Черный агат.

— Пак Чимин. «Пак Чимин» — повторяет про себя. В голове он строит этот образ: аккуратно уложенные волосы, привлекающие излишнее внимание своим фиолетовым цветом, выделяясь из сотни других макушек, когда он выглядывает в окно и опускает взгляд вниз. А он стоит там, машет рукой, словно знал, что сейчас кто-то выглянет. Тэхен, например. Его смущало. Да все в принципе чертовски смущало, вспоминая только первую встречу с незнакомцем — ныне Чимин. Как он вываливается из клуба пьяный, как его выворачивает прямо у трассы, а потом кто-то учтиво подбирает светлые пряди, не давая замарать их. Тогда было не до того, чтобы начать волноваться, что, мол, какой-то незнакомый человек совсем близко и беспардонно касается. Но пока он держит волосы, все в порядке, для Тэхена уж точно. Он не помнит, как легко согласился сесть в черный астон мортин, не помнит, как успел раздеться, не помнит... ничего, словно отшибло у него кусок какой-то важной части. Смотрит в зеркало, замечает раз красноватое пятнышко, два уже темнее, а потом отчетливые отметины от зубов. И вспыхивает на месте, как перед взором показывается те фиолетовые пряди, взмокшие от пота, как он их зачесывает назад, и это кима в дрожь бросает. Прямо сейчас, стоя перед зеркалом, старается не касаться себя, как вкопанный, боясь сделать хоть одно движение, а в голове та очаровательная улыбка, тот мягкий, нет, сладкий голос, который грубеет только когда они наедине. А у Кима аж коленки подкашиваются, точно у школьницы. Поправочка, у школьника, шестнадцатилетнего причем. Тэхен помнит, как однажды привел его в свой пентхаус, пока родителей не было; как они на отцовском письменном столе, потом у панорамных окон и наконец-то в спальне. В родительской, в самой большой спальне, распластавшись по всей постели, как Ким ради игры притворялся, что сбегает, возбуждаясь от одного азартного взгляда на себе. Он пожирает, подчиняет, и Тэхен котенком выгибается, делает все, чтобы заполучить все его внимание к себе, а на утро не может спокойно сидеть в школе. Вдруг там, Чимин, пока нет Кима, прижимает какую-то девушку постарше или зрелого мужчину, подстать себе. Он помнит, как Чимин был возмущен, наткнувшись на учебник по химии, как увидел на красном фоне яркую девятку, как потом выкурил сигарет так три, а Тэхен не знал, что и сказать. Сжимался под одеялом, робел, однако потом осмелился коснуться осторожно плеч Пака, который сидел на краю кровати и потирал переносицу. А Тэхен жмется к его спине, выдыхает в шею, крайне осторожно целуя и не более. Не любит чимин, когда на нем оставляют следы, ругается сильно, а Киму это не нравится. Он послушный ребенок, любящий своих зажиточных родителей, любимец учителей. Он всегда учился прилежно, за что получал крупные карманные от отца и наставления от мамочки, мол, учеба самое важное, никакие гулянки, никакие ночевки. Пока однажды на шестнадцатилетие они его впервые отпустили погулять. Пока однажды чуть с ума не сошли, потому что их дорогой сын вернулся вечером следующего дня. Как однажды чуть на него руку не подняли, когда Тэхен изъявил желание веселиться с друзьями. Вот теперь и живет в хорошей квартирке — не привычный пентхаус, но все же — и радуется, потому что гораздо ближе с ним. С Чимином. Родители узнали об их романе через неделю дня рождения Тэхена — где он выпил и как раз встретил Пака — и, конечно, были шокированы. Чимину двадцать девять лет, с темным прошлым и не менее темным настоящим, а светлый сыночек потонул в этом дегте. Тэхен для родителей настоящий собранный пазл из хрусталя, такой светлый и непорочный, по мелким частицам построенный в нечто потрясающее и безумно красивое, а Чимин одним касанием разбил все в дребезги. Все кусочки растерялись, разлетелись по сторонам, и родителям Кима теперь не собрать их, не найти, не склеить. Тэхен ушел от родителей, ушел от друзей, ушел от всех идеалов, которые ему навязали родные. От учебы только не ушел, и то Чимин настоял, мол, закончи школу нормально и сдай экзамены. Тэхен помнит, как на третий день после дня рождения Чимин подъезжает на астоне к школе, как по-собственнически и при всех прижимает к себе за талию, как грязно, но страстно целует, сжимает зад своей крепкой ладонью. У тэхена тогда и стыд, и смущение одновременно, как загорается всем телом и, черт возьми, возбуждается, потому что крышу сносит. Ему приятно принадлежать, приятно быть с таким Чимином, приятно видеть себя в глазах других каким-то взрослым, более важным, более желанным. Вот что построил Чимин из агата. Построил, выточил, все под себя, все под свой вкус. И вкушает теперь чуть ли не каждый вечер, и Тэхен разбалован. Он мог спокойно ладонью провести по бедру Чимина, залезть пальцами под дырку на коленке, действиями напоминая о всяких пошлостях. Затем поднимался выше, нажимал на пах, водил подушечкой пальца по ширинке, наблюдая, как ладони Чимина сильнее сжимают кожаный руль, представляет этот хват на себе и распаляется. Как чертов извращенец, если не уже таким является. Многие девятиклассники уже давно изучили точки своего тела, испробовали многое, а Тэхен был чист. Никаких мыслей, никаких рукоблудств, подавляя все желания книжками, проводя оставшуюся часть после школы с репетитором, а потом родители. Был как на цепи с намордником, пока однажды заботливые папочка с мамочкой не разрешили отпраздновать день рождения с друзьями — отпустили на момент с поводка. И поймать не смогли. А намордник уже сорвал с него чимин, и вот ощутилась такая развратная свобода. Как это там? «Запретный плод так сладок?» Он помнит, как в пьяном угаре споласкивал рот в ванной, помнит, как потом ощутил ладони на своей талии, затем ниже, ниже... и губы, черт, эти пухлые ахуенные губы, как они касались каждой частички тела, покрывали пятнами самые заметные места. А потом шептали на ушко всякие нежности, а Тэхен таял сахарным кубиком, словно находится на том самом горячем языке Чимина. Как и сейчас, вылетев из подъезда в обтягивающих джинсах и белой рубашке, заправленной внутрь, припал к губам оного. А вьющиеся светлые пряди спадали на глаза, щекоча нос. Пак их убирает своей ладонью, не отрываясь от губ, держит за тонкую талию, и Ким от этой заботы млеет. А потом садится в черный автомобиль, пристегивается и в предвкушении прикусывает нижнюю губу. — Куда поедем? — спрашивает Тэхен, хотя прекрасно знает, что на свидание, только хочет еще раз это услышать от Чимина. Последний во внимании дороги, делая затяжку мальбары, заставляя Кима поморщиться от неприятного дыма, который щекочет легкие. — На свидание, — и Пак повторяет, заставляя Тэхена отвести смущенный взгляд и прикусить щеку с внутренней стороны, чтобы не заулыбаться широко как дебил. А Чимин лишь дым выдыхает, выезжая на дорогу. Тэхен начинает рассказывать о школе, об экзаменах на носу, твердя, что очень сильно переживает. Он знает, что пускай Чимин и не смотрит даже в его сторону во время вождения, все равно слышит. Просто не отвлекается. Чимин в принципе отвлекаться не любит. Но Тэхен другое дело, потому, остановившись перед пешеходом при красном свете светофора, хватает за подбородок Кима и впивается в губы. Царапает штангой в проколе, целует так, что у Тэхена внизу все в узел стягивает, а по коже табун мурашек бежит, и он обнимает за шею старшего, приоткрывая послушно рот. Затем отстраняются, каждый вновь к своему делу: Чимин к дороге, а Тэхен к самому себе, к сбитому дыханию, к своим красным щекам, которые видит в отражении бокового зеркала. Автомобиль тормозит у какого-то обрыва; Чимин глушит мотор и наконец-то снова весь поглощен Тэхеном. Он смотрит на него, оценивает талию, что подчеркнута крепко затянутым ремнем на джинсах высокой посадки, затем светлую рубашку, олицетворяющую светлость мыслей, и такие же пряди, являя настоящего ангела. Чимин пялится и не скрывает этого, а Ким чувствует, как он раздевает его взглядом, вдыхает шумно воздух и молчит, даже не глядя на него, чтобы не смущать себя сильнее. Пак усмехается, покидает салон, и младший делает тоже самое. — Где мы? — Спрашивает Тэхен, подбегая к краю обрыва и устремляя взгляд на ночной Сеул. Яркие огоньки подобно звездам рассыпаны, только смотрит на них теперь свыше, не поднимая головы. Они завороженно мерцают, меняются цветом, отпечатываясь самым лучшим воспоминанием в голове шестнадцатилетнего, и он еле отцепляет и переводит внимание к мужчине, стоящему позади. — Это очень красиво! — Нравится? — Чимин, подходит ближе и обнимает за талию, располагая подбородок на светлой макушке, несколько скучающе окинув взглядом ночной город, полный вульгарных огней. — Спрашиваешь? Конечно, — уже тише продолжает Ким, опуская ладони на руки старшего, прикусывая нижнюю губу и не веря, как ему повезло. Как повезло вырваться из золотой клетки, ощутить все сразу, ощутить... Чимина. Полностью, без остатка, уезжая вдаль на черном астоне под рассвет, затем раскладываясь на капоте, утопая в касаниях Пака и целуя. Он постоянно твердил, как любит его, наплевав на рамки в возрасте, что Чимин старше его на тринадцать лет, что имеет иные взгляды, но все равно же выбрал Тэхена. А последний выбрал его. Ким постоянно такое только в книгах читал или в фильмах видел, совсем не веря, что такое и вправду может случиться. Все как в сказке, все как в лучшем сне, и пусть тогда его не будят вечность. Ибо вечность только с Чимином, только с этим приятным ароматом одеколона с сигаретным дымом, только этот темный салон астона, только эти губы на своих ключицах. Ему до одури нравится, подстать юношескому возрасту, только расцвет сил, а Чимин только способствует этому. Тэхен следует за Паком, который держит его ладонь, мягко сжимая. Идет и не оглядывается, не думая вовсе, куда и зачем, просто идет. Главное, что впереди фиолетовый затылок, плечи, скрытые кожанкой, и подтянутые бедра. Они заходят вглубь какого-то леса, и Тэхену ничуть не страшно. Потому что рядом он. Рядом тот, кто перехватил поводок у родителей и тянет везде за собой Кима. А последний лишь наивным щенком следует и не жалеет, потому что идет к прекрасному. Чимин прижимает того к бортику маленького моста, впивается в губы и целует. Целует безбожно, страстно и чувственно, каждый раз словно по новому для Тэхена, который обвивает шею напротив руками и прижимает ближе, льнет. Пак подхватывает того за бедра, поднимает и сажает на парапет, так находясь почти лицом к лицу. Тэхен отстраняется от губ оного, шумно вдыхает воздух и улыбается квадратно, искренне, радуясь уединенной обстановке с любимым человеком. — Прости. — Что? Ответа на вопрос он не слышит. И не услышит вовсе. Он не успевается схватиться не за Чимина, не за несчастный парапет и не за сам мост. Он падает вниз, а впереди безразличный взгляд, который вскоре меркнет, расплывается из-за настила влаги на глазах. Падает, падает, падает, словно бесконечно летит в пропасть, пока расшибается о что-то твердое — с первых ощущениях — как органы внутри плющит, а кости трещат от давления. Тэхен не умеет плавать. Да даже если бы и умел, все равно не смог бы выбраться из бурлящего потока. Он грузом падает вниз, захлебываясь, пока бренное тело принимает попытки выйти из воды, но не может. Не может вытянуть себя выше; конечности прекращают слушаться, тело слабеет, а перед глазами не обеспокоенный взгляд, не попытка поймать, а безразличие. Пустые глаза-полумесяцы, которые были еще красивее при улыбке, вытянутые в ровную линию любимые губы, не дрогнувший нерв изученного до малейшей крапинки лица. Словно так и должно быть. Словно он выкинул окурок через окно любимого астона и оставил тлеть в реке. Ему больно. Пускай тело и не чувствует ничего, душа разрывается на части, как брошенный хрусталь о камни. Рушится, крошится, рассыпается в разные стороны и иссякает. Почему он это сделал? Почему чимин, весь месяц обхаживающий жалкого школьника, вдруг так резко поступил? Неужели он изначально просто хотел убить его? И эти вопросы уносятся вместе с течением реки, разбиваясь о торчащие камни. И светлая невинная рубашка окрасилась в порочный красный, что даже вода не может очистить. Он убил тэхена еще с самого знакомства.

───ㅤㅤㅤ🌊ㅤㅤㅤ───

Он и не знал, что так затянется. Он и не знал, что влюбит его в себя по полной. Он и не знал, что влюбится сам. Чимин скуривает третью сигарету, если не больше. Глядит на пену у торчащих камней, о которые бьются волны, и молчит. Чувствует ли он что-то? Нет. Ничего. Еще за день до этого нашел антидепрессанты, закинулся на большую дозировку и теперь как не в этом мире. Все происходит в замедленной съемке, тянется лениво, волоча за собой последствия, а чувства остались где-то там, далеко. И Чимин теперь боится прекратить их пить, хотя ему не назначали. Он сам согласился на это, сам подписал контракт, сам взял оружие и сам начал следить за своей жертвой. Шестнадцатилетний подросток, светловолосый, карие глаза, квадратная улыбка. Все правильно, вот он, как миленький на блюдечке для охотника вываливается из клуба к кустам и справляет позывы желудка. Ужасное зрелище, но ничего не поделаешь. Не в таком еще дерьме был. Но стоило придержать светлые прядки любезно, потом отвезти к себе в дом, уже собираясь покончить совсем там, как поймал взгляд. Такой невинный, чистый, светлый, словно смотрит юноша не на наемного убийцу, а на ангела. И Чимин сжалился, оставив у себя ночевать, потом на следующий день, и следующий, пока его просто не поставили в штык, мол, либо ты, либо этот хрусталь богатых родителей. Пак уже был мужчиной средних лет — таковым себя считал — и вообще сомневался во всем. В своей симпатии к подростку уж точно, однако всячески ее показывал, привязал на том тонкий поводок и повел за собой. А Ким даже не сопротивлялся. Казалось бы, так намного легче убить, но все было наоборот. Труднее и труднее, с каждым днем, с каждым поцелуем, с каждым проведенным моментом рядом с ним. Чимин поступает неправильно в корень, осознает и продолжает это делать, не идиот ли? Пока не решает сворачивать месяц отношений с еще ребенком — по сравнению с собой — принимая антидепрессанты в больших количествах. Апатия, хладнокровие, частый сон и нежелание что-либо делать вообще. Лишь берет в руки телефон, разблокировав, смотрит сообщение от босса, что все должно быть сделано к ночи, ибо родители Кима уже уничтожены. Уже убиты. И Чимин понимает, что у Тэхена, в принципе, никого уже не осталось. Так зачем затягивать еще на месяц? Либо он и вправду предался короткой симпатией, либо это так действуют таблетки, что оный легко приехал к любовнику, легко облюбовал, легко отвез и показал прекрасные виды. А потом смотрит вниз, на бушующую реку, и видит в отражение не свое лицо, а взгляд с просьбой о помощи. Губы, что вместо воздуха глотают воду, и хрупкие ладони, пытающиеся вырвать тело из цепких синих пучин. И этот образ отпечатался в памяти настолько, что Чимин в зеркало не может нормально смотреть, не может спокойно реагировать на воду и не может слезть с белых овальных таблеток. Глушит боль апатией; не делает ничего, а все равно устает, ибо как только ложится на постель — весь цепенеет от ноющего тела. Нет, не оно у него болит. У него болит душа.

───ㅤㅤㅤ🌊ㅤㅤㅤ───

— Так Вы говорите, что Вас преследует мертвый котенок? Часы тикают, добавляя напряженности. Он сидит на массивном кресле, нервно сжимает подлокотник, царапая ногтями, и настукивает какую-то мелодию. Делает все, чтобы заглушить это противное тиканье. — Да. Он что-то записывает, а на лице ни единый нерв не дергается, словно все так, как должно быть. Или он выточил этот образ "мне-похуй", чтобы не вводить в панику пациентов? Нет, он вовсе не пациент, таковым себя не считает, постоянно отдаляет от себя это, хотя каждый день посещает одного и того же психиатра. В этих стенах витает напряженность, насмешка того самого котенка, светлого, с карими глазами, тонущего в водной пучине. Ему кажется, что он сейчас стоит позади, гаденько смеется, мол, до чего ты докатился? Тебе не жалко самого себя? — Вас до сих пор гложет мысль, что Вы, утопив котенка, ужасный убийца? Чимин сглатывает. Снова врач записывает что-то в симпатичном блокноте, жаль, незаметно отсюда. Его начинает медленно знобить, вспоминая тот образ, то лицо, как хрусталь просто бьется о камни и разбивается вдребезги. — Да. — Вы его любили? Чимин протыкает ногтями темную обивку. Психиатр все равно не дергает нервом, даже не смотрит, но снова что-то пишет. — Сильно? Чимин взрывается. — Да, — отвечает он резко, убирая ладонь с подлокотника, располагает на коленной чашечке и сжимает. Больно. Правильно, ты только это и заслужил, — Вы спрашиваете меня уже который день одно и тоже. Вы уверены, что это мне поможет, Юнги-ши? Психиатр наконец-то поднимает помутневший взгляд на своего пациента, закрыв чертов блокнот. Чимина аж отпускает; он расслабляется под этим взглядом, словно Юнги забирает всю боль своими глазами-пуговками. Он облокачивается о стол локтями, имея своеобразный подход к пациентам, и глядит точно в душу. Словно он знает, что имеет под «котенком» Чимин. Словно он знает, что Чимин каждый раз превышает дозировку выписываемых таблеток. Словно он знает все, но молчит. — Вы должны принять его смерть, — он возвращает внимание к блокноту, прочитывая старые записи, — Вы не хотите отпускать котенка, потому что сильно любите его. Как будто Чимину это не понятно. Самая банальная констанция факта. — Это отражается на вашем здоровье, — Чимин от этих слов сжимает испещренные полосами запястья, спрятанные под бинтами и поверх пиджаком, — на вашем сне, — Чимин носит солнечные очки, потому что тональник уже не скрывает синяки под глазами, — на вашем питании. — Чимин считает косточки ребер перед зеркалом и падает в обморок при малейшей нагрузке. А когда-то был крепок, как говорится: кровь с молоком. Теперь только сухость и кофе. — Ваши лекарства не помогают, — оправдывается Чимин. Они действительно не приносят пользу, кажется, действуя еще хуже из-за множества побочных эффектов. Юнги пишет что-то на ежедневном листе и отрывает, протягивая Паку. — Я уже это понял, — произносит психиатр и, когда Чимин хочет забрать бумажку с записанными лекарствами, не может. Юнги продолжает держать и не отдавать, произнося своим низким и хладнокровным голосом: — он продолжает приходить к Вам? Чимин не может ответить. Он вспоминает высокую фигуру за спиной, когда чистит зубы перед зеркалом; пачкается в крови, когда принимает ванную; просыпается в кровате, на которой можно обнаружить темные волосы, а у самого выцветший фиолетовый. Он кивает и наконец-то убирает бумажку в карман. — Принимайте лекарства в нужной дозировке. Чимин прощается, пропустив последнюю просьбу мимо ушей. Он покидает кабинет, в то время как психиатр достал документ, в котором говорится об изолированной палате психиатрической больницы. Он садится в форд мустанг — астон собирает пыль в гараже — и откидывается на спинку кресла. В горле пересохло, но пить, почему-то, не хочется — делать что-либо вообще не хочется. Он понимает, что сейчас должен вернуться в дом, положить кусок в рот и отправиться на работу, продолжая жить в привычном ритме жизни. Но каждый раз из нее выбивает темное отражение позади; Чимин настраивает зеркало заднего вида и подскакивает на месте, заметив на заднем сидении вальяжно сидящую темную фигуру, чье лицо скрыто смоляными прядями. Он знает, кто это, и знает за чем пришел. За жизнью. Чимин резко вытаскивает пару пилюль из упаковки, закидывает в рот и проглатывает насухую, пытаясь ощупать бутылку воды под сидением, не отрывая взора от зеркала. Но, моргнув, фигура исчезает, и Пак, дрожа всем телом, делает кое-как глоток воды. Таблетки действуют быстро: взгляд тускнеет, веки словно в полусне прикрывают половину глаз, и он выезжает на дорогу, направляясь к своему дому. Он просто привык видеть этого пассажира.

───ㅤㅤㅤ🌊ㅤㅤㅤ───

Каждая ночь обыденна. Каждую ночь он задыхается то ли от не хватки воздуха, словно его кто-то душит, то ли от холода. Такого холода, что ноги судорогой сводит, а кончики пальцев немеют. Чимин в принципе боится спать. В захудалой двухкомнатной квартире помимо кровати и плиты с холодильником ничего путного нет. Стены с подранными обоями, серые, потолок весь в разводах от сырости, а в ванной на плитках ржавчина. Он не помнит, когда вот так бросился не пойми куда и теперь пытается справиться с самим собой. Постоянно. Он проходит мимо разбитого зеркала, не глядя в него, скидывает с себя пиджак, отключает телефон и бросает купленные лекарства на пол перед кроватью. Их много, что почти вся комната в полном хаосе медикаментов, а на стенах висят все эти листочки от ежедневника Юнги, прикрепленные криво канцелярскими кнопками. Чимин подходит и крепит еще одну, окидывая апатичным взглядом остальные висящие, пока взгляд не цепляется на одну из них. Он подходит, вглядывается в буквы и понимает, что они написаны вовсе не красной ручкой. Они написаны кровью в простое «я скучал», вместо списка лекарств. Чимин как ошпаренный отрывает листок, мнет, рвет на части, открывает окно и выкидывает на улицу, как припадочный вытирает руки об себя и закрывает прочно окно. Затем завешивает шторами, нервно сглатывает, пятясь назад, и хватается за волосы. «Он здесь».

«Он пришел за мной».

«Снова».

Чимин рыскает по полу и ищет нужные лекарства; высыпает их в безобразную кучу, собирает в ладошку и все разом отправляет в рот, запивая водой. Глотает через силу, жмурится и ощущает что-то неприятное, щекочущее небу. Лезет пальцами в рот, пытается найти, понимает, что это что-то тонкое, и вытаскивает. А потом чуть ли не давится, ибо это был темный, как уголь, волос. Жмурит глаза, открывает, светло-фиолетовый. Кажется, он сходит с ума. Кажется, уже сошел. Пак решает принять холодную ванну. Под действием лекарств страха никакого нет, он словно забыл про надпись на листочке, про показавшуюся фигуру позади в машине, про темный волос. Как страдалец альцгеймера, забывающий пять минут своей жизни, и лучше бы он забыл ее всю. Он снимает с себя одежду, обращая взгляд на зеркало. Тоже разбитое в некоторых местах — когда-то Чимин в приступе паники разбил костяшки в кровь, избивая то темное отражение. Вернее, свое. Он подходит к ванной, собираясь залезть, но замечает что-то неладное. Либо это темные пятна перед глазами от недоедания или недосыпа, либо там явно что-то есть. Чимин хочет опустить руку и вытащить темную копну чего-то непонятного, но вместо этого резко головой погружается в воду. В лицо бьет холод; вместо вдоха воздуха в легкие поступает вода; он давится, а грудная клетка горит, словно вот-вот разорвется, а сознание мутнеет. Словно его кто-то держит за шею под водой, и он барахтается, упирается руками о бортик, пытается выбраться, но не может. Что-то сильное сжимает снаружи, не дает вытащить голову. Впереди он видит светлые пряди и карие глаза. На лице улыбка, такая чистая и невинная. Чимин видит его. Того самого котенка. Он берет личико Чимина в свои ладони, целует прямо в губы, мягко сминает их, проникает языком внутрь, а оный чувствует только вкус железа и моха, невероятный холод от любимых ладоней и отвращение. Он словно прыгнул тогда вслед за Тэхеном и сейчас утопает с ним же, не в силах выбраться из воды, хотя плавать умеет прекрасно. Он задыхается, во рту сплошная вода, впереди лицо Тэхена, опять же в воде, и держат его тоже мокрые пальцы, и булькающий звук в ушах. Его целует тот, кого он утопил несколько месяцев назад, держит тот, кого он сбросил с моста, смотрит тот, кого он так любил. А сейчас тонет вместе с ним, и, казалось бы, так и надо было сделать тогда, но как только прекращает попытки освободиться, словно принимая смерть, резко избавляется от тяжести. Кашляет, падает на холодные плиты ванной комнаты, выворачивает из себя, из своих легких всю воду. Перед глазами все мутнеет, показываются темные волосы, затем зеленые водоросли и черви. Чимина наизнанку рвет, он в ужасе, что у него внутри вся эта гниль, не может остановиться, а глаза застилают слезы. Кто-то подходит, касается выцветших прядей Пака, придерживает их, чтобы не замарал. А ему все равно. Он знает кто это. И наконец-то спокойно вдыхает. — Тэ... Тэхен... — прерывисто и сипло давит из себя Чимин, медленно поворачивая взгляд на зеркало. Никого нет в отражении. Только синяки на шее. Нет. Это не Тэхен. Это не тот хрусталь со светлыми прядями и чистой улыбкой. Это черный агат, который собрал Чимин сам.