Я вижу Солнце

      Когда я проснулась, было уже около одиннадцати часов утра, но Руслан все ещё мирно спал, а дневной свет через плотные шторы проникал в комнату лишь небольшим просветом через щель сбоку. Вставать очень не хотелось: дом был старенький, батареи грели комнату, казалось, в пол силы, и тёплая постель была единственным убежищем. Правда, в общаге с отоплением дела все равно обстояли намного хуже, да и рядом не было дополнительного источника тепла в виде любимого парня.       Он лежал совсем близко и дышал очень ровно. Может, сейчас ему что-то снится? Может, во сне он видит меня, пока здесь, в реальности, я смотрю на него, запоминая каждый квадратный сантиметр площади на его лице? Через просвет между стеной и шторой луч света падал на его волосы, скользил по подушке и преломлялся на моей шее. Он нас будто связывал. Так просто и красиво. Раньше я совсе не обращала внимания на такие вещи. Стала слишком сентиментальной?       Мне хотелось протянуть к нему руку, провести по волосам, поймать этот одинокий лучик. Хотелось его почувствовать. Это пробуждало во мне какой-то странный, дикий рефлекс. Как у кошки, которая видя солнечный зайчик, образованный бликом от зеркала, теряет голову и пытается поймать то, чего нет. Только не знаю, понимает ли кошка, что свет неосязаем? Или, может быть, ей все равно? Ведь мы с кошкой не так уж сильно отличаемся. В этот момент хочется лишь найти подтверждение своим чувствам. Но оно как свет — неосязаемое.       Я осторожно потянула руку к его лицу, и у него дрогнули ресницы. Разбудила. И чего я такая любопытная вечно? — Давно ты смотришь на меня? — протянул он совершенно вязким и тягучим после сна голосом, даже не открывая глаз. — Я не смотрю, — лукаво отвечаю, а сама продолжаю смотреть, не могу отвести взгляда. — Смотришь, — парень улыбается и резко открывает глаза. — Говорю же, смотришь! — Как ты узнал? Это нечестно! У тебя есть экстрасенсорные способности, а ты скрывал это, да? — я непроизвольно к нему двигаюсь, и Руслан накрывает меня сверху своим одеялом, раскрывает объятия. Намного теплее. — Давай останемся весь день дома? И не покинем этого царства одеял во веки веков! — говорит он вместо ответа на мой глупый вопрос, а я невпопад целую его выше щеки, практически в глаз. Это смешит нас обоих.       И кажется, нам ничего друг другу говорить не нужно. Зачем вообще нужны слова, когда люди счастливы вместе? Ведь, говорят, счастье любит тишину. Конечно, я знаю, что встать рано или поздно придётся. Что есть вещи, без которых в царстве одеял нам не выжить, ведь нужно что-то есть и помнить про гигиену. Но на какое-то мгновение я обо всем этом забываю и думаю: «Как бы было хорошо остаться навсегда в этом моменте».       Как бы мне этого не хотелось, меня ждала моя комната в общаге. Куча вещей, которые я привезла с собой из Минска и которые у меня накопились в процессе жизни здесь, в Петербурге. Но, как ни странно, они все однозначно убрались бы в его Тайоту. Так странно думать об этом. Целая жизнь в багажнике седана...       Возвращаться не хотелось. Почему — понять было сложно. Казалось, что там моя жизнь была совсем другой. Будто сама я была другая. Все эти постоянные пьянки, игры с соседями, Катины пошлые шутки, ребята, что ширялись чем-то на соседнем балконе и ловили приходы... Все это теперь казалось таким грязным, чужим и далеким. Будто все это время я варилась в этом дерьме, как косточка, а потом меня наконец-то выловили большим половником, поняв, что попала в эту кастрюлю я совершенно случайно. Что там мне не место. А ведь я жила в общаге почти два с половиной года! Как тут не пропитаться грязью изнутри?       А ещё я не хотела видеть Кэт. Просто не хотела и все. Когда я начинала думать об этом, я гнала от себя мысли. Ведь мысли о ней тянули за собой мысли о Галате, а мне было от них...неприятно? Я не могла себе самой обьяснить это и понять, почему это странное воспоминание из моего дня рождения заставляет меня так нервничать. Но чувство было такое противное, тянущее, тревожное. Такое, будто что-то совершенно неправильное произошло, будто стыдно именно мне, хотя я совершенно ничего не сделала и уж точно не была виновата в том, что они решили сделать «это» прямо во время празднования моего дня. От этого я буквально ощущала на себе грязь. Как будто меня облила проезжающая мимо машина на огромной скорости. И я стою, грязь течёт по моему телу под одеждой, и при этом я чувствую стыд, начинаю нервничать... так противно!       С Русланом мы эту тему больше не поднимали, а ни с кем из ребят с того дня я ещё не встречалась. Мне не с кем было поговорить об этом. Я несколько раз хотела написать Саше. Писала длинные сообщения и стирала. Мне казалось это таким глупым. Будто это совсем не стоило моего внимания. И одна часть меня действительно в это верила. Но другая часть меня все ещё думала об этом и никак не могла выкинуть навязчивые образы и мысли из своей головы. И какое мне дело, что они переспали? Для них обоих это ничего не значит. Порой мне даже кажется, что он такой же, как она. И что они друг друга стоят.       «Меня тошнит все утро, я ненавижу Глеба, позови его к вам в гости, пожалуйста, и избавь его от меня! А точнее меня от него! Быть беременной просто ужасно! 😫» — высвечивается на экране моего телефона, и я невольно улыбаюсь. Показываю сообщению Руслану, на что вместо ответа он накрывается одеялом с головой в знак протеста. Я с ним согласна. Глеба сейчас звать совершенно не хочется, он абсолютно не вписывается в нашу нирвану воскресения. Приходится встать с кровати, нужно им позвонить. Она сейчас такая нервная, что боюсь, если я этого не сделаю, обидится. — Алло, Глеб? У вас все нормально? — чтобы не терять времени, ставлю телефон на громкую связь и начинаю параллельно готовить нам поздний завтрак. — Марта, слушай, не знаю, она... В общем, это пиздец, я не справляюсь. Не знаю, как я переживу оставшиеся восемь месяцев, если честно, — говорит это он в полголоса, чтобы Вика не услышала. — Ты с ней поговорить хочешь? — Да, но сначала с тобой. Она хочет, чтобы ты ушёл куда-то, как я поняла, и просит, чтобы мы тебя пригласили... — говорю я неуверенно, чтобы намекнуть ему, что приглашать его мы совершенно не хотим. — Да, я понял уже. Не парься, я еду к маме сегодня. Мне нужен совет, потому что это реально пиздец. Мы оба в панике. Ну, я точно. У неё итак настроение всегда было нестабильное, но теперь вообще полный трэш. Через месяц концерты последние, я не представляю, как она это вынесет, серьезно... Короче, все, если продолжу говорить, то у меня будет приступ. Передаю трубку, — я слышу, как он перемещается с кухни в комнату и сообщает Вике, что звоню я. — Вик? — Ох, Марта! Я так скучала по тебе! Я так устала! — и ни с того ни с сего она начинает рыдать прямо в трубку. Боже мой, как все серьезно... — Я очень хочу домой, в Жабинку, к маме. Мне так плохо, и меня никто не понимает! Он не понимает! Я ему объясняю, что нам надо ехать к моей маме, а он ищет любые способы не делать этого! Говорит какую-то чушь про концерты, про то, что мало времени на подготовку, что надо что-то организовывать... Да он же никогда этим не занимался! Зачем же придумывать совершенно дурацкие причины? Почему просто не сказать, что он не хочет общаться с моей семьей? А ведь я с его семьёй хочу общаться! И даже сейчас он вот хочет поехать к родителям. И даже не пригласил меня! Понимаешь? — Я думала, что ты хотела, чтобы Глеб уехал, и что тебе нужно время, чтобы побыть одной?.. — с опасением говорю я, боясь, что она ждала услышать что-то другое. — Конечно, хотела! Но ведь это не значит, что не нужно меня пригласить хотя бы из вежливости, понимаешь? Это элементарное уважение к своей невесте. К той, что ему готова родить ребёнка! Неужели я не заслуживаю? — Вика беспомощно всхлипывает. — Заслуживаешь, конечно... Вик, ну, ты чего? Он любит тебя. Правда. Ты и сама знаешь. Сейчас всем сложно, такие обстоятельства... Никто не знает, как вести себя в первый раз, — план готовить еду параллельно с ее истерикой с треском провалился, поэтому я сидела на телефоне, пытаясь поддержать подругу. Внезапно она поменяла тему. — Ты не знаешь, что случилось с Вовой? Он не звонил тебе? Вчера его в вк не было весь день. И вообще во всех соц.сетях. Я за него волнуюсь. Позавчера на стену он выложил песню свою очень старую, ещё из того времени, когда мы были вместе. Незабудку. Он ее ещё раньше записал даже. В общем, не знаю... Мне так стыдно звонить ему, — снова всхлипы. — Мне страшно, постоянно. Ещё с осени. С ним происходит что-то странное, но он никому не говорит. Думаю, он опять сел на... на что-то. — Почему ты так решила? — роняю на пол ложку от неожиданности. Она тоже заметила, значит, мне не показалось. — Потому что из-за этого мы расстались. Потому что только группа помогла ему это преодолеть. А теперь... Теперь группы нет снова, и... Я не знаю. Не хочу верить в это, но... — Слушай, нет. Тебе же нельзя переживать, забыла? Я позвоню ему, мы встретимся, и мне он расскажет. Я уверена, что все не так. Есть другая причина. Обещаю сегодня же ему позвонить. Хорошо? А сейчас прекращай плакать, достань мороженое из холодильника, включи какую-то нелепую комедию и просто отдохни от всего. Все наладится, вот увидишь!       И она со мной соглашается и после недолгого прощания кладёт трубку. Трясущимися руками я разбиваю яйца в яичницу, но все желтки лопаются. Все валится из рук. Неужели Вика права? Неужели он снова начал употреблять наркотики?..       Завтракаем мы в тишине. Утреннее романтичное настроение совершенно растворилось. Внутри себя я делаю выбор: спросить ли Руслана о том периоде жизни Галата или не стоит вообще поднимать эту тему? Ведь если сказать это вслух — оно обретёт некую форму, станет видимым. Как луч из-за штор. А мне не хотелось этого. Я сказала парню, что у Вики резкие перепады настроения, и что я за неё переживаю, а он не стал вникать в эту тему. Но пока Руслан мыл тарелки, я все же написала смс Владимиру Галату. Несмотря на то, что он даже не извинился за то, что они с Катей устроили на моем дне рождения. «Ты в порядке?»       На смс он не ответил. Но через час позвонил мне. Я занервничала. — Можешь выйти во двор? Я у подъезда, — сказал он каким-то холодным, безразличным голосом. Ни «Привет», ни «Здравствуй». — Я тоже рада тебя слышать, — я съязвила. Он не имел права говорить со мной так грубо. Это он был виноват передо мной, так почему же ведёт себя совсем наоборот? — Ты можешь выйти или нет? Без него. Одна, — продолжал он все также грубо говорить, и я поняла, что не дождусь от него никаких извинений. — Только ненадолго. Подожди минут семь.       Я не хотела выходить и не хотела его видеть. И ещё больше я не хотела говорить Руслану, что я собираюсь с ним встречаться сейчас на улице, потому что прекрасно знала, как он к этому отнесётся. «Он как всегда манипулирует тобой, Марта! А ты как всегда ведёшься на это», — скажет он как всегда, и будет прав. Именно это Галат и делает. Но он иначе не умеет, он всегда был таким и всегда таким будет.       Обещаю, что не задержусь с ним надолго, застёгиваю куртку и накидываю капюшон, чтобы Руслан не волновался, но это мало что меняет: я вижу, что он расстроен, не хочет, чтобы я уходила, но боится сказать об этом, чтобы не показать свою слабость. А я ловлю себя на мысли, что если бы он только попросил меня остаться, не уходить к нему, не ввязываться в его проблемы... Осталась ли я с ним или ушла в холодный февраль к Галату?       Переступая с ноги на ногу, в легких кроссовках на морозе в минус 23 градуса у подъезда он нервно курил, будто бы это хоть как-то могло согреть его. Мы коротко друг другу кивнули, но обнимать его я не стала, а он, видимо, этого и не ждал. Интересно, он вообще понимал, что обидел меня и поступил неправильно? Что должен был попросить прощения? Или он считает, что это совершенно нормально — поступать вот так с друзьями? Я не знала, что сказать ему, он молчал тоже. Похоже было на то, что мы играем в игру: кто первый начнёт говорить, тот и проиграет. Но сдаваться я не собиралась. Только не сейчас.       Ситуация была до смешного глупая, но никто не смеялся. Мимо нас торопливо шли люди, сильнее кутаясь в свои шарфы, отчаянно кричали вороны на ветвях. Им, наверное, было так холодно, что они были готовы замертво упасть на землю через мгновение после этого своего крика. Будто каждый возглас для них был последним. И нам было холодно. И мне и ему тоже. И подобно птице я была готова сорваться и закричать: «Почему ты так хуево ко мне относишься? Почему ты никогда не ценишь? Почему ты такой эгоист!? Почему, Вова, почему? Мне так холодно, но я стою здесь ради тебя, а ты даже на меня не смотришь! Травишь свои легкие, смотришь в пустоту, молчишь. Неужели тебе даже не стыдно!?» Но ничего из этого я не говорю. Сдерживаю ком в горле от обиды, продолжаю молчать. Интересно, если заплачу — будет считаться проигрышем?       Наконец, он выдыхает, бросает в урну уже вторую сигарету, поворачивается ко мне. Медлит. Хочет сказать, но не решается. И снова. А потом произносит эти четыре слова, ледяных, холоднее, чем воздух на улице. — У меня отец умер. *** Месяц назад. Рождество.       Время давно за полночь, стремительно приближается к утру, но нам не спится. Я не сплю и Галат не спит. Лежим на диване с закрытыми глазами, не смотря друг на друга, разговариваем. Так искренне, как я ни с одной подругой, кажется, никогда в жизни не говорила. Вот ведь что с людьми делает алкоголь. Прибавляет искренности. — Ты часто думаешь о смерти? — неожиданно спрашивает меня блондин. — И да, и нет. Да, наверное, все же часто. Раньше мне казалось, что смерти не существует. Я никогда с ней не сталкивалась и в неё не верила. До тех пор, пока она не поселилась в моем доме и не зависла над моей семьей. Теперь невольно я все время возвращаюсь в своих мыслях к ней. Но это что-то абстрактное, далекое. О своей смерти я не думаю. Это слишком пугает меня. Я боюсь неизвестности, — он поворачивается ко мне, смотрим друг на друга. — Как ты справляешься? С этим... Я не могу себе представить. Знаешь, я как мальчик до сих пор не смог найти в своей душе способ примириться с теми обстоятельствами, в которых отец бросил меня. Не могу найти прощение и научиться жить с этим. То есть... Мне иногда кажется, что вот, наконец-то все хорошо, я отпустил его, никогда больше не вспомню. Что готов идти дальше, готов к чему-то большему. Готов однажды тоже стать отцом и мужем, исправить его ошибки, быть чем-то большим...Но я — это я. Его сын. И мне никогда от этого не отмыться. А я просто хотел ему доказать, понимаешь? Что я всего этого смог без него добиться! Что он мне не нужен был. Что я и один со всем справился! Но... Это такие жалкие попытки отрицания простой правды: я ждал, что он передо мной извинится, — Галат грустно усмехается и закрывает глаза. — Ненавижу его за все это. — Нет, не правда, Вова. Ты хочешь ненавидеть его, но не можешь. Он ведь твой отец. И от того, что ты его не можешь ненавидеть, ты злишься на себя и себя этим терзаешь. Мучаешь. Разве оно того стоит? Ты должен отпустить его. Только так ты откроешь своё сердце чему-то новому. Новой жизни. Примешь нового себя. Себя настоящего. Такого, какой ты сейчас. Такого, какой ты всегда со мной. И, может, ты подпустишь кого-то ближе? Тебе нужно начать жить! — я смотрю на него, но его глаза плотно закрыты. — Никогда не прощу его. Никогда, Марта. — Я знаю, что простишь, — говорю сквозь сон, нестерпимо хочется спать, и веки такие тяжёлые... — Никого, кроме тебя, я не хочу впускать в свою жизнь.       Последняя фраза отдаётся глухим эхо на задворках моего сознания. Он сказал это или мне все приснилось?.. ***       Он срывается. То ли крик, то ли какой-то отчаянный стон. Закрывает ладонями глаза так резко, от меня на шаг отходит. Плачет. По-настоящему плачет. И я плачу. Обнимаю его, крепко. Так сильно, как могу, чтобы до боли в костях, чтобы он почувствовал. И он обнимает меня в ответ. Мы стоим у подъезда моего парня на лютом морозе, обнимаемся и плачем оба, а я даже не могу объяснить, почему я плачу. Просто потому, что мне больно. Ему больно и мне больно. Ведь я прекрасно знаю — родителей терять непросто, даже если они были не лучшими людьми в твоей жизни. Они родители — твоя семья, твоя кровь. И никуда ты от этого не уйдёшь и не спрячешься.       Мне нечего сказать ему. Никто и никогда не знает, что нужно говорить в таких ситуациях. Да и слова не нужны. В них пропадает любой смысл. И мне так за него страшно.       Лицо больно морозит, кажется, сейчас дорожки от слез покроются льдом прямо на наших лицах, несмотря на температуру тела в 36.6 градусов. Не хочу отпускать его, но он отстраняется. — Через час похороны. Не знаю, я не готов к этому... Не могу себя заставить. Ничего не чувствую... — отрешенно говорит он и смотрит будто сквозь меня. — Я поеду. Мы вместе поедем. Ты и я. Тебе нужно отпустить его раз и навсегда. И только попрощавшись, ты сможешь это сделать, — я осторожно, замерзшими пальцами, сжимаю в своей руке его руку, а он в ответ сжимает мою, кивает.       Я беру Галата под руку, все крепче прижимаясь от холода, и мы идём в сторону его припаркованного мерседеса. В этот момент я совершенно не думаю о том, что оделась слишком легко, что на голове у меня нелепый пучок, а глаза совершенно не накрашены и под паркой на мне домашняя одежда. Мне все равно. Не думаю я и о том, как я это объясню Руслану. Я пишу ему короткое: «Извини, кое-что случилось, ему нужна помощь. Позвоню позже», — и выключаю телефон.