Стиральная машинка "Бош"

Первые дни в студенческой общаге для Иена Галлагера выдались не то что бы очень. Ладно, ужасные были дни. Сентябрь только вступил в свои права, но бабье лето тут же помахало кленовым листом на прощанье — и уступило противной серой мороси. Ночью так вообще лило как из ведра, и с утра дороги текли ручьями; каждый раз, когда он пытался по-быстрому обойти прохожего на тротуаре, мимо проезжала машина и обливала ему брюки грязью. Это был какой-то злой рок. Не только наглые лихачи, которым не притормозить у кишащего людьми тротуара — само то, что он оказался в этом промозглом, забытом всеми богами наукограде. В столице учиться дорого, и у Иена зубы заскрипели, когда он увидел, что прошёл по конкурсу — если б не прошёл, не так обидно было бы. Сука, лучше бы завалил вонючее ЕГЭ к ебёной матери — тогда бы к ней и уехал. Жил бы в проссаном притоне с наркоманами, зато в тепле у моря. Такая мысль пришла к Иену в голову в то воскресное утро, когда он собрался постирать ворох потных футболок и несколько штанов, забрызганных грязью. Скидав вещи в огромный пакет из ашана, он спустился в холл на видавшем виды лифте. Когда двери открылись, он ступил одной ногой из лифта — а второй запнулся об уровень пола. Опять. — Блядь! — сдавленно вырвалось из него, прежде чем он растянулся на пакете с одеждой. Спасибо засранным шмоткам, падение было мягким — однако не совсем приятным, если учитывать, что вахтёр за стеклом заржал, как конь. — ХА-ХА-ХА-ХА!!! Ебать, ты тухлый, ботан! Ноги поднимать надо! Кузнечик недоделанный… Ха-пха-ха… Иен поднял голову и со злостью покосился на вахту. Привычной сигареты в уголке рта не было — наверное, выронил. Зажмурился, руку ко лбу приложил и угарает. Чёрт бы его побрал, как обидно — хорошо хоть, что никто не видел, время раннее и выходной. Он же по выходным вроде не сидит тут? Галина Вазгеновна говорила, что воскресные смены — её… Иен кое-как, со скрипом поднялся на ноги, оправил задравшуюся футболку и кинул ржущему вахтёру саркастичный взгляд. Затем поднял пакет и, матерясь себе под нос, завернул направо. Чего тут, сука, смешного? Придурок, блин. Вечно сидит и пялится сквозь стекло — да ещё так косо, исподлобья, будто Иен ему член в окошко суёт, а не пропуск. На лицо, конечно, симпатичный. Волосы тёмные, а кожа светлая — прямо редкость; профиль такой тонкий, дворянский — и не подумаешь, что вахтёр, пока рот не распахнёт: «Пропуск пока-азываем! Эй! Рыжий лобок!» Женева — одногруппница, с которой он возвращался после пар — тогда хохотала до истерики, и Иену пришлось взять с неё честное слово, что она не растреплет — а то мало ему в школе прозвищ было? Хватило по самое нехочу. С такими мыслями Иен толкнул дверь в прачечную — и естественно, она оказалась закрыта. В недоумении потоптавшись на уродливом коридорном кафеле, он заслышал звон ключей. — Чё, рыжий лобок, пости́рошную открыть не можешь? — сука-вахтёр зарулил к нему за угол. Иен впервые увидел его не через стекло… И, мягко говоря, впечатлился. Первое, что он заметил — маленькие, крепкие руки. Мутные партаки на фалангах и светлые волосы на тыльных сторонах ладоней — знакомый бармен бы сказал: «прелестные лапки», а Иен просто ахуел и не выхуел. Уставился на ключ, проворачивающийся в замочной скважине, и на короткопалую «лапку», что пыталась этот ключ провернуть, и на обладателя её в драной безрукавке, что матерился и морщился, наваливаясь на дверь боком. Безрукавка эта, натянутая на свитер в катышках, придавала шарма плотной фигуре, и Иен Галлагер секунд на пять перестал дышать, разглядывая ворчащее нечто. Нечто среднее меж пиздливым вахтёром и парнем мечты. Губы сжал — и, как упитанная рыбка, переваливается у непослушной двери, краснеет и пыхтит. — Да ёб твою, как заело, — тут дверь наконец-то поддаётся, распахивается. Иен попытался сосредоточиться на пакете, но голову наводнили странные ассоциации с большими ключами, тугими скважинами, распахивающимися дверями… Распахивающимися скважинами, тугими две… — Чё не заходишь-то, балерина? Шасси отбил, пока из лифта приземлялся? — вахтёр вывел его из забытья коротким хохотком. Шмыгнул, потоптался, рукой махнул — вон, мол. Чего «вон» — Иен не понял. — А где стиралки? — переступив наконец порог, Иен оглянулся. В большой пустой комнате у незанавешенного деревянного окна стоял древний шкаф; справа была раковина, а вдоль левой стены шли обрезанные трубы. В полу под трубами, среди убитой крошащейся плитки зияли дырки сливов. Блядь, и здесь какие-то странные мысли пошли. Почти крысиные, только собачьи. Альфачьи. — Какие стиралки? — фыркнул вахтёр, вскинув бровь. Тут случилось страшное: Иен сначала залип на складочке над бровью, а потом на глазах — в дневном свете, падающем от окна, он наконец увидел, какими красивыми были у вахтёра глаза. Пронзительно голубые — смеются над ним морщинками у век. И он совсем не мужик, коим казался сквозь заляпанное стекло вахты. Лет тридцать, не больше. Сквозь второй приступ ахуя пробивались какие-то проблески разума, но Иен не в состоянии был их слушать. «Какие стиралки?» Ну, какие они там бывают… Какая там в Чикаго, у Галлагеров дома? Иен настолько охренел, что не сразу понял, что несёт дичь. — Ну, это… — пробормотал и запнулся; в груди дыханье спёрло, когда загадочный вахтёр поднял вторую бровь и вопросительно скривился. — Занусси там, Эл-Джи… Бош? Вахтёр хмыкнул, медленно кивнул и с неизменной ухмылкой направился к древнему шкафу. Распахнул его, цыкнув на визг скрипучей дверки, и достал оттуда жестяной таз и какую-то плошку. — Вот тебе, — нагнувшись, он поставил таз и плошку на пол к сливам, и Иен увидел, что в плошке лежали размочаленные куски хозяйственного мыла. — Стиральная машинка «Бош». Мыло в руки — и ебошь! ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!!! — вахтёр разразился диким ржачем с собственной шутки, и его улыбка осветила всю прачечную ярким светом — едва ангелы не запели. Ржач разнёсся эхом по пустому крашеному коридору, и казалось, слышно было на весь этаж. Иен очнулся и чуть не сгорел со стыда, когда вахтёр потрепал его по плечу. Ручки ашанского пакета с грязным бельём вспотели в ладонях; он кинул его на пол. — А-а, — вахтёр раздосадованно махнул рукой и цыкнул. — Такую шутейку всрал, тютя. Не смешно, что ли? — Не смешно, — проворчал Иен в ответ, не глядя на вахтёра; открутил крантик, и из страшного крашеного обреза вода полилась в подставленный таз. Чёрт, теперь ещё и обрезы. Ну когда же он свалит? Иен молился всем богам, в которых доселе не верил, чтоб не заметил стояка — просвечивало даже сквозь максимально свободные шорты. Но вахтёр никуда не собирался. Стоял сзади, едва ли в спину не дышал. — Помочь? Иен обернулся. Злополучный тазик «Бош» дренькал под льющимся кипятком; из тазика шёл пар, как и из ушей у Иена, наверное — потому что придурочный вахтёр в аполлоньем теле медленно вёл кончиком языка по губе. В смешных широких штанах цвета хаки тоже просветилось, и Иен сглотнул, разглядывая наглую тушку. В следующую секунду наглая тушка шликнула языком, облизнулась, будто подсобрав слюнки, и кивнула Иену на промежность. Всё-таки заметил. И даже не заржал — удивительно. — Лет тебе сколько? — шёпотом, губу закусил. Глазами бегает с лица на хер, жжёт холодным льдом. Щурится. — Восемнадцать, — тихо пролепетал Иен. Вахтёр многозначительно и на удивление серьёзно взглянул ему в глаза, потом тяжело вздохнул, отвёл взгляд и почесал голову. Развернулся, подошёл к двери. Захлопнул и закрыл… На ключ. Изнутри. — Воду выключи, сейчас через край польётся, — бросил через плечо. С этого момента Иен только ахуевал. Закрутив краник, поднялся на ноги; конечно, он всё уже понял, но до сих пор не верилось. Ешки-матрёшки, кто бы мог подумать. Вахтёр вразвалку подкатил к нему — охуевшему, онемевшему и с ярко выраженным хером, от которого ещё чуть-чуть — и трусы затрещали бы по шву. — Пососать дашь, кузнечик? — снова ведёт языком по губе — так по-блядски. Иен окончательно теряет голову. Он прижимается к губам пизданутого вахтёра и сам себе не верит, когда в ответку ко рту жмётся влажный язык. Под безрукавкой и свитером — тёплые бока, мягкие, насиженные — и волосатая прослойка животика. Иен мнёт и мнёт мягкое рычащее тело, не отрываясь ото рта — жмяк-жмяк, а потом бездумно лезет за брючину — и оглаживает задницу кругалями. Сочная, блин. Интересно, а снизу он бывает?.. Вахтёр наконец-то отрывается от губ, шипит и сдирает с себя его руки. — Как ва… тебя зовут? Какая жалость — думается Иену, но тот, обстоятельно покряхтев, опускается на колени и стягивает с него шорты с трусами. В глаза уже не смотрит — ресницы длинные дрожат. — Микки. Имя идеально подходило под его смех — такое же крякающее: «Мик-ки, Микки-Микки» — Иен про себя несколько раз повторил и ойкнул, когда член выпрыгнул из трусов, ударив Микки по губе. Тот охнул, неловко захихикал и снова облизнулся, лукаво взглянув на Иена. — Меня Иен… — Иди, подмоем красавца, — по-прежнему стоя на коленях, он опёрся одной рукой на пол, а другой подтащил к себе таз. Вода от резкого толчка разлилась, забрызгав вахтёру коленки, и Микки выругался, но тут же обмакнул руку в таз и провёл по налитому кровью члену. Иен вцепился в подоконник и смотрел во все глаза на то, как переливаются капельки на светлых волосах на пальцах, что обхватили его хер. Кажется, ему сейчас в первый раз в жизни сделают минет. Главное — не запороть. — Воняет? — ну да, Иен Галлагер никогда ничего не запарывает. Особенно, когда скажет что-нибудь тупое в самый ответственный момент. — «Воняет»… — передразнил вахтёр пискливым голосом и, не успев договорить, облизал головку. Так у него это смешно вышло, что Иен заржал в голос и тут же зажал себе рот рукой. — Я откуда я знаю, в какие дырки ты его по ночам пихаешь. — Здесь особо некуда… Если только в розетку, — попробовал пошутить Иен в ответ, но вышло как-то сдавленно — Микки набрал темп и с упоением сосал. — В розетках, знаешь, тоже всякая дрянь живёт, — на секунду оторвался Микки, обдав плоть горячим дыханием, и игриво качнул головой, продолжая легонько надрачивать. — Всякие пыльные микропаучки. Тц, ай-ай-ай, — озорная ухмылка проскочила на лице. Он устроил Иену настоящее шоу: ртом насаживался, щеками всасывал и в глаза смотрел — пронзительно и со смешинкой. Оставалось только стонать, зажать рот одной рукой, а другой — колупать столетнюю краску на подоконнике. Блядь, как языком водит по уздечке — то быстро, то медленно — ёбаная дурь; у Иена задница поджимается от удовольствия. Кончает он неожиданно для себя и для Микки — тот хрипло кашляет, вытирает рот тыльной стороной ладони, ползёт до слива и сплёвывает. — Ох, бля, извини, — бормочет Иен и тяжело дышит, выжимая из себя остатки кайфа. — Предупреждать надо, — ворчит Микки. Сплюнув сперму и прокашлявшись, он встал с карачек и покосился на Иена. Иен второпях застёгивал ширинку. Член ещё не опал, мысли перепутались в голове; что только что произошло, он сам не понял. Скорее всего, это мокрый сон, но ощущения слишком реальные. Микки сел на корточки и вымыл руки в том же тазу, в котором Иену так и не удалось постирать. Губы его красные и мокрые дёргались вместе с бровью; он вдруг стал серьёзным, на него совсем не глядел. Иену стало чего-то жаль; он в момент осмелел: — Хочешь, я тебе сделаю? — и опустил взгляд на стиснутый в кортах пах. Там ничего ещё не опало, и на душе даже как-то потеплело — если это комплимент, то лучший за всю его жизнь. Микки зачесал тёмную волнистую прядь со лба назад и, встав с корточек и отряхнув руки, хмыкнул: — М-м, дохуя вежливый? — и снова языком по губе ведёт. Неудержимый он, у него, что ли? Всё снова горит — и щёки, и мозги, и сердце — только от одного взгляда. Микки щёлкает пальцами, жуёт нижнюю губу. Медленно кивает — и вдруг отталкивает Иена, когда тот подходит ближе. — Ещё увидимся, — коротко прорычал на прощание, бросив косой взгляд. А потом развернулся, взялся за ключ — и не смог его вытащить из скважины; Иен, прислонившись к раковине напротив, наблюдал за тем, как Микки снова потеет и матерится, и думал: вот это карма. Или судьба?