Осознание всегда приходит слишком поздно.

Кап. Кап. Кровь маленькими каплями падает на пол. Гию наблюдает это уже не в первый раз, но все равно забывает подстелить что-нибудь под ноги. В такие моменты, конечно, не думаешь о таких вещах. Не думаешь ни о чем совсем, ведь есть только одно единственное желание — взять в руки лезвие, полоснуть им по бледному и уродливому от шрамов запястью и смотреть, наблюдать, как темная кровь струится по руке. Он не чувствует боли, нет. Скорее, он ее потом почему-то не помнит, как будто и не было ничего вовсе. Но это ложь. Всё было. И заживающие шрамы — тому доказательство. Ничего лучше них не расскажет о том, что в такие моменты творится в душе парня, насколько эта боль на самом деле выворачивает его изнутри. Ему хочется выть, кричать, плакать, да делать что угодно, чтобы выплеснуть все наружу. Если бы он мог, то прямо сейчас раздробил бы себе череп об стену, но, к сожалению, он не может этого сделать. Этот своего рода ритуал уже давно стал спасением для Томиоки. Не зря ведь он всегда такой невозмутимый и спокойный, всегда держит свои эмоции под контролем, всегда самый собранный и сдержанный. Никто не знает о том, что с ним творится в стенах собственного дома. В стенах, которые видели эту страшную картину уже далеко не один раз, и они как единственные наблюдатели сохранят в тайне от всех этот маленький секрет. И сохранят надолго. До самой его смерти он не позволит никому узнать, насколько он на самом деле слаб и ничтожен. Хотя чего таить, он уверен, все его именно таким и считают. Тело в приступе отчаяния двигается само по себе. Деревянная стена грозит разлететься на щепки, если перенесет всего один такой же сильный удар. Сейчас ему на это абсолютно все равно, ничего не важно, ничего не имеет для него значения. Рука поставлена хорошо, сказал бы ему Сабито. «Ты молодец», — сказал бы с небольшой усмешкой, но не выражающей неприязни, наоборот, безгранично доброй. Сказал бы совсем так же, как в далёком детстве, солнечном, красочном, ведь рядом с ним всегда все вокруг казалось таким прекрасным. Его улыбка заставляла жить дальше, просто жить дальше и понимать, что пока он улыбается — все будет хорошо. Улыбка, совсем как у него. И почему у всех людей со шрамом на лице такие улыбки? Это такой подарок свыше за испорченное обличие? О, нет. Их шрамы ничего не портят и также прекрасны, как и они сами. — Что за ирония судьбы? — Гию с горечью усмехнулся. — Это даже не смешно. Это ни капли не смешно. Против его воли в глазах поплыло и слезы наконец прочертили солёные дорожки по его щекам, падая на такое родное хаори с геометрическим узором. Даже сейчас Сабито молчаливо поддерживает его, находится рядом, пусть и не физически, но всё же рядом. Память о нем никогда не угаснет и до последнего не позволит Томиоке хоть на миг отдохнуть от них, как бы он ни старался. Да он и не старается, ведь без этих самых воспоминаний жизнь его превратится во что-то слишком серое и пустое. Так он всегда думал. Но так ли это? " — Гию-сан, а Сабито просил вас о чем нибудь?» И почему прямо сейчас я вспоминаю именно твои слова? Конечно, просил. Поэтому Гию и продолжает жить. Но ведь жизнь не всегда означает что-то хорошее, верно? Сколько еще людей, кроме него, продолжают существовать, просто потому что надо? Их ведь не десятки и даже не сотни. В нашем жестоком мире это давно является нормой, и то, что прошлое не отпускает его и не даёт ему нормально жить, ничего не значит. Он не нужен. Он не должен был выжить. Он — лишний. И смирение с этим пришло далеко не сегодня и не вчера. Гию давно уже не ребёнок и всё понимает. Ему только и остаётся, что зажаться в одиночестве в этот уголок и рвать свою душу на части, после вновь собирая ее обрывки, чтобы повторить все на следующий день. И так постоянно, каждый из них похож на предыдущий, в каждом есть только тягучая, ноющая боль и больше ничего. Ему не хочется просыпаться завтра. Ему не хочется с чем-то бороться и кого-то спасать. Ему больше ничего не хочется и ничего не нужно, кроме вечного умиротворения и покоя, которых не чувствовал уже давно и вряд ли ощутит в будущем. Пожалуйста, дайте ему отдохнуть от этого бессмысленного и унылого существования. Это единственное, чего он сейчас действительно хочет. И Сабито, и Цутако, сейчас они бы не похвалили его мысли и оба постарались бы направить на верный путь, заставить жить дальше. Но здесь нет никого и никто ему не помешает. Разве что, один единственный человек, но… нет? Нет. Даже он просто погорюет немного и со временем забудет, не зря ведь говорят, что время лечит, это правда. Правда для всех, кроме Томиоки. Они все легко забудут его, ведь там нечего помнить. Он никакой. Он выжил по ошибке. Его не должно было быть здесь. Сердце словно сжалось где-то под ребрами, Гию обхватил колени кровоточащей рукой и ему в этот момент настолько хотелось просто исчезнуть, что само существование начало как будто приносить боль. Почему-то резко стало не хватать кислорода и лёгкие заболели, прося хоть немного воздуха. Он задыхался, сидя в одиночестве и проклиная свое существование, проклиная даже то, что он позволяет себе разговаривать с этим мальчишкой. У него нет на это права. Он не может пытаться быть счастливым после того, что произошло, иначе смерть Сабито будет напрасной и никчемной. Гию виноват в ней. Как он может нормально жить после этого и позволять себе лишнего? Руки сами тянутся к лезвию. Он знает, как все закончить. — Прости, Сабито, обещание сдержать не получится, но это все к лучшему. Сил почему-то совсем нет, но это ненадолго, скоро они ему не понадобятся. Холодный металл скользит по коже, разрезая мягкую ткань и впиваясь всё глубже. Ему не страшно и не хочется прекратить, ему просто никак. Кровь сразу же в большом количестве начала стекать по руке, пачкая пол и дорогое сердцу хаори. Уже не важно. Уже все равно. Скоро всё закончится. Но через мгновение, а может, вечность, ведь понятие времени сейчас уступило место звенящей пустоте, в дверь раздаётся неуверенный стук. Неожиданный гость ждёт еще пару секунд и наконец подаёт голос: — Гию-сан, я… Мне тут нужно вам кое что передать. Простите, у вас все хорошо? Я чувствую запах крови. Ну конечно же, всё как всегда идёт не так. Танджиро точно войдёт, с его-то острым нюхом он наверняка не сможет пройти мимо. Он и моральное состояние почувствовал, просто ничего не сказал. И черт дёрнул его прийти сюда конкретно в этот час? Почему не позже на двадцать минут, почему не завтра, почему сейчас? Всевышний снова пытается посмеяться над ним? Голос почему-то не слушается и вместо нормального ответа у Гию получается лишь тихий шёпот, едва различимый даже для него самого. Откашлявшись, он находит в себе силы сказать уже громче: — Танджиро… Не входи. Зайди потом. Эти пять слов дались ему так тяжело, что после окончания предложения голова резко закружилась. В глазах все поплыло и пошло кругами, лезвие выпало из ослабевших рук и со звоном ударилось обо что-то. Кровь постепенно начинала течь с меньшей интенсивностью. «Я умираю? Это так быстро?» В последнюю секунду приходит понимание того, что он не хочет, чтобы Танджиро видел его таким. Не потому, что он слишком горд, а потому, что мальчику будет больнее чем ему самому. — Простите, я все же зайду, — Танджиро уже думал при необходимости выламывать дверь, но та оказалась открытой. — А. Дверь не заперта. У вас точно все в… — договорить он не успел. В комнате повисла гнетущая тишина, и первым, что он увидел, был облокотившийся об стену Гию, у которого явно всё было не в порядке. Вторым — его рука. — Боже. Что вы наделали?.. Сердце забилось в груди, как сумасшедшее, и, кажется, упало куда-то в ноги. Поверить своим глазам оказалось намного сложнее, чем когда невзначай думаешь о таких вещах, когда думаешь, что с дорогим тебе человеком такого случиться не может. Оцепенение проходит быстро, так же быстро, как и началось, и все, о чем Танджиро сейчас может думать, это то, как он может помочь. Руки дрожат и не слушаются, разум ведёт себя не лучше. — Гию-сан, вы слышите меня? Не смейте отключаться, эй, пожалуйста. Где у вас аптечка? Сейчас, сейчас все будет хорошо, — его голос дрожит, несмотря на показную уверенность, — сейчас мы все исправим! Всегда сильному столпу сейчас хватает этой силы только на то, чтобы взять юношу за рукав и притянуть к себе. Ему хочется сказать так много, так много. Хочется высказать все, что накопилось, все, что он чувствует, видя эти невероятные глаза, прекрасные, такие прекрасные, что в их красоте можно потерять себя. Что он чувствует, когда просто смотрит на него, когда перед сном ему достаточно представить, как они обнимаются, и засыпать становится легче. Рядом с Танджиро вообще все становилось в разы легче, Гию до сих пор не понимал, как это работает, этот парень словно отталкивает от себя все плохое одним своим присутствием. Маленькое солнышко. И все эти чувства давно жили у него в груди, где-то далеко под рёбрами, но он не мог позволить себе выпустить их, ведь тогда он предаст того, кого когда-то так сильно любил. «И знаешь, Сабито, прости, но сейчас уже можно. Всё равно скоро мы увидимся». — Танджиро. Пожалуйста. Сядь рядом со мной. Не пытайся меня перевязать, не надо. Я не хочу помощи. И ты не успеешь. Хватит. — предложения были обрывистыми, вдохнуть полной грудью не получалось. Пульс начал постепенно замедляться. — Давай просто поговорим напоследок. — Что? О чем вы? Я помогу вам, пожалуйста, не двигайтесь, я сейчас все сделаю. Все будет хорошо, — лицо юноши приобрело настолько отчаянный вид, что сердце непроизвольно сжалось. «Я не хотел так, я… Не хотел» — Пожалуйста, давай поговорим, осталось мало времени. Я должен сказать тебе кое-что, — тело слабело с каждой секундой и каждое слово давалось с большим трудом. — Это важно, я хочу, чтобы ты выслушал. — Я так не могу. Вы же… Вам нужна помощь. Давайте, все будет хорошо, сейчас все будет хорошо, — от нереальности происходящего мозг отказывался нормально работать. — Все будет хорошо. — Нет, не будет. Ты же знаешь. Сядь. Я прошу тебя, пожалуйста, послушай, это лучшее, что ты можешь для меня сделать, — Гию сел немного ровнее и постарался не выдать своих собственных слез, вновь начавших собираться в уголках глаз. Танджиро, кажется, находился в состоянии шока. Он не мог оставить в таком состоянии самого… важного для себя человека? Сейчас он понимает, что действительно самого важного. Осознание главного всегда приходит слишком поздно. Все еще не веря и не воспринимая происходящего, он сел рядом. Даже слишком рядом, настолько, что их ноги соприкоснулись и руки сплелись сами собой. Переплетая их пальцы, Танджиро почувствовал, как мелко дрожит и будто холодеет Гию, как неспешно стучит по венам его кровь и холод медленно проникает и в его собственную душу тоже. — Знаешь, Танджиро. Я хочу сказать многое, но я не успею, а может элементарно и не смогу выразить всё, что чувствую. Я не привык к таким откровениям, но если не сейчас, то уже никогда. Понимаешь? — голос был настолько тихим и эхом отражался в голове, что парень едва слышал его. — Мне жаль. Мне так жаль, что все получилось так, но, пожалуйста, пойми меня. Я не могу, и больше не хочу этой боли. На этих словах он опустил взгляд, понимая, что они все еще держатся за руки, и по спине пробежали мурашки. Совсем не вовремя, но в голову неожиданно пришла мысль, что руки Танджиро такие теплые и приятные, что он не против был бы подержать их намного дольше назначенного им времени. В сердце заискрилось нечто похожее, наверное, на нежность. К сожалению, думать о таком уже слишком поздно. — Я очень рад, что встретил тебя и твою сестру. Вы помогли мне понять многие вещи, и я безгранично ценю все те мгновения, что вы подарили мне. Ты дал мне надежду на то, что я еще могу чувствовать себя живым. Мне так жаль, что все пошло не по плану и повернуло не в то русло. Мне жаль. Это сильнее меня и я больше не могу бороться, — последние слова он произнёс совсем тихо и только сильнее сжал чужие руки, словно надеясь, что собеседник без слов может понять то, что он чувствует и о чем говорит. — Гию-сан, я люблю вас. «Это шутка?» Уже слишком медленное сердце вдруг возобновило свой бег в десятки раз сильнее. Черноволосый охотник на миг с удивлением приоткрыл глаза, но тут же вернулся в свое обычное состояние и тепло улыбнулся. Улыбнулся по настоящему впервые за много лет. Улыбнулся так, как улыбался когда-то для Сабито. — Я тоже люблю тебя. Слова дались легче, чем он предполагал, но вышли совсем тихими. Он хотел повторить, однако голос почему-то не слушался. Тело не слушалось тоже, и попытка пошевелить рукой провалилась, заставив Гию с сожалением понять: их время вышло. Мысли стали ватными, и зацепиться хоть за одну не выходило; в голове повисла одновременно и звенящая пустота, и множество голосов. Знакомые и чужие, они переплетались и соединялись в тихий, неясный гул. Вслед за этим гулом пришло ощущение падения и темноты, которая, как тина глубокой реки, засасывала его всё глубже. А ведь у них все могло быть хорошо, подумал он. Подумал и понял, что теперь хочет жить, вот только осознание этого пришло слишком поздно. Он не хотел уходить. Последним, что он почувствовал, были солёные от слез чужие губы. Последним, что почувствовал Танджиро, был холодный металл лезвия, от которого только что умер у него на руках любимый человек. «Прости, Незуко».