Под ракитою

Пахло рыхлой, чёрной землёй, свежей, налившейся влагой зеленью, и жизнью, жизнью сочной, но лёгкой, как ветерок, на секунду набежавший на лицо и грудь, пошевеливший волосы на лбу и полетевший дальше. Где-то в лесу размеренно ухала горлица, ей вторила другая. Шумела листва, почти оглушая шорохом хвои и шелестом широких листьев. Под рукой было мягко от травинок и земли. Небо видно было только вот так, прямо, не поворачивая головы, потому что над ней раскинулся большой пушистый куст с мелкими темно-зелёными листьями. Набежали грозовые тучи, но дождь всё никак не собирался. Куст был замечательный, впрочем – раскидистый, с несколькими довольно высокими стволами и крепкими, но гибкими ветвями. Ветви шевелились и то и дело совсем закрывали небо. Каково там, дома? Шуршит ли там листва? Блестит ли трава в каплях, пахнет ли грозой земля? А стрекозы, стрекозы летят низко-низко, как будто специально так, чтобы их было легче поймать прячущейся в траве птице? Дома бьются о причал волны, хлюпая между досками в настилах и раскачивая лодки. Рыбаки убирают сети под навесы и недоверчиво поводят носами – ливанёт или нет? Дома в роще цветёт глициния, расцвечивая зелень, обвивая стеблями высокие-высокие стволы деревьев. Дома в бочках отстаиваются в пурпуре отрезы ткани, помягче и потоньше, пожестче и потолще, а готовое полотно вышивается серебряными нитями. Волосы заплетаются в маленькие косы и красиво складываются в пучок на затылке, распадаясь под высокой заколкой. А там, в горах, стоит туман. Туман густой, но нетяжелый, суровый и морозный, но такой, что легко дышать. Там над чёрными бровями крепко повязано белым, а стены, говорят, обгорели, но и их спасут. Всех спасут, но под пальцами жестко и холодно, и это всё уже не для него. Не к его ногам ластятся молодые листья лотосов, не ему вышивают пояс из лучшей ткани Поднебесной и не на него смотрят строгие золотые глаза. У него – ветерок задевает разорванный на груди ханьфу. У него – затхло пахнет своей кровью, а щёки застыли в грязи и соли. У него – немеют пальцы, испачканные в чужой, дорогой, крови. У него – над головой кружит чёрный, чёрный ворон. Ворон, ты не кружи, рано ещё. Лучше вот что передай. Передай так… Передай: не печалься, - думал он, вспоминая пурпур. Не печалься, молил он, и не гневайся. А ты – среди тёмных всполохов грозы взметнулась и пропала белая лента – тебе бы я хотел сказать, что вот он я, земля обручила меня с другой, ещё холоднее чем ты, невестой. Забудь меня. И Вэй Ин закрыл глаза. * Шумнее всех был мелкий Лань, в котором действительно текла кровь Ланей. -Учитель Вэй, - это он только когда рядом Сычжуй стоял так обращался, - а вы помните, что с вами было, пока вы… ну… Замялся он тоже исключительно потому, что Сычжуй стоял у него под боком. Вэй Ин ухмыльнулся: -Был мёртв? Сычжуй для приличия ткнул Цзинъи локтем, но тоже уставился на Вэй Ина с едва скрываемым интересом в глазах. -Ну да, - кивнул Цзинъи. Вэй Ин задумчиво помычал и поджал губы. Сложно было объяснить. -Я сидел под кустом. -Чего? – тут же разочаровался Цзинъи. -Да, так и было. Я там и свадьбу сыграл - под кустом. -Свадьбу? Цзинъи поморщился. -Да. Невеста у меня правда была… Но Вэй Ин правда не мог понять, как описать смерть и всё что он испытывал, когда навсегда заключал союз с неотвратимостью и холодом. Сычжуй вдруг опустил глаза и дёрнул Цзинъи за рукав. Вэй Ин почувствовал, как ему на локоть легла большая тёплая ладонь. Мелких как ветром сдуло – рядом с Вэй Ином стоял Лань Ванцзи. -Лань Чжань, а Лань Чжань, - грустно улыбнулся Вэй Ин. – Скажи мне, свет очей моих, к тебе прилетал ворон? Я просил ворона тебе весточку передать. Лань Ванцзи молчал, и Вэй Ин уже открыл рот, чтобы перевести всё в шутку. -Чтобы я тебя не ждал, - неожиданно ответили ему. – Я решил не слушать. Не люблю воронов. Хохоча на все Облачные глубины, Вэй Ин молил свою несостоявшуюся невесту – не злись на него, дорогая, твоих посланников понимают не все – и обнимал такого живого и теплого, только для него – с чёрными бровями.