холодно

      той весной питер встретил ее небом. угостил сигаретой в бетонно-кирпичной россыпи переулков. обнял махровым одеялом белых ночей за плечи. и попросил остаться навсегда.       диана прожила в городе три года, глотая соленую послеуниверситетскую свободу и отхаркивая зубья материнского контроля. работала везде, куда брали, и так много, насколько позволял организм. заставляла себя забываться и не оглядываться. ни на прошлое, ни на дом, ни на цепкие руки, которые так и не удалось выкинуть из своей головы.       из родного дома ей хотелось бежать. и она сбежала. сбежала, втоптав гул прошлого в трехсотлетнюю мостовую и собрав в груди холодный, раздирающий горло морской воздух.       в маленькой пустоватой комнатке питерской коммуналки ее всегда ждали затертый воздух и стылое одиночество. ощущения дома не было. по ночам она забиралась на открытые крыши, равнодушно свешивая ноги вниз и всматриваясь в черную гладь, будто ожидая от нее ответа. будто ожидая от нее решения.       она влюблялась отчаянно, угрюмо, отдавая каждой новой звезде всю свою одинокую и разбитую душу. никогда не получала равносильного ответа. раскуроченное же севером сердце остывало так же быстро, как загоралось. диана ухмылялась на это зло и устало. от себя ей было не убежать.       как не убежать от угловатой фигуры и некрасивой внешности. непреходящее недовольство собой толкало на крайности: от банальных запоев до растерзанных зубьями бритвы запястьев. они – тонкие, испачканные кровью, как краской – глухо ныли, напоминая о себе тонкими иглами боли под кожу.       когда летом, ввалившись на чужой, пропитанный дешевым алкоголем и душевной тоской квартирник, услышала ее голос – сразу поняла, что в груди давит с каждой секундой все меньше. только от того, что там, в глубине комнаты, забравшись с ногами на старый диван, выстреливала предчувствием смерти по натянутым струнам знакомая-незнакомая девушка.       диана жадно просила продолжать, не смущаясь своей дерзости – троя бралась штурмом. троя данного калибра отвечала залпом пушек и хитрым прищуром глаз, уже разглядевших в ней что-то такое, о чем она и сама не могла знать.       они сблизились быстро, и с тех пор их слушали каждый вечер. песни, когда-то написанные в попытке выплеснуть переполняющие до краев чувства, обретали новую жизнь и новый голос. диана больше не прятала их посреди потяжелевших от чернил страниц, стреляла глазами в сторону своей новой спутницы и почти не стеснялась своей натуры – грубой, сильной, страстной. растворяясь в музыке и ловя столь важный внимательный взгляд серых глаз, она, наконец, чувствовала себя на своем месте. чувствовала, что у нее это место есть.       едва обретя эту связь, одну возможность находиться рядом, диана отчаянно боялась ее утратить. ревновала всем естеством к знакомым, случайным людям, к небу и самому богу и чувствовала, что одновременно и отталкивает, и притягивает таким отношением. терзалась и мучила, ласкала и ластилась, едва веря своему счастью и погружаясь в него с головой.       света, светка, светик, светуля, заяц, кузнечик, спичечка… все внутри разрывало от переполняющей нежности, от необходимости касаться и чувствовать, от безмолвного трепета, от понимания и принятия другим человеком. многолетние ожидания и несмелые мечты собрались в одной женщине, обретя наконец плоть и кровь. и голос, слышать который было почти невыносимо приятно. диана задыхалась и умирала от любви, не жалея ни сердце, ни душу.       она посвящала ей песни, сжимала ладони в своих и соприкасалась лбами, чувствуя, как океан чувств накрывает ее с головой, унося на самое дно. всплытие не представлялось возможным. но и желанным тоже.       они сидели на одной из питерских крыш, быстро ставшей у них любимой, и мечтали то ли о венеции, то ли о риме. сигаретный дым поднимался в черное небо и исчезал вместе с эхом звона бокалов. диана рассеянно гладила одной рукой свернувшуюся на ее коленях черную кошку, имя которой было безнадежно забыто еще прошлой зимой, и не спускала со смеющейся светы глаз. казалось, стоит моргнуть, и она исчезнет.       они хватались подруга за подругу цепкими пальцами, вышагивая по парапету и со смехом оглядываясь на бушующие от шторма волны. поскальзываясь и разгоняя мокрых, голодных птиц, сбегали по набережной вниз. и целовались под дождем, чувствуя, как вместе с раскаленным воздухом наэлектризовываются их тела.       света подвигла ее участвовать в конкурсе талантов, нашептывая нежные глупости вперемешку с подбадриваниями, а потом неделями заставляла репетировать до седьмого пота, чтобы каждый звук выходил чистым и правильным. довольная и счастливая диана впервые в жизни ощущала удовлетворение от усталости и мечтала только об одном – чтобы так было всегда.       время шло, а люди продолжали странно поглядывать на них и перешептываться. никто не показывал пальцем – диана не побрезговала бы его откусить – но напряжение в воздухе не отступало.       диана огрызалась, собачилась и злилась, сжимая руки в кулаки и готовясь к драке, но всегда отступала, стоило свете едва коснуться ее плеча. ей отчаянно хотелось, чтобы чужое мнение не отвлекало и не давило так сильно на виски, но не могла не замечать. только преодолевать день за днем, сгребая боль где-то внутри своей головы в бесформенную кучу и выплескивая ее на бумагу и свету.       она даже не заметила, когда переступила черту, но четко запомнила тот самый момент, когда лицо светы исказила гримаса. она не ушла, нет. она исчезла, оставив диану в одиночестве темной, пустой комнаты, где тишина звенела почище похоронного колокола.       тогда-то диана и поняла – и взгляды, и шепот, и близость, и воодушевление – в мире просто не было той, кто могла бы ее так поддержать и почувствовать. а ей очень нужно было, чтобы была.       ей было просто необходимо научиться не закрываться внутри себя и начать отдавать свои творения другим, чтобы быть услышанной. чтобы получить отклик на свои чувства и слова. на свой крик отчаяния. и ей очень нужно было перестать ощущать себя такой одинокой. чтобы можно было не подстраиваться, не меняться и не ожидать, что изменятся другие.       она хотела быть любимой.       первым порывом было напиться и сорваться с ближайшего моста, но удержали – вполне реальные, грязные руки местного дворника, пустившего ее в свою каморку и отпоившего невкусным чаем с малиной. там же, согнувшись на просевшей раскладушке с обломком карандаша в одной руке и с измятой газетой в другой, она написала несколько острых коротких стихуев, пропитанных болью и отчаянием умирающей души.       к глупому студенческому конкурсу, пропустить который она бы уже не смогла, готовилась теперь с еще большей тщательностью, обрывая струны и стирая поверхность гитары медиатором. почти ни с кем не виделась и на сцену вышла так же – одиноко, гордо и твердо. а пела с закрытыми глазами, представляя свою потерянную девушку с серыми глазами.       за кулисами она столкнулась со старой знакомой, обрушившей на нее шквал эмоций и похвалы. девушка вдруг схватила ее за руку и потащила через толпу, забившую тесные университетские подмостки, сбивчиво объясняя про какую-то удивительную девушку и совершенно невероятные песни. диана сопротивлялась вяло, уныло отшучиваясь, а потом резко осеклась.       прямо на полу, запустив в волосы руку, пьяно улыбаясь и напевая себе под нос, лежала света.       живая, настоящая, и совсем не идеальная.