Ну почему люди исчезают? И оставляют нас одних? Они совсем не замечают, Как будет грустно нам без них? Что свет нам нужен лишь затем, Чтобы играть у них в глазах, А не скрываться в темноте, В наших непролитых слезах.
Что нужно, чтобы заинтересовать читателя? Интрига. Что нужно, чтобы создать интригу? Вопрос. Вопросов будет много, но вот вам первый: почему я пишу это? Что ж, сегодня ровно десять лет с тех пор, как я потеряла Алексию. Безусловно, чувства слишком велики, чтобы поместиться на бумаге, а мои мысли слишком ужасны, чтобы не прожечь ее насквозь. Но я обещала, что напишу о ней книгу, а обещания, данные Алексии, я исполняла всегда. Этой ночью я долго сидела на подоконнике и думала о девяностых, о лете, которое я провела с ней. Об облаках, на которые мы могли бесконечно смотреть, и о падающих звёздах, на которые никто не загадывал желания. А затем считала секунды до ее смерти и переживала все снова. Я не могла пойти спать, потому что терапия закончилась, а кошмары остались. Я встречала каждый чертов рассвет, считала все оттенки неба, от темно-синего до голубого и обратно. Я хотела избавиться от своих мыслей, но пока избавлялась только от съеденной еды на коленях перед унитазом. Я хотела забыть, но знала, что не смогу, потому что пока я жива, она будет жить тоже. Я мечтала, чтобы это все происходило не со мной. Я так страстно этого желала, что, по всем законам вселенной, это должно уже было произойти. Вернее, должно было не произойти. Но вселенная несправедлива. Или просто плохо слушала мои желания. Десять лет мне пришлось жить среди ужаса и навязчивых мыслей, разрываясь между безумной любовью и отвращением. И со временем боль не ослабла, разве что притупилась немного. Я только начинаю осознавать, мириться с давними травмами. Но уже слишком поздно. Я не ем, не сплю, не разговариваю ни с кем. Она сломала меня. Как масло на скатерти - оставляет жирные отпечатки, оставила след в моей жизни. Завораживающие, дьявольские огоньки в ее глазах. Кривая усмешка, искусанные губы, мягкие волосы и надоедливый, нахальный голос. С каждым днем все это затягивало меня в пучину, выбраться из которой оказалось не по силам. Но я уже не жалею.***
В далекие девяностые, когда мне было девятнадцать, на Земле существовало лишь несколько мегаполисов. Обычное население чаще всего жило в деревеньках по две-три избы и стабильно делило между собой пойманное, выловленное и выращенное. Все мое раннее детство до переезда прошло в одной из таких деревень - самой захудалой и заброшенной, какую вы только видели. Она была расположена на берегу спокойного озера, вдалеке от какой-либо цивилизации. Три часа езды по бездорожью по диагонали от восточного берега. Наш дом, сложенный из наваленных друг на друга бревен, едва ли вмещал всю семью. Будучи грязной, оборванной девчонкой, я проводила все свободное время валяясь в вулканическом песке, ныряя за камешками, прыгая с мостика голышом и собирая водоросли. Только встав на ноги, я умела ловить и разделывать рыбу, стрелять уток и развешивать белье, печь хлеб и готовить на всю семью. Мы переехали в по-настоящему большой город - Эдинбург, когда мне было шестнадцать. До этого мой отец участвовал в подавлении восстаний где-то на юге Франции. Он редко бывал дома. Если приезжал на пару дней, то сажал меня на колени или звал к себе в кровать,а потом рассказывал о том, чем он занимается на границе. - Это большая трагедия… - начинал он, и мог говорить часами. О Стене, которую построили вокруг Франции, и за которую никого не пускали. О больных людях с окровавленными лицами, которых он видел во время ликвидации. Он так подробно описывал засохшую кровь у них на висках, бордовые зубы и лихорадочный взгляд, что я начинала плакать. Они с мамой ругались. Она молила не впутывать меня в это, а он рявкал в ответ, что дети должны знать, что творит Франция со страной. Он ушёл со службы только в восемьдесят шестом. Все кончилось, когда повстанцы прострелили ему ногу, и он лишился возможности ходить. Государство наконец-то выплатило деньги, которые он должен был получить семнадцать лет назад, после войны. Мы купили квартиру, и я впервые пошла в школу - в третий класс.* [*третий класс во Франции равен девятому классу в России ] С того момента до встречи с Алексией в 2090 прошло три года. Когда мне исполнилось девятнадцать, и я закончила лицей, который люто ненавидела на протяжении всей учебы, родители настояли на годе отдыха перед работой. Я была не против, и проживала день за днем медленно, спокойно, неспешно смакуя каждый момент, позволяя себе наслаждаться происходящим. Наблюдала за всем словно немного со стороны, как в театре, без особого интереса, но с оставшейся долей участия. Часто говорят, что человек проживает свою лучшую жизнь. Осенью 2090 это было не про меня. Я вообще не чувствовала, что это моя жизнь. Я торчала у витрин, бродила по городу, вечерами читала и пила ягодный чай, смотрела на звёзды, не вылезала из постели до обеда и в некоторые дни нежилась на солнце часами. Иногда могла остаться в пижаме и смотреть фильмы весь день, а иногда в восемь уже возвращалась с пробежки. В моих занятиях не было особого смысла, но пока очередной роман и банка колы доставляли удовольствие, кто против? Я бы рассмеялась в лицо, если бы мне сказали, что через полгода я буду бросаться под пули и сама держать в руках пистолет. Но это, кажется, уже слишком опережает события… Нужно вернуться к самому началу. Так с чего все началось? Наверно, с сыплющихся в миску шоколадных шариков. Или с молока, затапливающего их. С того утра, когда я готовила завтрак, а она еще не проснулась. Алекс всегда называла хлопья “кроличьими какашками”. Персиковый джем медленно пропитывал тосты, “какашки” размокали. Она всегда долго спала у меня. Скоро придёт на кухню, в мягком расположении духа, и позволит накормить себя. А пока, давайте, я вас познакомлю. Придётся копнуть ещё глубже. Может, все действительно закрутилось в дождливый день, у школы, когда я впервые увидела ее? Мы столкнулись взглядами во дворе, случайно, я лишь на секунду подняла голову от асфальта. Противно моросило. Вода булькала и собиралась в канавах. Холодные капли скатывались за шиворот и попадали в глаза. Тонкая куртка и замшевые хлипкие кеды были насквозь мокрыми, как и волосы, липнущие к лицу. Воздух пропитался бензином с дороги. Когда я увидела Алексию, она стояла, прислонившись к столбу, и курила. Тонкие пальцы с зажатой сигаретой отвела немного в сторону от лица и выдыхала облачка дыма. Ее лицо было серьезным, брови нахмурились. Но она словно не замечала окружающего беспорядка перед началом учебы. Ей было плевать и на ливень, и на людей, и на учителей, в том числе, что беспрерывно бегали из стороны в сторону, от ученика к ученику. Она затушила сигарету, кинув ее прямо на асфальт, и я быстро отвернулась, чтобы не привлечь внимания. Когда я посмотрела в ту сторону вновь, ее уже не было. Она бесследно исчезла, оставив после себя лишь сигаретный дым. Я не думала, что когда-нибудь увижу ее снова. А затем, вот так неожиданно, последовал наш первый разговор.***
Я поздно пошла гулять. Пошлялась по каким-то засаленным улочкам, где лучше не появляться одному. Прошла по Наутвич Драйв. Запрокинув голову, смотрела на звёзды, представляя, как где-то далеко на их поверхности происходят сильнейшие термоядерные реакции. И все для того, чтобы я могла бродить по улицам при свете этих светящихся крошек. Показалась на главной площади, купила буррито из ларька, но показалось, что этого недостаточно, поэтому я решила по приходу домой заказать еще и пиццу. Уже скорее не от голода, а от скуки. Учитывая время, она бы стала моим завтраком. Когда я возвращалась домой, небо уже побледнело, а ярко-оранжевое солнце всходило на небосвод. Трогательно-одинокая яркая звёздочка сверкала на затянутом облаками небе. Первый осенний холодок уже подкрадывался, прогоняя лето. Была суббота - самый разгар выходных, а набережная у канала - лучшее место для гуляк и пьяниц. Эпицентр веселья и просмотра футбола. Свежий ветер трепал волосы, пахло морской солью, едой из забегаловок, бензином, дождем и влагой. Мимо пролетали машины, вибрировала земля, ударялись о берег волны, звенела посуда, в баре кто-то кричал и громко смеялся. В одно мгновение мне даже показалось, что я услышала, как по железной дороге, делящей город на две части проносится, потрясываясь на шпалах, поезд. На заре вдали стоял едва различимый лайнер, попыхивая дымом, который тут же растворялся в облаках. До дома оставалась пара сотен метров, когда блуждающий взгляд наткнулся на девочку, дрожащую в одной футболке в такой холодный вечер. Она была одинокой, грустной… испуганной? Из-за тяжелого рюкзака давно тянуло спину, хотелось есть и спать, я продрогла, да и торчать на улице слишком долго неохота, но… Я осталась. Подошла к ней, приподняла голову, цепко ухватившись пальцами за подбородок. Удивилась собственной решительности, но все же спросила: - Эй? Алексия, верно? - девочке не понравилась моя грубость. Она почти оскалилась, тряхнула головой и сузила глаза. - Ты кто? - буркнула она, обнимая себя руками. - Луиза. Я закончила твою школу год назад, - моя новая знакомая вскинулась ещё больше, увидев, что уступает мне не только в телосложении, но и в возрасте. Ее темные глаза недобро засверкали, она упрямо разглядывала меня. - Скажешь, почему ты ночью без куртки на улице? - Ты мне мама что ли? Хочу вот, стою. Погулять вышла, - фыркнула она. Но, честное слово, эта маленькая девочка не могла действительно угрожать. Кто же знал, как скоро гениальная детка научится прижимать меня к стенке. - да отчим меня выгнал, новый мамин муж, - смягчилась она через пару секунд, - Он меня не любит, да и ее не очень, кажется. - И часто так? - спросила я, снова предпринимая попытку ее поддержать, дотрагиваясь до ее плеча. Она вздрогнула, но, похоже, не возражала. - Иногда… - пролепетала еле слышно, кусая и без того красные губы. Она так доверчиво смотрела на меня. Ее щеки трогательно заалели, а глаза теперь стали совсем по-детски обиженными. - Тебе какое дело? - Ты вся дрожишь. Пойдем ко мне? - предложила я, обнимая ее за плечи. - К тебе не пойду. - Ну, а кофе хоть купить можно, мелкая? - еще одна попытка. - Покупай, - буркнула она, - и не называй меня мелкой! - крикнула она, догоняя меня по пути в парк. Так я навсегда привязала себя к этой девчонке.***
Ее рука была теплой, влажной и удивительно маленькой в моей ладони, когда мы сидели на лавочке в Клермонт-парке у Старбакса. Стало совсем светло. Часы на городской башне пробили семь раз. Я купила два кофе и сахарный круассан с шоколадной пастой. Какое-то время Алексия просто жевала и хлюпала носом. Я терпеливо наблюдала. Наконец, она засунула в рот последний кусок и выжидающе взглянула на меня своими глубокими, черными глазами. Мы так долго смотрели друг на друга, что в какой-то момент мне стало казаться, что мы поменялись телами, и вот уже я смотрю на себя, а она - на неё. А потом она расплакалась. Она ревела. Я сжимала ее руку сильнее и прижимала к себе. Я не знала, почему я. Не знала, почему она привязалась именно ко мне, и почему меня так тянуло подойти к ней. Но знала, что теперь она моя ответственность. В одно мгновение ее слезы стали моими слезами. Наконец, через всхлипы, хлюпанья носом и заикания, я вытащила из нее связный рассказ. - Мои родители развелись, когда мне было десять, после смерти моего младшего брата, - проскулила она, - Я очень тяжело переживала это, и мне приходилось часто оставаться одной. У родителей была куча своих проблем, они не могли опомниться от потери ребенка и супруга. Скоро папа улетел в Лондон, и я ни разу не видела его с тех пор. Он никогда не звонил, мы никогда не разговаривали. Он просто забыл, что у него есть дочь. Мама не работала, и какое-то время мы были очень бедными. Она начала пить после развода, - Алекс пожала плечами. - немного, но это все равно сказалось. Мы больше не были близки как раньше. Все стало хуже, когда появился Давид. Он постоянно вился рядом с ней, ухаживал. Делал вид, что ему есть дело до меня. Покупал дорогую одежду, новый компьютер даже. Но я не хотела, чтобы меня любили деньгами. Он ведь покупает и маму, чтобы она оставалась рядом. Когда я встретила Габриэля, он помог мне справиться, и все почти наладилось. Но он подталкивал меня к тем вещам, которыми никогда не стала бы заниматься приличная девочка, которой меня видели родители и отчим. Честное слово, Лу, я ведь была такой, как ты. И где я сейчас? - она снова заплакала, - В школе узнали и стали сильно меня травить. Понимаешь, они издевались надо мной за то, в чем я не виновата! Я не могла заставить свою семью быть обычной… - она вытерла слезы и легла мне на плечо. Первые солнечные лучи заиграли на идеальной золотой коже. Я видела каждый волосок на ее руках. Я сказала ей много приятных вещей той ночью, и каждый раз она начинала робко улыбаться сквозь рыдания. Она не знала, насколько была удивительной и необыкновенной. Я была уверена, что никто давно не говорил ей этого.***
С тех пор мы встречались каждый вечер. Мы не принадлежали никому, и в итоге стали принадлежать друг другу. Алексия стала моей, а я - ее, и это казалось правильным. Мы гуляли. Я покупала кофе. Черный без сахара - ей, латте со взбитыми сливками и карамельным сиропом - мне. До сих пор помню, как она пряталась за шарфом и осторожно обхватывала губами трубочку, стараясь не обжечься, но все равно слишком спешила, а потом шипела от боли. Мы садились на холодную, уже покрытую тонким слоем блестящего на солнце снега, лавочку, и грелись, прижавшись друг к другу. Просто бессмысленно глядя в темноту, думая о своём. А если она все-таки говорила, ее мысли были так красивы. Она словно светилась, и мне так хотелось прикоснуться к этому пламени. Но одним прикосновением его можно потушить. Я часто рассматривала ее грустное, изнуренное лицо. Потемневший, тяжелый взгляд, вздрагивающие от любого шороха ресницы. Как мне хотелось увести ее к себе и не отпускать, запереть двери и заставить ее банально почувствовать себя в безопасности. Но она всегда уходила, рано или поздно, она не хотела сбегать от проблем. Пусть ещё с незажившими ссадинами, до ужаса бледная, она поднималась с лавочки и медленно плелась домой. Снова к отчиму, к его больным заскокам. - Тебе точно не нужна помощь? - отчаянно кричала я. - Мне не нужна помощь. Я просто хочу, чтобы это все прекратилось. - Могу я тогда хотя бы еще кофе купить? Пока буду провожать? - Да. Кофе можешь. И мы бродили по городу дальше, пока дома не сливались в темно-серые тени, а облака не становились грязно-фиолетовыми, в тон хмурому рассвету. Она смотрела в асфальт, а я на неё. Ее синие от холода губы были кривились, глаза упрямо сверлили булыжник под ногами. Еле переплетая ногами, она добиралась до дома. Холодными руками притрагивалась к моему лицу. - Спасибо за все. - тихо говорила она и уходила.***
Когда она привыкла ко мне, появилась настоящая Алексия. Злая, колючая, огрызающаяся и сыплющая ругательствами. Не знаю, почему я не ушла сразу, а продолжила потакать ее прихотям. Наверно, моя жизнь была бы слишком скучной без приставучего, как жвачка на кедах, источника агрессивных шуток и издевательств. Поэтому я тихо и упорно изучала ее. Это было сложнее, чем казалось с первого взгляда. Я была влюблена в ее честность - она никогда не играла. Она никогда не притворялась, никогда не высказывала абсолютно никаких эмоций. Ее выражение лица оставалось каменным, и только поблескивающие сталью, настороженные глаза ловили каждое слово. Она никогда бы не рассмеялась или не растрогалась бы из вежливости, но если действительно задеть ее, она будет хохотать или рыдать, как никто. Ее эмоции постоянно прыгали. Минуту назад она нежилась в твоих руках, а сейчас уже рычит и возмущается. Она как сложный прибор. Вроде бы сначала тяжело, но потом, постепенно, разбираешься со всеми кнопками, рычажками и ручками, рассматриваешь чертежи, вдумываешься, изо всех сил стараешься понять. И если результат - ее голова на твоем плече, довольная усталая ухмылка и тихое сопение, то ты все делаешь правильно. Наверно. До утра, когда ее нежность растает, как мороженое на солнцепёке, и из холодного, приятного, сахарного десерта превратится в противную жижу. Но, все же, она была особенной. И познакомиться с ней - это как начать читать книгу, когда с первой страницы понимаешь, что содержание надолго сразит тебя и оставит в недоумении. Вот такой была Алексия Боржес.