It's fine if you hate me

— Я тебя ненавижу, — говоришь ты, сделав последнюю затяжку и выбросив окурок с крыши на землю. — Ты должен был быть побочным эффектом лекарств. — Но я не галлюцинация, — растерянно бормочет Нил. — Верно. Ты просто мечта. Вообще, это должно было прозвучать хотя бы саркастично. А прозвучало бесчувственно, нейтрально, как и все, что ты говоришь. По крайней мере, для Нила. Для тебя это прозвучало, черт возьми, оглушительно. Да и как еще воспринять озвученное вслух, что твоя мечта — только послушайте, у Эндрю Йозефа Миньярда есть мечта! — и это Нил Джостен. Единственное, что приходит тебе на ум, самое тупое — выбросить его ключи от твоей машины вслед за сигаретой. Так, исключительно для демонстрации и ему, и себе самому, что тебе абсолютно похуй. Нила “ты просто мечта” тоже приводит в оцепенение, и ты успеваешь как следует разглядеть многочисленные повязки, бинты и пластыри — подарки Рико. Ты хотел бы, чтобы все эти удары, отпечатанные слоями синяков и ссадин на теле Нила, ты мог принять на себя. Ты хотел бы, чтобы Рико резал тебя, бил тебя, пинал тебя, делал больно тебе, тебе, тебе — не ему. Тебе все равно не привыкать к подобному, зато его боль каким-то неведомым тебе образом причиняет тебе самому боль во сто раз сильнее любой телесной раны. Боль где-то внутри, под кожей — ты говоришь, что туда никто никогда не сможет пробраться, но отлично знаешь, что Нил уже очень близок к тому, чтобы доказать обратное. Ты хотел бы забрать все удары Рико на себя, но Нил говорит, что если принять твою защиту означает потерять тебя, он на такое не согласен. И за одно только это его можно ненавидеть. Ведь восстановить равнодушие к человеку, который не равнодушен к тебе — задача куда более сложная. Восстановить равнодушие, восстановить равновесие. Ты уже не помнишь, когда это были разные понятия, и если бы ты мог проводить языковые реформы, наверняка упразднил бы одно из понятий за его ненадобностью. Настоящее спокойствие — это когда тебя ничто не волнует. Ничто и никто. К слову, пока ты размышляешь, твой объект не_равнодушия уже успевает сбежать вниз за выброшенной тобой сигаретой. Ты не удивлен, что Нил в таком состоянии может хоть и с заметным трудом, но бегать. В этом парне жизненной силы хватит на вас двоих с лихвой. Он подбирает ключи и поднимает взгляд на тебя. Его рыжеватые волосы на холодном ноябрьском солнце полыхают костром, и он напоминает тебе настоящего лиса. Не жалкого, как все Лисы-спортсмены, а юркого храброго зверька, красивого до блевоты. Он улыбается и подбирает выброшенную тобой сигарету, подносит ее к губам и делает затяжку. По совершенно непонятным причинам это заводит, и ты думаешь, что это можно считать вашим первым поцелуем. ххх Для ваших походов в клуб твой кузен Ники все время выбирает Нилу какие-то ну просто нечеловеческие наряды. Нечеловеческие не в смысле божественные, — твой бог давно умер, — а в смысле how the fuck did you even come up with that. Хорошо, что хотя бы цвет черный — другие цвета ты ни за что не признаешь цветами в принципе. Впрочем, ты не так уж и уверен, что это хорошо: черный идеально подчеркивает глубину его синих глаз — не голубых, а именно синих, как яркий лед глубокого озера зимой. И тусклую рыжину его волос. Словом, он точно выглядит лучше, чем следовало бы. Сквозь довольно плотно прилегающую водолазку проглядывают очертания проработанных мышц рук, груди и пресса— результат ежедневных утренних тренировок в университетском зале. Достаточно секси (мотивы выбора дурачка-Ники всегда на поверхности), но твое сознание гораздо больше пленят шрамы, не проступающие через сплошную ткань водолазки. О которых знают лишь ты, Ваймак и Эбби. Шрамы, по которым только ты один проводил рукой. Шрамы, на которые ты смотрел сегодня перед очередной поездкой в Колумбию. Раньше ты думал, что в Ниле тебя больше всего интересует несказанное, секреты. Еще до колонии ты усвоил, что слова — это фантики, пустышки, зато молчание куда интереснее слов, потому что оно-то и наполнено настоящим смыслов. Но чем больше своих секретов и не секретов облекал в слова Нил, тем сильнее тебя тянуло. Ты не понимал, почему так — честно, хотелось думать, что Нил просто чертовски сексуален. Впрочем ха, этот глупый зверек-то сексуален? A man can only have so many issues. Он — проблема. Первая проблема, которую ты не можешь решить в одиночку. Ты не можешь понять, как можно хотеть убить человека девяносто процентов времени, а оставшиеся десять хотеть его защитить, уберечь, укрыть от опасности. Ты начинаешь думать, что ненависть к нему — вовсе не ненависть, а нечто большее. Нил подсаживается к тебе и с серьезной насупившейся мордочкой спрашивает: — Почему Роланд думает, что ты связываешь меня? Боже, он невероятно туп и наивен. Неужели ему и правда скоро девятнадцать? Ты игнорируешь вопрос — а что еще делать, если он тупой? — и вдыхаешь только что заготовленную дорожку порошка. Всю свою жизнь ты был уверен, что ты ультра резистентен к наркотикам, и тебя успокаивает, что хотя бы эйфоретики продолжают находиться полностью под твоим контролем. В отличие от Нила. ххх Тебе не нравится оставаться с ним один на один, потому что ты его ненавидишь. Тебе не нравится оставаться с ним один на один, потому что он не может разговаривать ни о чем кроме экзи. Тебе не нравится оставаться с ним один на один, потому что ты взаправду мог бы его убить, а это как минимум предоставило бы тебе уйму неприятностей. Тебе нравится оставаться с ним один на один, потому что это Нил Джостен. — Тебя совсем нельзя касаться, или все же есть исключения? — Чего ты ждешь, координатов? — Надеюсь узнать, где границы, перед тем как их пересечь, — говорит Нил, и в его глазах загорается такой же огонек, как когда он говорит об экзи. Кажется, что он почти играет, и ты замечаешь про себя, что это так просто ему с рук не сойдет. — Можешь дать мне маркер, и я нарисую на тебе карту. Это неплохая идея. — Все, что касается тебя — плохая идея. — Вообще-то я все еще жду ответа. — Вообще-то я все еще жду от тебя да или нет. — Да. Он говорит это так обескураживающее просто, что ты убеждаешься в его серьезности окончательно только когда он наклоняется к тебе, замирая в нескольких сантиметрах от твоего лица. Так близко, как еще никому не удавалось. Ни Аарону, ни Роланду, ни Кевину — никому. Все они, независимо от того, что вас связывало — утроба матери, секс или клятва — были на периферии, на горизонте. А Нил близко. Нил под кожей. Ты смотришь в его глаза и даешь ему невербальное заветное “можно”. Он целует тебя, и ты чувствуешь, что теперь он по-настоящему этого хочет. Ты продолжаешь твердить про себя, что не будешь терять контроль, зная, что давно его потерял. Точнее, не потерял, а сам же вручил прямо в руки, вместе с ключами от дома в Колумбии. А затем вместе с ключами от машины, вместе с "с этой минуты ты ни от кого не бежишь", вместе с первым поцелуем. Он тянется ладонью к твоему лицу, но ты вовремя отстраняешься и хватаешь его за запястье. Он не пугается и с улыбкой заверяет тебя: — Это нормально, если ты меня ненавидишь. — Хорошо, потому что я тебя ненавижу, — говоришь ты, скорее напоминанием самому себе, и роняешь его поцелуем на диван. Своей кожей ты чувствуешь сквозь одежду очертания его шрамов, и мельком спрашиваешь себя, сколько прикосновений понадобится, чтобы выучить Нила наизусть.