Засыпай, на руках у меня засыпай…
Все они понимали, что рассчитывать на высочайшую милость не придется — рано или поздно по законам российским их четвертуют, а это страшно. Страшно, больно, унизительно. Сергей давно готов был к смерти, к любой смерти. Он и с полком-то выступил, заранее понимая, что обречен — но должен был пройти свой путь до конца, раз взялся. Он должен был, но Мишель… Мишель пошел не за ним, а наравне с ним, и все же… Там где большинство видело дурного мальчишку, немногие — хитрого и расчетливого, талантливого оратора, демона пропаганды, Сергей видел юношу с чистой душой, пламенным сердцем, такого смелого, отчаянного, искреннего, верного, любящего… Такого живого, слишком живого. Приговор был уже объявлен, от смерти на этот раз не сбежать. Может, оно и к лучшему — смерть казалась милосердием на фоне долгих лет агонии в камере, на каторге, в ссылке. Смерть, но не жестокая казнь… Смерти Сергей не боялся, не боялся и боли — боялся увидеть боль и страх в глазах своего Мишеля. Выход был. Страшный, тяжелый — но был. Спасти Мишеля от страданий, безвозвратно погубив свою душу… Пользуясь правом на последнее желание, Сергей попросил посадить их в одну камеру на то время, что им оставалось. Им позволили. Даже не стали заковывать в железо — лишний раз подтверждая, что все решено и все кончено. Позволили даже свидание с родными… Екатерина Ивановна была истинной сестрой своего брата — такая же смелая, решительная, умная. В чем можно заподозрить убитую горем девушку и ее обреченного, уже равнодушного к жизни брата?.. Вернувшись в камеру, Сергей застал Мишеля мирно спящим. Похудевший, измученный, уставший от слез, теперь он казался еще младше. Он сам пошел до конца, не за Сергеем, а наравне — но все же не заслужил такой участи. Сергей достал из сапога незаметно переданный сестрой кинжал, нервно повертел в руках, спрятал обратно. Тянул время, страшась неизбежного. Впервые в жизни, наверное, испугавшись. Мишель, почувствовав его присутствие, вскочил, растерянно хлопая глазами, сонный, растрепанный. Совсем воробушек. — Сережа, ты?.. Что случилось? За нами уже?.. — Нет еще, Миша. Все в порядке. Я разбудил? — Сергей сел рядом на низкую, тревожно скрипнувшую под ним койку. — Мне снилась Малороссия, Сереж. Лето… Помнишь, как хорошо было? Сережа, — Мишель, не моргая, смотрел на товарища опухшими, красными, но сухими глазами, — мы вернемся туда, когда?.. Я хочу сказать — мне матушка в детстве рассказывала, что там, — голос его дрогнул, — всегда светло, солнечно, покойно. Это как в Василькове, только без солдат, без службы, только… Только мы с тобой, Сережа, — он порывисто схватил двумя руками его ладонь, — ты же не оставишь меня, я знаю, не оставишь! — Конечно, Миша, родной мой, — дрожи в собственном голосе уже не скрывая, Сергей свободной рукой перебирал спутанные кудри, укладывая голову Мишеля себе на колени, — конечно не оставлю. Ты поспи пока, а я с тобой везде буду — и здесь, и во сне, и… там. Не выпуская Сережиной руки из своих, Мишель смотрел, не отрываясь, широко распахнутыми карими глазами, и во взгляде этом была только любовь и безграничное доверие. Потом закрыл их медленно, с легкой улыбкой на лице, задышал ровно и спокойно, будто и впрямь уснул. Сергей, наклонившись, поцеловал его в лоб: — Прости меня, мальчик мой… Надежное, остро отточенное лезвие легко вошло в хрупкое тело — между ребер, точно в сердце. Страшно, беспощадно, но быстро. Лицо Мишеля не дрогнуло, он все еще выглядел мирно спящим, словно ангел. Юный, прекрасный, и теперь уже бессмертный. — Я тебя не оставлю… То же лезвие, то же беспощадное, страшное, но быстрое движение. Выпавший из мертвой руки кинжал тихо звякнул о каменный пол.Далеко, там где неба кончается край, ты найдешь потерянный рай…