Мне кажется, словно я снова стою На том же самом подоконнике. Делают ли таблетки меня счастливым?
«Странник стоял среди руин того, что некогда было его домом. Он смотрел на ещё дымящиеся обломки, и что-то рвалось в его сердце. Слёзы бежали по щекам, смешиваясь со следами гари на коже. Он шёл сюда так долго, стирая по дороге ноги в кровь, спотыкаясь, падая и вновь поднимаясь. Странник ждал, что вернётся домой, сбросит с плеч запылённую пылью дорог накидку, вытянет усталые ноги около камина… но обнаружил лишь пепелище. Ноги ступали по остаткам стен, увешанным ранее красивыми картинами. Теперь же всё вокруг было чёрным, грязным, тёмным, как и душа Странника. Он бессильно опустился прямо на обугленный камень. Ему больше нечего было ждать. Некуда возвращаться. Всё было кончено». Джон отодвинулся от печатной машинки и потёр слипающиеся глаза. Он так устал. Больше морально, чем физически, но он должен был закончить эту главу. Доктор Ричардс ждал, что Джон справится. Он не мог его подвести. Джон равнодушно посмотрел на написанный текст. Бездарность. Строки цеплялись друг за друга, наползая и превращаясь в мешанину слов, которая бессмысленно мелькала перед глазами. Очень хотелось скомкать бумагу и порвать её на мелкие кусочки, но тогда ему было бы нечего показать доктору Ричардсу. Чёрт бы всё это побрал. Джон положил руки на колёса своей коляски и покатил её к окну. Он до сих пор не привык к тому, что больше не мог ходить, как раньше. Казалось бы, каждый день человек делал тысячи шагов, даже не задумываясь, совершенно механически — а сколько бы сейчас Джон отдал за возможность просто стоять самостоятельно. Это правда, что по-настоящему ты начинал ценить лишь то, что потерял. Зато можно накачать руки. Бесплатно. Неплохой бонус. На улице ярко светило солнце. Бродили люди. Гудели машины. Весь мир искрился кипучей энергией. Джон смотрел на это торжество существования и чувствовал, насколько оно чужеродно ему. Он был пришельцем, незваным и пугающим, кем-то лишним, кого забыли позвать на праздник. Тепло других, счастливых жизней совсем не грело его. Он запахнул занавески, скрывая от себя день. В его сердце поселилась ночь, в которую не проникали лучи солнца. Доктор Ричардс помог ему, вырвав из лап иллюзорного морока, но кто сказал, что тем самым он сделал лучше? В том, ненастоящем, насквозь искусственном и фальшивом мире кто-то, по крайней мере, любил Джона Эванса. Кому-то он был дорог, пусть даже это было фантазией. Джон вздохнул и снова вернулся к рассказу. Пальцы забегали по клавишам, складывая буквы в слова, а те, в свою очередь — во фразы и предложения. В целую повесть о Страннике, который провёл многие годы вдали от дома, а затем вернулся и обнаружил, что ничто и никто его не ждал. Грустная и довольно жестокая сказка, очень похожая на жизнь самого автора. Своеобразная автобиография, которую Джон был вынужден писать, потому что доктор Ричардс думал, что это должно ему помочь. Сам Джон уже ни во что не верил, но послушно исполнял все предписания — какая разница, чем заниматься, когда твоя жизнь рухнула, разбившись на мелкие кусочки, которые невозможно склеить? Прежнее отчаяние ушло, уступив место апатии. Джон просыпался, чистил зубы, запихивал в себя безвкусный завтрак, одевался, садился за машинку и бессмысленно смотрел на неё, не зная, о чём писать. Вставал, пил кофе, глядел в окно, снова возвращался к пустым листам. Иногда плакал. Иногда просто листал яркие журналы, не понимая смысла прочитанного. К вечеру ему удавалось выдавить из себя несколько строк… сегодня ещё был хороший день, раз получилось что-то написать до наступления ночи. Потом Джон ужинал, снова чистил зубы и ложился спать. Ему снилось что-то неинтересное и очень серое. Разум будто перестал работать, подчинившись лечению доктора Ричардса. Первое время Джон надеялся, что хотя бы во сне будет видеть её, его Джейн. Но она исчезла, растворившись в воздухе несуществующим мороком, порождением его собственных грёз. Постепенно он начинал забывать, как она выглядела. Звучание её голоса. Прикосновение тёплых, родных рук. Ласковые слова, которые она шептала ему на ухо и от которых по спине бежали щекочущие мурашки. Джон боялся. Он совсем не хотел забыть её окончательно и тогда потерять навсегда. Она — единственное, что у него оставалось. Джон ударил по клавишам, отчего на листе запрыгала вереница одинаковых бессмысленных букв. Хватит. До завтра он больше не напишет ни строчки. Джон ненавидел свой рассказ сегодня особенно сильно, и лишь осознание, что ему пришлось бы переписывать всё заново, остановило от броска рукописи в мусорный бак. Он закрыл глаза и прижал ладони к лицу. Пальцы дотронулись до чего-то мокрого. Слёзы. Он снова плакал. Слабак. Жалкий, отвратительный слабак. Больше своего рассказа сейчас он ненавидел лишь самого себя.***
Дай мне минуту, всего одну минуту. Я действительно просил всё это?
«Странник поднял голову и посмотрел на огромный чёрный замок на вершине далёкой скалы. Там жил могущественный и очень злой маг, который держал в страхе всю близлежащую деревню. Местные жители платили колдуну дань и в ужасе трепетали, заслышав заунывные песнопения, доносимые ветром. Ходили слухи, что в глубине своего замка маг творил самое тёмное колдовство, на которое только был способен человек. Мороз шёл по коже от рассказов о криках боли, эхом отдававшихся от стен, и крови, что заливала холодный каменный пол. Странник знал, что именно этот колдун отнял у него дом, обрушив огонь с небес. Знал — но не мог ничего сделать, будучи слишком слабым. Он был лишь способен бессильно потрясать кулаком, угрожая равнодушно взирающим сверху небесам, и лелеять в сердце месть, время для которой никогда не настанет. Странник был…» Джон остановился, задумавшись над подходящим словом. Так ничего и не подобрав, он с тяжёлым вздохом закрыл глаза и помассировал ноющие виски. Что-то он засиделся. Увлёкся, что случалось не так часто. Он ещё раз перечитал написанное. Высокопарная напыщенная безделица, которой было место лишь среди дешёвых безвкусных романов… если, конечно, кто-то вообще хотел это купить. Джон не понимал, как его могли принять на работу — неужели у людей был настолько дурной вкус, что они готовы были читать даже подобный мусор? Он покачал головой. Злой маг, чёрный замок… нетрудно было понять, что скрывалось за этими банальными метафорами. Ричардсу наверняка должно было понравиться. Джон знал, что зря винил его во всём: доктор просто выполнял свою работу, пытаясь вправить мозги сумасшедшему пациенту. Всего лишь долг, ничего личного, как бы Ричардс ни старался утверждать обратное — Джон был ему дорог точно так же, как курица, несущая яйца, для фермера. Но он не обижался: всем нужно как-то зарабатывать. Он понимал это, но видеть в Ричардсе главное зло было очень легко — намного проще, чем признаться, что всё рухнуло гораздо раньше, чем Джон попал в клинику. Он невольно перевёл взгляд на запястья. Порезы давно зажили, оставив после себя неровные, некрасивые шрамы. Следы от воспоминаний, что теперь вечно должны были преследовать Джона, отпечатанные не только в подкорке мозга, но и на коже. Он плохо помнил попытку суицида, в голове всплывали лишь разрозненные картинки: ванна в отеле, плеск воды, прикосновение лезвия к запястью, капли крови, резкая боль. Память продолжала сопротивляться, несмотря на эффективность методики доктора Ричардса. Но пусть Джон плохо помнил, как пытался убить себя, он хорошо знал, почему хотел это сделать. Он начинал понимать, что идеальный мир, в котором он жил долгое время — фикция. Ещё одна бездарная сказка, которую на этот раз он выдумал лично для себя. Осознание было слишком страшным, Джон до сих пор просыпался от кошмаров, в котором его жизнь с Джейн превращалась в сюрреалистичный фильм ужасов, ломаясь острыми гранями и улыбаясь фальшивыми улыбками любимой в каждом отражении. Он не мог тогда этого вынести и решил поступить самым логичным для него способом: сбежать. Он всегда был трусом, с самого детства, когда пытался удрать от избивающих его ребят вместо того, чтобы ударить в ответ. Сейчас же Джон не мог ответить на вопрос: хорошо ли, что его удалось спасти? Не лучше ему было умереть в тот день и никому больше не доставлять неприятностей? С каждым днем он всё больше склонялся ко второму варианту. Он отодвинулся от стола и покатил коляску к холодильнику. Доктор Ричардс запретил ему пить, но раньше алкоголь помогал хотя бы на короткое время справляться с этой огромной пустотой внутри. Джон взял бутылку воды, открутил крышку и поднёс к губам. Холодная жидкость не освежала, противным морозом разбегаясь по горлу. Он резким движением бросил бутылку на пол, вода выплеснулась и растеклась по паркету. Плевать. Доктор Ричардс говорил, что вспышки гнева в первые недели — нормальное явление. К чёрту его. Джон с силой ударил кулаком в стену. Боль красными всполохами загорелась в сознании, отвлекая от давящего чувства одиночества. Самоповреждение. Стремление заменить внутреннюю боль внешней: доктор Ричардс рассказывал и об этом. Иногда Джону казалось, что всю его жизнь можно было расписать умными медицинскими терминами и уложить в пухлую папку документов с ярко- красной печатью «псих» на обложке, чтобы всем сразу было видно, что же за человек Джон Эванс. Он криво усмехнулся. Доктор Ричардс наверняка бы попросил его так себя не называть. Оскорбительно. Неправильно. Доктор Ричардс считал, что избегание подобных слов — один из шагов к исцелению. Доктор Ричардс повторял, что Джон ни в чём не виноват. Доктор Ричардс искренне хотел помочь. Доктор Ричардс отнял единственное, что было у его пациента — смысл, которым он наполнял своё бесполезное существование. Джон ненавидел доктора Ричардса. Он взял в руки тряпку и принялся безучастно вытирать воду с пола. Жаль, что так легко нельзя было убрать беспорядок в его голове.***
Я — злейший враг самому себе.
«Странник взял в руки меч. Оружие было слишком тяжёлым для непривыкшего сражаться человека, но Странник не собирался отступать. Больше нет. Он знал, что некому было защитить его. Никто в этом мире не нуждался в Страннике… он мог рассчитывать лишь на себя. Меч горел огнём, красные языки пламени плясали по лезвию, завораживая и пленяя взгляд. Это было непростое оружие. Странник собирался сразить колдуна его же способом. Магия была подвластна не только злу. Странник чувствовал, как волшебство наполняло его изнутри, даруя невиданную прежде силу. Она отзывалась мурашками на коже и заставляла трепетать сердце. Это было невероятное ощущение, бывшее сродни, наверное, мощи великанов древности, которых боялся весь старый мир. Странник знал, что теперь мог победить любого. Он должен был вернуть свой дом. Судьба колдуна была предрешена». Джон мрачно усмехнулся, дописывая последнюю строчку. Он знал, что этот отрывок доктор Ричардс никогда не увидит, потому что он не собирался показывать его: рядом уже лежала зажигалка. В груди сжималось от предвкушения. Сегодня Джон больше не был рабом составленного кем-то расписания. Сегодня он был хозяином своей жизни. Он снова потянулся к стакану. Горьковатая пряная жидкость обжигала горло, тепло растекалась внутри и оставляла приятное послевкусие на языке. Джон любил виски, особенно когда никто не стоял над душой и не нудел, что ему ничего нельзя. Наконец-то. Огонь пробежал по бумаге, оставляя после себя вонь гари и пепел, падающий Джону на колени. Неважно. Он даже не обратил внимания. Джон сделал ещё один глоток, а затем выбросил обугленные остатки страницы на письменный стол. Интересно, что сказал бы доктор Ричардс на всё это? Наверняка бы поправил очки, покачал головой и противно-сочувствующим голосом начал говорить, что всё понимает. Что он, Джон, проходил сейчас через сложный период и что он молодец и отлично справлялся. Наглый лжец. Джон стукнул по столу, уронив бокал. Тёмная жидкость разлилась по деревянной поверхности, затекая под сожжённые страницы. Джон закрыл лицо ладонями. Его руки дрожали. Он знал, что ни с чем не справлялся. Всё было плохо, и с каждым днём становилось только хуже. И он знал, что винить в этом мог только себя. Доктор Ричардс видел в своём пациенте много хорошего, но на самом деле Джон Эванс был очень плохим человеком. Доктор пытался его убедить, что многое зависело от детства и что в Джоне говорили ужасные вещи, что происходили с ним раньше. Что весь этот кошмар перемолол маленького ребёнка, подмял под себя, оставив отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Что прошлое никогда не смогло бы забыться, но что оно не определяло, кем являлся настоящий Джон Эванс. Джону очень бы хотелось верить во всё это. Но разве невиновного приговорили бы к заключению? Разве безгрешного травили бы всей толпой? Разве хорошего ненавидели бы настолько искренне? Не было дыма без огня, и Джон знал, что заслужил каждую минуту боли, каждую слезу, каждый удар, каждую бессонную ночь и каждый безрадостный день. Он был осуждённым преступником, так пока и не расплатившимся за свои ошибки. Слёзы капали, горячие, предательские, позорные. Джон помнил, как ему доставалось в приюте за плач, и до сих пор, уже будучи взрослым, инстинктивно зажимал рот руками, чтобы никто не мог его услышать. Он был противен самому себе за слабость и неумение достойно держаться. Он словно навсегда остался запуганным, забитым ребёнком, брошенным целым миром и оставленным разбираться со всем в одиночестве. Словно он никогда не возвращался. Джон взял бутылку и отпил прямо из горлышка. Его трясло. Он старательно пытался забыть эти кошмарные годы, но они всё равно всплывали в сознании чёрными страшными картинками. Вот он стоит в душе, поскальзываясь на воде и собственной крови. Вот он около доски, и все смеются, скалятся ощеренными улыбками, смотрят злыми глазами, кидают бумажки. Вот он лежит в кровати, уткнувшись лицом в подушку и стараясь всхлипывать как можно тише, чтобы его снова не избили. Ребра очень болят, но он должен терпеть, иначе его могут ударить так сильно, что он больше никогда не проснётся. Странно, что тогда в нём была яростная жажда жизни, заставляющая день за днём вставать с постели и продолжать полное страданий существование. Теперь Джон с большим трудом удерживался, чтобы не наглотаться таблеток и не закончить это безрадостное бесконечное кино. Он глотнул ещё виски, ощущая, как разум заволакивался блаженной мутной пеленой. Забыть. Забыть обо всём и позволить пьяному мороку захватить себя хотя бы на одну ночь. А утром… утром Джон надеялся, что он не проснётся. Это было лучше всего, хоть он и знал, что это было бы слишком просто. Он одним глотком допил бутылку и потянулся к новой. Ему предстояла долгая ночь.***
Если я хочу быть настоящим мужчиной, Должен ли я снова вскрывать вены? Станет ли от этого лучше? Poets Of The Fall. Save me
«Странник без сил опустился на землю. В руках он сжимал то, что осталось от меча. Колдун переломил его пополам одним заклинанием, не оставив своему противнику даже шанса сделать удар. В ушах Странника до сих пор звучал издевательский хохот мага, и все внутренности скручивало при мысли о позорном поражении. Не стоило даже надеяться на то, что он смог бы отомстить… самонадеянный глупец. Странник прикоснулся к щеке. Глубокий новый шрам, след от тёмного волшебства, постоянное напоминание о его слабости. Он отшвырнул бесполезное оружие. Встал, пошатываясь, и подставил лицо дующим с севера ветрам. Легенды гласили, что они были столь холодны, потому что шли из сердца гордой и злой королевы. Она никого не любила и равнодушно взирала на страдания своего народа, который должна была защищать. Вместо забот о людях она каждое утро забиралась на самую высокую гору и наслаждалась видом царства до наступления вечера. Но однажды с южных земель пришёл мор. Умирали целые деревни, и народ приходил к принцессе, прося о помощи. Но она лишь угрожала казнить каждого, кто посмел бы помешать ей. И тогда боги, не в силах больше наблюдать за несправедливостью, обрушили на гордую принцессу огонь небес. Сердце же её они поместили на скалу, с которой принцесса любовалась своими землями. Отныне с той горы дули ледяные ветры — столь же холодные, как и сердце жестокой красавицы. Странник хотел бы, чтобы его сердце тоже замёрзло, перестав чувствовать всю ту боль и отчаяние, что наполняли его сейчас. Он больше не хотел жить, влача столь жалкое существование. Странник поднимал руки к небесам, прося послать на него уничтожающий огонь, но боги были равнодушны к мольбам. Они казнили смертных лишь тогда, когда сами желали этого. Тогда Странник, тяжело ступая, двинулся вперёд. Он знал, что неподалёку в пещере жил большой дракон. Это была отличная возможность погибнуть». Джон сильным нажимом на клавишу поставил точку и замер, уставившись невидящим взглядом на почти заполненную текстом страницу. Все мысли исчезли, оставив лишь одну, звенящую набатом в пустой голове. Он действительно хотел умереть. Джон прижал ладонь к груди. Там, где должно было биться сердце, он ощущал лишь пустоту. Её хотелось заполнить, но было нечем: даже алкоголь больше не помогал. Ночами Джон лежал в кровати, сжавшись и обнимая себя руками, словно пытаясь заткнуть дыру в груди: но тьма внутри становилась лишь больше, она пожирала его, оставляя после себя лишь отчаяние и чувство бесконечного одиночества. Ночной мрак сгущался, заполняя собой всё вокруг, и Джону казалось, что он заблудился в этом чёрном лабиринте, без надежды найти выход. Он пытался разговаривать с доктором Ричардсом, но ничего не вышло: он так и не смог признаться, что не справился, расклеиваясь по частям с каждым днём. Он фальшиво бодрым голосом пообещал, что будет продолжать в том же духе, а потом долго лежал в кровати, не находя в себе силы подняться. Во всем происходящем больше не было никакого смысла. Джон знал, как глупо было цепляться за созданную им самим же иллюзию, но ничего другого он не умел: лишь писать приторные идеальные истории, в которые мог поверить лишь он. Если Бог и существовал, то он имел право на ошибку, как и всякий обычный человек: совершенства не существовало. Джон Эванс был погрешностью в невероятно сложных расчётах, но что такое один брак на сотни тысяч добротно созданных изделий? Всего лишь единственная человеческая душа среди миллионов других — если бы она исчезла, никто бы не заметил. Кроме разве что самого доктора Ричардса, но Джон верил, что тот был способен это пережить. Он вздрогнул, обнаружив, что находился в ванной. Когда он успел здесь оказаться? В последнее время рассудок был каким-то мутным, мешающим мыслить здраво, и Джон порой совершал автоматические бессмысленные движения, подолгу торчал на одном месте, забывая, что собирался сделать. Но сейчас он сжимал в руках бритву… и прекрасно понимал, как именно хотел ей воспользоваться. Пальцы задрожали. Он действительно жаждал этого? Лезвие прикоснулось к коже. Холодное. Острое. Всего лишь несколько быстрых движений, прямо по линии шрамов — и это всё наконец бы закончилось. Больше никакой боли, никакого одиночества, никакой темноты. «Трус». Джон замер. Первые алые капли брызнули в стороны, и запястье обожгло огнём. Он снова убегал. Закрывал голову руками и делал вид, что это могло его защитить. Джон вдруг вспомнил, как плакал, кусая губы до крови, пока его пинали ногами. Он мог им ответить. Мог броситься на обидчиков, сломать им нос, укусить, пнуть в ответ, сделать что угодно, даже если это было бы последним поступком в его жизни. Но он продолжал лежать на полу, считая удары и надеясь, что мальчишкам быстро надоест его избивать. Трус. Он остался таким, даже будучи взрослым. Ничего не изменилось. Пальцы, державшие бритву, тряслись, но Джон сделал ещё несколько глубоких разрезов. Боль ударяла по нервам, мешая сконцентрироваться. Он с детства ненавидел её, но пытался привыкнуть. В конце концов, времени для этого у него было предостаточно. Белый кафель ванной окрасился красным, и Джон равнодушно подумал, что всё это безобразие кому-то придётся убирать. Интересно, кто найдёт его тело? Доктор Ричардс? То-то он будет шокирован, узнав, что его методика совсем не помогла. Царапнуло гадкое чувство вины: Джон не хотел, чтобы Ричардс страдал. Он не заслужил подобного. Джон вдруг ясно представил, как доктор долго стучал в дверь, а потом в итоге открывал её — они оба решили, что у Ричардса должны быть запасные ключи. Как он входил в квартиру. Как оказывался в ванной. Как видел лежащего в луже крови Джона. Как ломалось что-то у него внутри. И всё потому, что его пациент был слишком трусливым, чтобы продолжать бороться. Джон всхлипнул и закусил губу. Нет-нет, он уже всё твёрдо решил, незачем все эти сомнения. Ещё одно движение бритвой. Ещё одна вспышка боли. Ещё капли крови. «Слабак». «Жалкий слабак». «Ты хорошо справляешься, Джон. Я в тебе и не сомневался». «Трус». «Ты молодец. Ты проделал уже большой путь. Я горжусь тобой». «Ничтожество». «Главное, не сдавайся. Ты всё сможешь, ты очень сильный, Джон. Очень-очень сильный». Чёрт. Он не мог этого сделать. Ослабевшие пальцы разжались, и бритва с глухим стуком упала на пол. Джон без сил облокотился на спинку коляски и зашёлся в беззвучном плаче. Проклятье. Он не смог убить себя. Он оказался неспособным даже на это. Его трясло. Джон не знал, сколько времени так просидел. Крови успело накапать уже много, но недостаточно, чтобы он умер. Доктор Ричардс мог праздновать сегодня свою победу. Джон доехал до ящика с медикаментами, достал оттуда бинты и йод. Всё окружающее расплывалось перед глазами, и жутко хотелось спать, но сначала надо было обработать раны. Если он передумал подыхать, надо было позаботиться о себе. Это было почти смешно. Ложась ночью в кровать, Джон смотрел на свежие бинты и думал о том, что всё возвращалось. Ванная, изрезанные вены… только теперь он полностью понимал, насколько же паршивой была его жизнь. Но это ничего не меняло. На запястьях кое-где виднелись красные пятна. По-хорошему надо было зашить все эти порезы, но какой-то частью души Джон надеялся, что во сне повязки спадут и он истечёт кровью. Глупо. Очень глупо. Вся его жизнь была несмешной затянувшейся шуткой. В следующий день Джон ничего не писал. И в день, который шёл после. И другой. И тот, что был потом. Он больше не хотел возвращаться к своему рассказу. Никогда.***
«Странник нашёл свой дом». Джон поставил точку и замер. Сердце билось так сильно, что это было почти что больно. Что-то трепетало в душе, новое, неизведанное, пугающее. Словно росток, пробивающийся глубоко внутри и ищущий путь наверх. Возрождение. Очищение. Маленькая искра веры. Мог ли он?.. По щеке пробежала тёплая щекочущая слеза. Джон вытер её ладонью и несмело улыбнулся. Наверное, всё-таки мог. Даже для такого, как он, оставалась надежда. Крохотный, почти незаметный лучик, рассеивающий мрак вокруг, даже когда сил не оставалось. Самая тёмная ночь всегда была перед рассветом. Он достал только что законченную страницу. Она приятно шелестела в руках, пахла свежей бумагой и была похожа на часть настоящей, большой книги. Его, Джона, книги. Это было настолько странно, что до сих пор не укладывалось в голове. Он всё-таки её закончил. То, что задумывалось как средство терапии доктора Ричардса, внезапно переросло в нечто большее. Маленькая история о потерянном Страннике превратилась в самую настоящую сказку со счастливым концом. Счастливым ли? Джон не хотел сейчас задумываться об этом. Порезы на запястьях до сих пор иногда болели, напоминая о чуть не совершённой огромной ошибке. Сегодня Джон был рад, что так и не довёл начатое до конца. Он прикоснулся к карману рубашки, в котором лежало письмо. Несколько коротких строк от редактора, в которых он обещал напечатать его произведение. Несколько слов, что заставляли сердце биться чаще и глупо улыбаться. Там же Джон хранил записку от доктора Ричардса, где тот сообщал, что «встреча переносилась на завтра». Тот день давно уже прошёл, но теперь записка служила обещанием, что завтра обязательно наступит. Что можно было прожить ещё хотя бы одну ночь, несколько часов до рассвета, а там пришёл бы новый день. Всё не стало хорошо по мановению волшебной палочки. В жизни по-прежнему не было места магии и выдуманным чудесам. В особо тёмные моменты Джон всё так же хотел умереть. Смотря в зеркало он часто продолжал ненавидеть то, что видел в отражении. Он порой скучал по Джейн столь же сильно, как и раньше. Но вместе с тем у него появилось что-то важное, что позволяло надеяться. Осознание, что он, Джон Эванс, несовершенный, скучный, злой, совсем не смелый, глупый… неожиданно оказался сильным. Очень, очень сильным. И что он ни в чём не был виноват. В это было трудно поверить, и Джон лишь учился, но ему уже было гораздо легче. Он просыпался по утрам без желания сжечь весь этот мир дотла. Он снова хотел писать. Улыбаться. Учиться ходить — врачи говорили, что это возможно. Он снова хотел жить, и для этого ему был не нужен идеальный мир в собственной голове. Он мог пытаться изменить что-то в реальности. Ему даже не нужна была Джейн. Он любил её, скучал, жаждал вновь прикоснуться к её волосам, прильнуть к коже, вдохнуть самый родной на свете запах, обнять — но при этом был готов отпустить. Совершеннейшая женщина должна была уйти. Джон аккуратно вложил последнюю страницу под низ внушительной стопки листов. «Сказка о Страннике» была завершена, но это не значило, что закончилась история жизни самого писателя. Для него она только начиналась. В его голове уже появилась идея для новой книги. Это будет настоящее весёлое приключение, в котором маленький отважный мальчик спасёт королевство и победит огромного дракона. Он никогда не будет сдаваться, потому что будет знать, что где-то там, впереди, его ждут друзья, новые надежды и новые победы. Это будет хорошая книга. Очень хорошая. И, наверное, немного – совсем чуть-чуть, она будет и о самом авторе. «Странник покачал головой и усмехнулся. Он столько лет шёл по следам призрака, пытаясь поймать несуществующий мираж прошлого счастья… столько времени было потеряно безвозвратно. Он пересёк огромные мёртвые пустыни, которых никогда не касалась нога живого существа. Он переплыл глубочайшее Тёмное море, на дне которого по поверьям прятались души утонувших и хватали за ноги всякого, кто смел погрузиться в эти воды. Он перелез острые пики Горы Желаний и шептал свою мечту чистейшему источнику, где жила богиня. Он истребил множество жутких тварей, обагрил клинок кровью и получил тяжёлые раны. Он проделал такой огромный путь, чтобы понять, что никогда не вернёт свой старый дом. То, что сгорело, не восстанет из пепла, но это уже не расстраивало. Странник улыбнулся и, сощурившись, посмотрел на восходящее солнце. Он вернулся к месту, откуда и начал своё путешествие. Но теперь на его душе было наконец-то легко. Странник понял, что куда бы он ни пошёл, он брал с собой единственное, что было доступно ему всегда. В лютую стужу и жару, в горе и радости, в дождь и ясную погоду. Он брал в дорогу самого себя, и это было самым главным его сокровищем. Нужно было не пытаться построить счастье на осколках разбитых надежд, а постараться сотворить что-то новое. Не было никакого могущественного колдуна. Лишь старый больной старик, которого Странник больше не боялся. Он знал, что был способен справиться со всем. Странник нашёл свой дом».