Свободное падение

Фудзияма — высочайшая гора Японии, источник вдохновения для художников и поэтов. Могила отважных самураев, что не побоялись принять бой на самой вершине. Ханзо не был ни поэтом, ни художником, ни даже самураем: свесив ноги и время от времени поглядывая вниз, он больше походил на самоубийцу. Все ниндзя в той или иной степени были такими. Легкий ветерок приносил с собой лепестки сакуры, колыхал бархатистую траву, норовя сбросить вниз очередного авантюриста. Низвергнуть в пучину отчаяния, в последние секунды жизни заставив пожалеть о собственной беспечности и высокомерном желании поставить себя в один ряд с богами. Казалось бы, там, во тьме, Хаттори потерял всякое желание продолжать борьбу за свои идеалы, сейчас размахивая ногами над бескрайними просторами. Деревья внизу казались совсем крохотными: раскачиваясь из стороны в сторону, они будто бы исполняли какой-то незамысловатый танец, двигаясь настолько слаженно, что можно было подумать, словно все эти кроны были частью одного механизма — огромного дерева под названием «жизнь». Свою жизнь Ханзо продал настолько давно, что уже и не помнил кому. Имеет ли он право распоряжаться тем, что более ему не принадлежит? Беспечно позволить становящимся с каждой минутой сильнее порывам ветра решить его судьбу? Хаттори не был похож на самоубийцу и смерти он не искал: то ощущение свободы, пока летишь вниз, казалось ему слишком скоротечным — отдать жизнь за доли секунд свободного полета? Нет уж, увольте… На вершинах гор не поют птицы и не стрекочут цикады: Ханзо приходит сюда насладиться тишиной, нарушаемой лишь порывами теплого ветра. На мгновение — лишь на мгновение ему показалось, что сегодня здесь присутствует какой-то лишний, не вписывающийся в привычную картину звук. …Он опрокидывает Сайзо на землю прежде, чем тот успел бы перерезать ему глотку. -Ты слишком громкий для ниндзя. Если собирался убить — мог бы быть и потише. Злобно оскалившись, брюнет прожигал противника взглядом, внимательно изучая неприкрытое маской лицо: чуть нахмуренные брови, острые скулы и надменный взгляд — все те черты, что присваивают писатели своим антигероям, законченным ублюдкам, которые ради достижения своей цели пойдут по головам. Идеальное описание всей сущности Хаттори. -Я здесь не за этим. — хмурится Сайзо. Ветер колышет темные волосы, которые на фоне светлого неба напоминают кляксы на безупречно чистом листе. — Ты, ублюдок… Чего ты добиваешься? Ханзо хмыкает. У него нет настроения доминировать: парень нехотя отпускает брюнета, устремляя взгляд куда-то вдаль — туда, куда никто никогда не доберется. Неизведанные бесконечные просторы, полные диковинных птиц и зверей, манят многих, но лишь единицы могут пройти этот путь до конца. Хаттори не был одним из этих счастливчиков — он понимал это. Сайзо был, но вряд ли осознавал. Сайзо был гребаным светом, надеждой и «ребенком пророчества», который рожден был лишь за тем, чтобы сломать все возможные барьеры и исполнить волю богов. К черту, потому что лучше быть негодяем, чем всю жизнь плясать под чью-то дудку, боясь не оправдать чужих ожиданий. -Я присоединился потому, что этого захотел. Ты все еще ищешь скрытый смысл? Теперь хмурится Сайзо. Он замирает на месте, не зная, что делать дальше. Обычно все было просто и понятно: они дрались, потом трахались, потом снова дрались — и так до бесконечности — всех все утраивало. Сегодня Хаттори уступает. У Хаттори нет настроения подчинять, а Сайзо… Сайзо слишком привык для смены ролей. -Я хочу освободиться. — зачем-то продолжает парень, подходя ближе к обрыву. — Посмотри: один лишь шаг отделяет человека от долгожданной свободы. Порыв ветра срывает покоящуюся на шее маску и, кружа ее в нескончаемом лирическом танце, уносит прочь — в бездну, откуда никто еще не возвращался. Будто завороженный, Хаттори смотрит вниз. Он знает, что не вернется тоже — он же, черт возьми, не особенный. -Депрессия? — с издевкой спрашивает брюнет, осторожно сокращая дистанцию, чтобы, в случае чего, успеть спасти не упустить возможность заставить Ханзо чувствовать себя обязанным за свое спасение. — Выглядишь еще хуже, чем обычно. -Ага. — бессознательно отзывается ассасин, не в силах оторвать взгляд от бескрайних простор, истинной красоты которых не замечал прежде. — Сегодня ничего не будет — развлекись с кем-нибудь другим. Вот скотина. От злости Сайзо стискивает зубы, но ответить уже не успевает: неспеша, будто в замедленной съемке, Хаттори подходит к краю обрыва. Вниз летят несколько камушков, а сильные порывы ветра словно подталкивают парня, призывая, наконец, освободиться от всех сомнений. У Сайзо замирает сердце. Ханзо заносит ногу над пропастью, и брюнет подрывается с места — зря, потому что ублюдок, заливисто смеясь, снова плюхается на край обрыва, будто на мягкий футон. Будто не было под ним тех нескольких тысяч километров. -Придурок. — беззлобно усмехается Хаттори, и Сайзо понимает, насколько сильно сейчас хочет ему врезать. — Я не собирался прыгать. Под его ногами — несколько тысяч километров: хватит для того, чтобы разбиться в лепешку, но все еще недостаточно для того, чтобы насладиться полетом. …Мягкие губы касаются чужих, обветренных: первый раз Сайзо берет инициативу в свои руки. -У меня нет желания драться со слабаками. Закончим в другой раз. Брюнет исчезает вместе с порывом ветра. Еще какое-то время Ханзо продолжает вглядываться в даль: туда, где слышен стрекот цикад. Туда, где скоро, скорее всего, будет его дом. Нехотя парень поднимается с излюбленного места и растворяется, смешиваясь с кружащими в воздухами лепестками сакуры. У него осталось одно незаконченное дельце.