Без безразличия

Для протокола: Люциус очень быстро понял, что ему нравится просыпаться рядом с Гермионой Грейнджер. Даже если она и не спала вовсе, а бесцеремонно расхаживала по его спальне. Даже если прикрывала наготу бесконечно длинной белой простынёй. Даже если к моменту его пробуждения она уже успела принять душ и собралась идти на завтрак — в гордом одиночестве. Просто открывать глаза и слышать пожелание доброго утра (пусть даже произнесённое нарочито холодным тоном) — это удовольствие, доступное не каждому. Уж точно не Люциусу Малфою, бывшему Пожирателю, бывшему заключённому Азкабана, бывшему... Бывшему. Настоящий же, нынешний Люциус Малфой сумел вернуть себе данную привилегию. Пусть ему для этого и пришлось соблазнить совсем молоденькую девчонку, которая, ко всему прочему, была ещё и его ученицей. Но разве оно того не стоило? Ведь всё самое значимое всегда требует жертв, и чем солидней выгода — тем большим приходится рисковать. Такова жизнь. И именно в угоду этой линии жизни, которая порой норовит поставить крест на чьём-то счастье, случается и так, что эти жертвы пропадают впустую. Ни кната прибыли, ни грамма радости. Так что, если ситуацию нельзя однозначно назвать беспросветной, стоит благодарить жизнь и за совсем скромные радости. В этом весь смысл, и понять его куда проще, когда всё потихоньку налаживается. Поэтому Люциус был благодарен: за запах Гермионы Грейнджер (который всё утро хранила его постель), за сказанное второпях стыдливо-тихое «мне было очень хорошо с вами» и даже за шумно захлопнувшуюся дверь в его спальню. Со стороны казалось, что даже Грейнджер приняла сложившуюся ситуацию как должное. Или просто привыкла, устав от бессмысленной борьбы, − неважно. Главное, что девчонка прекратила задавать ему кучу вопросов и больше не вспоминала о своих беспричинных истериках. Да пусть даже повод для них и имелся... Он теперь затерялся где-то в череде дней, которые минули с момента той её «исповеди». К концу ноября Люциус стал замечать, что ему невероятно комфортно в компании Гермионы Грейнджер, даже когда они с ней не в спальне. А, например, в его кабинете, занимаются. Занимаются изучением целительства, не более. Или даже если они на обычном уроке, в компании двух десятков школьников. Когда Гермиона отвечала на какой-то из его вопросов или задавала свой, Люциус больше не ждал от неё подвоха. Напротив, теперь слушать её стало куда приятнее. Не только из-за открывшейся личной симпатии, но и из-за того, что Грейнджер, объективно, была лучшей на курсе и знала предмет на твёрдое «Превосходно». Она могла бы не переживать не только о выпускных экзаменах, но и о дальнейшем зачислении в стажёры Мунго. Причём не только из-за громкого имени и репутации. Так что изредка Люциус позволял себе тратить время урока на отвлечённый разговор. Так, после очередного занятия по колдомедицине он спросил: − Где ты будешь на Рождество? − Я ещё не думала об этом, − неуверенно отозвалась Грейнджер. − Осталось три недели. − И что? − То, что я хочу знать, где ты планируешь провести Рождество, − с нажимом повторил Люциус. Если что-то в Грейнджер и раздражало больше, чем её неуёмное стремление отвечать на все вопросы и всегда тянуть руку вверх, так это её нежелание отвечать на некоторые куда более важные вопросы. На уроках Грейнджер научилась не выводить его из себя, а во всё остальное время это умение действовало с переменным успехом. − Я же сказала: пока что не знаю… Джинни пригласила в Нору, и если Молли будет настаивать, то, может, погощу у них. Хотя мне бы не хотелось... Там же будет не только Гарри, но и... Ну, неважно. Если честно, я вообще подумываю остаться в Хогвартсе. Появится время позаниматься, вся библиотека в моём распоряжении. Я всегда хотела провести все рождественские каникулы спокойно, в стенах школы… − Ты могла бы погостить в мэноре, − предложил Люциус, пока Грейнджер не убедила саму себя в том, что торчать неделю в пустой школе — хорошая идея. − Что? − В мэноре, − повторил он. − Драко и Нарцисса там точно не появятся, а никого другого ждать и не приходится. − Вы приглашаете меня к себе на Рождество? На все выходные? − Ты сегодня не очень быстро соображаешь. − Профессор... А это будет корректно? Если вдруг кто-то узнает? Если будут спрашивать? — опять посыпались вопросы. − А если кто-то узнает, что ты ночевала в моей спальне? Грейнджер не нашла, что на это ответить. После затянувшейся паузы сказала лишь: − Мне надо об этом подумать. Тем вечером она ушла в башню Гриффиндора до отбоя. А Люциус, оставшись в одиночестве, всё думал: стоила ли какая-никакая компания на Рождество такого шага? В первую очередь, конечно, большого шага для Гермионы Грейнджер. Для Люциуса это был своего рода эксперимент. Ему самому стало интересно, впишется ли Грейнджер в интерьер его жилища. Конечно, в скудно обставленной спальне или в профессорском кабинете она выглядела вполне уместно − теперь уже. Но спроси его кто-нибудь пару лет назад, пригласит ли он к себе в фамильное имение магглорождённую выскочку, Люциус лишь рассмеялся бы вопрошающему в лицо. А после выдал бы категоричное «ни за что». * * * С другой стороны, если бы Люциуса спросили, будет ли он переживать (хоть немного) о состоянии родителей той же магглорождённой выскочки, ответ бы не изменился. Нет, нет и ещё раз нет. Да и сейчас ситуация не выглядела настолько странно: Люциуса скорее тревожило беспокойство Грейнджер по этому поводу. Казалось, если он поможет исправить ситуацию, то загладит вину за другие свои поступки… вернее, проступки. Чтобы вы понимали: на самом деле, Люциус вовсе не чувствовал себя виноватым. Но когда вспоминал ту лавину горечи и обиды, что не так давно вывалила на него Грейнджер, начинал задумываться. Нет, он по-прежнему не винил себя ни в том, что девчонка полгода скиталась по лесам с палаткой, ни в том, что её жестоко пытала Беллатрикс, ни в том, что многие близкие Грейнджер погибли. Более того, он не считал себя виновным и в том, что она лишилась невинности на его столе. Но общее состояние сумятицы в душе этой девчонки передалось и Люциусу. В один из своих свободных вечеров Люциус направил несколько писем с запросами. Он просил (а в некоторых случаях даже требовал), чтобы ему предоставили всю доступную (а в некоторых случаях и закрытую) информацию по модификации памяти. Теория, что была написана за последние пару веков, случаи из практики, колдомедицинские работы, открытия учёных... Всё. Люциус связался с библиотеками; с магами, близкими к научной сфере; с семьями, у которых в распоряжении имелись внушительные библиотеки; даже с теми, кто сейчас отбывал срок в Азкабане, но при этом имел право получать корреспонденцию и отвечать на письма. Любая подсказка могла сыграть решающую роль. Спустя неделю начали приходить ответы. Люциус копил материал, попутно изучая его и делая некоторые выписки. Он понимал, что до тех пор, пока не узнает всех деталей произошедшего, сложно делать выводы. Какое заклинание использовала Грейнджер? Предусмотрела ли хоть какие-то отходные пути? Как много воспоминаний удалось стереть, насколько прочно? Но как только он задавал наводящие вопросы, девчонка меняла тему. И пока что он ждал. Поскольку память мистеру и миссис Грейнджер подправили больше года назад, и с тех пор в их состоянии ничего не изменилось, теперь уже торопиться было некуда. Иногда нужно позволить себе небольшую задержку на старте, чтобы не выдохнуться до финиша. * * * − А вы уверены... Ну... Насчёт Рождества, помните? — то ли намеренно, то ли невольно выставляя напоказ своё смущение, спросила Грейнджер, когда пришла на очередное дополнительное занятие. А после вопроса так и замерла, стоя у стола и не решаясь сесть. − Вполне, − ответил Люциус. − И я вам не помешаю? − Нисколько. − А можно мне будет пользоваться вашей библиотекой? − Конечно. − Вы точно не против? − Ещё один вопрос − и я отменю своё приглашение, − не выдержал Люциус. — Прошу, сядь наконец! Если в чём-то Гермиона Грейнджер и была мастером, то в том, как вывести его из себя, не делая ничего противоправного. Ничего, противоречащего общепринятым нормам поведения в обществе. Подумаешь, спросила что-то. Подумаешь, спросила что-то несколько раз кряду. Подумаешь, ответы были очевидны и без того... Подумаешь... Но Люциус боролся с желанием схватить её за плечи, хорошенько встряхнуть и выкрикнуть прямо в лицо, что ей всего-то нужно просто ответить: «Да, я согласна». − И вы разве не... Ой, нет. Просто хочу сказать, что я.... На самом деле, я буду рада встретить Рождество вместе с вами, профессор, − подала голос Грейнджер. − Другое дело, − одобрительно кивнул Люциус. В эту ночь она осталась. И сам себе Люциус мог признаться, что рад этому. А ещё его до невозможности умиляло то, что у них с этой девятнадцатилетней девчонкой теперь появились общие планы. Смешно, но в то же время как-то... занятно? Да, пожалуй, именно так. Занятно — во всех отношениях. У Люциуса слишком давно не появлялось возможности думать о будущем в таком спокойном тоне. Последние лет пять все планы постоянно перебивались мыслями вроде «А куда бежать в случае опасности?», «Смогу ли я увильнуть от Азкабана?» или «Как уберечь свою семью от всего этого?» После того, как Поттер совершил свой «подвиг», даже у бывших Пожирателей Смерти жизнь относительно наладилась. Вряд ли эту стабильность в полной мере оценили те, кого суд приговорил к пожизненному заключению, но факт оставался фактом. По крайней мере, Люциус теперь мог не беспокоиться за благополучие сына и бывшей жены, мог не опасаться за свою жизнь. Оттого-то у него и появилось время на беспокойство о Гермионе Грейнджер. * * * Слишком значительная часть выходных уходила на размышления о Грейнджер. Что поделать: меньше работы — больше свободного времени, больше свободного времени — больше возможностей тратить его на всякую ерунду. Хотя нет, не так. Гермиона Грейнджер перестала быть «ерундой» примерно в тот момент, когда оказалась в постели Люциуса. Не на столе, а именно в постели. Так что, возможно, на попытки помочь в решении её главной проблемы и стоило потратить несколько свободных часов. А ещё стоило наконец поговорить с ней об этом напрямую. Потому что Люциус был очень далёк от желания организовывать сюрпризы − как для Грейнджер, так и для кого-либо ещё. Более того, если она введёт его в курс дела, то работа пойдёт быстрее, и получится шагнуть дальше разработки теоретической базы. Потому что больше всего Люциусу не нравилось, когда его работа пропадала впустую. И если он ещё мог смириться с тем, что Грейнджер пару раз пропускала уроки, не ценя его подготовку к занятию, то теперь ставки повысились в разы. − Когда ты в последний раз видела своих родителей? − спросил Люциус, как только Грейнджер устроилась напротив него в ожидании очередного практикума. Он обещал ей продемонстрировать снятие нескольких видов сглаза, но поменял планы. − Летом, − коротко отозвалась Грейнджер, всем своим видом показывая, что не намерена развивать тему. Ни словом, ни звуком, ни даже многозначительным молчанием. Но Люциус так просто сдаваться не собирался. Да что там, он в принципе не планировал идти на попятную, особенно когда речь шла об общении с этой девчонкой. Спросил строго: − При каких обстоятельствах? − Простите, но это… Это слишком похоже на допрос. Я не хочу об этом говорить, − скрестив руки на груди и нахмурившись, отрезала Грейнджер. Выглядела она при этом как обиженный ребёнок. − Сколько времени мы должны провести вместе, чтобы ты поняла, что для меня важнее мои желания? − не выдержал Люциус. − Нисколько. Это было понятно с самого начала. − Так сколько тебе нужно времени, чтобы к этому привыкнуть? − А сколько времени нужно вам, чтобы привыкнуть к... Чтобы привыкнуть к тому, что я не собираюсь потакать вашим желаниям? − Дьявол... − процедил Люциус чуть слышно. − Не приходило в голову, что я пытаюсь тебе помочь? − Помочь своим допросом? Нет, не приходило. − Просто ответь на вопрос! − Я видела родителей в Австралии, потому что теперь они живут там! Мы не разговаривали, потому что… Они меня совсем не помнят, это было бы странно. Я хотела спросить у них дорогу, но побоялась, что расплачусь или того хуже… А так они не обратили на меня внимания, и я смогла незаметно проверить их состояние... Всё точно так же, как было, когда они уезжали из Англии. Я тогда изменила им память. И это заклинание, как мне кажется, необратимо. Оно действует совсем не как Obliviate: не стирает воспоминания, а заменяет их на другие. Я вычитала его в одной книжке, которую нашла в доме Гарри, на Гриммо. Но там больше ничего не написано… − Ты уже пробовала что-то делать? − Чтобы усугубить ситуацию? Нет. Надо сначала разобраться. А у меня не хватает знаний. − Если бы ты поделилась теми знаниями, что есть, дело бы сдвинулось с мёртвой точки. Мне нужна информация. − Так я же… Я же только что поделилась. Больше ничего не знаю. Совсем. Да и зачем вам это? − Если ты считаешь, что тот сбивчивый рассказ, что я только что услышал, можно назвать информацией, то у меня для тебя плохие новости. В среду разрешаю пропустить занятие, но к пятнице приготовь мне подробный отчёт в письменной форме. − Я вовсе не обязана это делать… Это вообще моё личное… − Если ты хочешь сделать что-то хорошо, то не называй это личным. Если ты и правда веришь, что сможешь справиться в одиночку, то даже я тебя переоцениваю. − Но не собираетесь же вы мне помогать, так что зачем бы… − Как раз собираюсь, − перебил её Люциус. − Зачем вам это? − Затем, что ты мне небезразлична. Будь добра, усвой это. Грейнджер тем вечером выглядела чересчур потрясённой. Настолько, что Люциус велел ей уходить ещё до начала занятия. Вряд ли от девчонки в таком состоянии был бы хоть какой-то толк — она выглядела так, будто и конспект записать не в состоянии. Пусть лучше отдохнёт и хорошенько подумает. Тем более, у Люциуса тоже имелась пища для размышлений — с запасом. Таких запасов ему хватило бы на пару жизней вперёд. В голове всё крутился вопрос, о котором он безуспешно старался забыть: «А что вы ответите, если я скажу, что влюбилась в вас?» Вариантов ответа на него имелось великое множество, но не было подходящего. Из чего тут выбирать? Откровенное «Я уже не способен ни в кого влюбиться, лет через двадцать ты поймёшь это чувство», или в меру грубое «Приятно слышать, но я бы предпочёл, чтобы ты промолчала», или немного пугающее «Мне кажется, когда-нибудь я и смогу ответить тебе тем же, но не сейчас». Люциус подозревал, что Грейнджер и правда к нему неравнодушна. И если раньше это неравнодушие выражалось в презрении, то сейчас — в симпатии. Симпатии, которую, пожалуй, она даже самой себе не могла объяснить. Более того, сам Люциус не понимал, почему Грейнджер до сих пор не обходит его кабинет стороной. Почему после всего того, что он сделал (в том числе и с ней), она ещё и испытывает к нему какие-то эмоции со знаком «плюс». Дополнительный оттенок этой новости добавляло ещё и то, что она была единственной. Да, единственный человек во всей магической Британии и во всём мире, который желал бы обнять Люциуса Малфоя и даже поцеловать его, − это Гермиона Грейнджер. Никто бы не рискнул (а главное — не захотел бы) составить ей конкуренцию. Для справки: Люциуса это вполне устраивало. Он пока не был уверен, сумеет ли справиться хотя бы с одной своенравной девчонкой. А если бы таких особ выстроилась очередь, − пиши пропало.