправляет прядь волос за ухо, стыдливо отводя взгляд:
— Ну… я что-нибудь придумаю, — Куроо на это лишь недоверчиво приподнимает бровь. — Слушайте, правда, спасибо, я спешу, — черноволосый отпускает ручку, поднимая руки, мол, ладно, сдаюсь. Девушка, прощаясь, тут же несется к лестнице.
Закрывая за ней дверь, Куроо думает, что ему следовало бы оставить свой номер, на всякий пожарный, но забывает об этом уже минут через пять, когда приходит сообщение от
неё.
***
Она — русые, длинные волосы. Густые, с приятным цветочным ароматом. Куроо всегда нравилось, как она хнычет, стоит ветру потрепать её укладку во время прогулки. Куроо любил пропускать их сквозь пальцы, жадно целуя её губы.
Она — нефритово-зелёные глаза, обрамлённые пышными светлыми ресницами. Чистые, прямолинейные — любая эмоция в них кристально понятна. Они никогда ему не врали.
Она — светлая, нежная кожа. Куроо нравился её запах, сладкий, едва уловимый. Куроо любил её целовать, пробуя на вкус.
Она — всевозможные блузочки, юбочки, брючки. Почти весь её гардероб в деловом стиле и нигде не увидишь ни затяжки, ни пятнышка. Всё идеально выглажено. В таком виде хоть саму Королеву встречай.
Высокая, статная красавица Алиса Хайба — всё, как Куроо любил.
—
Тецу-кун, у меня сегодня завал на работе. Давай встретимся во вторник?
Единственное, что Куроо не любил — вот такое. И
такое с каждым разом повторяется всё чаще. Тецуро не хочет думать о плохом.
Допив уже остывший кофе и поставив кружку в мойку, чтобы благополучно о ней забыть до вечера, Куроо набирает ответ:
—
Хорошо, не вопрос.
Ну, отличный шанс закончить со своей работой.
Куроо выносит ноутбук в гостиную и, пока тот включается, отправляется в свою комнату копаться в бумажках. Черноволосый даже не замечает забытую серёжку-звёздочку на расправленной постели.
И так же не замечает, как день сменяется вечером, а солнце уходит за горизонт, уступая сумеркам, пока заваливает кофейный столик бумажками, с начёрканными чьей-то торопливой рукой рассказами на английском. Свою работу Куроо очень любил.
И не любил, когда его от неё отвлекали.
Поэтому он не сразу обращает внимание на вибрирующий где-то в диванных подушках телефон. Снимая очки — что поделать, издержки профессии — Тецуро наконец берет в руки гаджет.
Бокуто? Разве у него не тренировка?
—
Бро! — как обычно, на стопроцентной громкости говорит в трубку Котаро. —
Ты что, выгнал Яччан на улицу?!
Тецуро аж воздухом давится:
— В смысле?
—
Мне сейчас позвонил Акааши, сказал, что ему позвонил Цукки, а ему позвонил…
— Ближе к делу, — торопит Куроо, перебивая. На улице дождь собирается и как-то не хочется думать, что Яччан придётся бомжевать, да ещё и под ливнем.
***
—
Ячи-сан? Что-то случилось? — Тадаши, кажется, впервые слышит, как блондинка плачет.
— Я не знаю, что мне делать, — дальше следует какое-то невнятное бормотание вперемешку со всхлипами и соплями под аккомпанемент проезжающих мимо машин. — Мне некуда идти.
Ей задают какие-то вопросы, но Хитока не слышит. На неё, кажется, рухнуло небо.
— Прости, Хитока-чан, — в который раз извиняется Шоё. В который раз берёт её лицо в свои руки, целует. В который раз прижимает к груди. — Извини.
Хитока-чан не реагирует. Мир Хитоки-чан рушится с каждым ударом его сердца.
—
Подожди немного, — говорит Тадаши. —
Где ты? Я позвоню Асахи-сану, он как раз в Токио.
Сбрасывая звонок, Ячи прячет лицо в коленях. Отвратительно. На душе кошки скребут.
— Хитока, — говорит мама, черкая что-то в каких-то эскизах. — Не кажется ли тебе, что ваши отношения с Хинатой-куном пора прекратить?
Ячи едва не роняет тарелку на пол.
— Сама посуди, не похоже, что он воспринимает их так же, как ты. Разве мальчик, который серьёзно настроен, оставит девушку одну на два года только ради того, чтобы играть в волейбол?
Ветер усиливается, царапает ледяными когтями кожу под рубашкой. Дождь гладит каплями по лицу, смывая слёзы.
Сколько она уже так сидит?
*
— Подожди-подожди, — обуваясь и даже не накинув куртку, Куроо останавливает Бокуто, уже готового положить трубку. — А что я скажу Алисе?
— Бро, у Алисы крыша над головой, а Яччан сейчас сидит под дождем на улице. И скорее всего плачет. Мы что-нибудь придумаем.
***
—
Ячи-сан, — снова слышится мягкий голос Ямагучи. —
Ты меня слышишь? За тобой скоро придут. Яч…
Яччан!
С новым раскатом грома слышится уже знакомый голос. Хитока поднимает взгляд.
А перед ней — насквозь промокший, запыхавшийся Куроо Тецуро, который, видимо, решил бежать сюда прямо от дома.
— Извини, Яччан, надо было оставить тебе мой номер.
—
Ячи-сан? — напоминает о себе Тадаши. Ячи всхлипывает, вытирая запястьями раскрасневшиеся глаза:
— Я в порядке, спасибо, — отвечает, видимо, сразу обоим.
Куроо вытаскивает из сумки алую олимпийку, схваченную наспех при выходе из дома, и протягивает её блондинке:
— Идём домой, Яччан.
Хитока тихо благодарит его, а затем, с новым раскатом грома, смотрит ему прямо в глаза.
