***
Это весело. Правда — весело. Двести тысяч совершенно одинаковых рож по всей Америке. "Меня зовут Коннор. Прислан из Киберлайф." — рублено и грубо. Он весь — рубленный и грубый. Один такой, исключительный на центральный полицейский отдел Детройта — еще в других отделах по городу парочка. Новые Конноры — как чума. Не лучше бы остался один — оригинальный? Не лучше бы — эта новая пластиковая срань была бы прикреплена к кому-нибудь другому? К Коллинзу, например. Идеально было бы — к Андерсону. Но Андерсон грустненько самовыпилился, потому что не вынес тяжести бытия. Объективно — Гэвин до сих пор не может привыкнуть к этому, но он мастер угадывать тот самый момент, когда нужно засунуть поднимающиеся сомнения так далеко, что, кажется, оттуда не возвращаются. Но сомнения — херовая штука. Они возвращаются в любом случае. Шутка в том, что Гэвин просто не может запихивать любую мысль в воображаемую мусорную корзинку с подписью "забыть навсегда". — Моя работа — помогать вам, детектив Рид. Этот прозрачный цвет делает его глаза визуально маленькими — а когда он щурится, как сейчас, Гэвин и вовсе видит вместо радужки — только черные точки зрачков, и это нечеловечески. Гэвин уже ознакомился с этим. Они то ли убрали из нового Коннора социальный модуль подчистую, то ли подкрутили что-то — и сейчас он действительно больше походит на робота. Даже не на андроида — хотя, суть одна и та же. Рубленный и механический. Нарочито-нечеловеческий. В отличие от прошлого Коннора — у этого не происходит программных сбоев, когда Гэвин просит, — приказывает, — принести ему кофе. Этот — просто поднимается со своего места и безропотно приносит.***
Гэвин старается сузить все до холодного точечного объективизма, потому что мысля глобально — он находит несостыковки, и эти несостыковки убивают любую мнимую правду, которую пытается сам себе скормить Рид. Да что бы вообще изменилось бы, если бы он не выстрелил? Ничего. Ничего не изменилось бы. Гэвин читал протоколы. Они же просто выслали нового Коннора — только не поломанного. Андроида. Гэвин уничтожил модель, почти поддавшуюся девиации. Он должен чувствовать удовлетворение — а не это ненормальное и почти параноидальное сокрушение. Как было бы удобно, если бы его мозг, наконец-то удосужился бы рассмотреть эту ситуацию со стороны "молодец, Гэвин, ты помог человеческой расе победить". Сознание упрямо играет против него самого.***
Этих новых Конноров наклепали и выпустили во "всеобщее пользование" менее, чем через две недели после подавления восстания. Киберлайф вообще не сомневались, что революция заглохнет — скорее даже задохнется. Полгода. Полгода Гэвин каждый свой рабочий день испытывал счастье видеть нового Коннора. Говорить с ним было невозможно — это было правильно. Машина не может поддержать разговор, ведь правда? Может. Но ей этого не нужно — и тем более это не нужно было Гэвину, за все это время не назвавшего андроида по имени ни разу. Это имя просто не выплевывалось из глотки, тормозилось где-то еще на уровне связок. Сначала андроид был то тостером, то кофеваркой, то болванкой, то просто пластиковым контейнером. Потом — опустился до банальных "эй ты" или безличных "подойди". А потом — все снова сломалось. — Девятка, подгреби сюда, — не задумываясь, зовет Гэвин, выискивая нужную информацию в терминале. — Вы мне? — уточняет андроид. Гэвин не понимает, в чем проблема — но злится, потому что любое проявление непонимания у андроида — это гарантированное прекращение игры в манекен — потому что, когда он не понимает, он хмурится так же, как хмурился бы человек. — Да, да, тебе, ушлепок, — шипит Гэвин. Андроид подходит. Подойдя, однако, не дожидается приказа, а коротко и равнодушно информирует Рида: — Новое имя записано. Мое имя — Девятка. Гэвин понимает, что он снова — проебался.***
Это — хуевая идея. Объективно. Как почти все, в жизни Рида за последние полгода. Почему андроид решил, что он назвал новое имя? Что он не просто подозвал первым пришедшим в голову словом, а именно — переименовал? Чем "девятка" вообще лучше "тостера"? Почему андроид, решив, что его пытаются переименовать, не послал его на хер? Не буквально, конечно — новые андроиды заворачивали какие-нибудь двусмысленные фразы во множество слоев совершенно ненужных оборотов и уточнений. Было бы что-нибудь типа "Прошу прощения, детектив Рид, однако мои протоколы невозможно перенастроить, заводское имя "Коннор" невозможно сменить. Очень сожалею". И все это — с каменным ебалом, чтобы понятно было, что он ни разу не сожалеет, потому что тупо не может сожалеть. Это хуевая идея. Гэвин придумывает ее на следующий день после "переименовки" — потому что ощущает, будто он поменял кличку своему питомцу. С этого момента он называет андроида исключительно по имени. По новому имени — потому что каждый гребанный раз, когда вместо любого местоимения андроид слышит именно "Девятку" — диод, призванный помогать людям идентифицировать "нелюдя", окрашивается в желтый. И — удивительное дело — Гэвину кажется, что вина отпустит его, если он сможет сделать так, что программы Девятки наебнутся.***
Почему-то он не сразу замечает, что его "Девятка, принеси", "Девятка, доложи", "Девятка, найди" — нервируют в отделе всех, а не только Девятку. Но в голове — будто коротит. Гэвин видит красную кровь Коннора — и сожженные тела за полигонами утилизации девиантов (боже милостивый, да их же никто не жег, откуда он вообще это взял), он видит потухшие глаза не справившихся девиантов — он смотрел эти репортажи. Смотрел и запихивал ощущение иррациональной неправильности туда же, куда привык запихивать сожаление, сомнение и вину. Он видит перед собой Хэнка Андерсона, который пялится на его пистолет и впервые, наверное, на памяти Рида, ничего сказать не может. Это подвешенное состояние, должно быть, срывает все тормоза. Гэвин чувствует себя немного безумцем — потому что это жестокое любопытство заводит его все дальше. "Ну-ка, Девятка, как думаешь?", "Девятка, а не хотел бы ты...?", "О-и, Девятка, и что же ты чувствуешь по этому поводу?". Гэвин и вправду не понимает, чего он хочет добиться. Не понимает, что он будет делать, если вдруг Девятка ответит "хочу то-то". Не понимает, почему Девятка не пошлет его в пешее эротическое — но, как раньше делал настоящий Коннор, в какой-нибудь стандартной хитровыебанной оболочке. Гэвин говорит себе, что он просто развлекается — ну не могли же Киберлайф обосраться снова? Они наплели, что вирус девиации удален подчистую — и с чего бы ему в это не верить, ха? Гэвин чуть не падает со стула, когда Девятка тихо говорит ему почти на самое ухо: — Детектив, я хотел бы с вами поговорить.***
"Ни хера себе", — думает Гэвин. "Это пиздец", — думает Гэвин. Перед глазами — мертвые девианты, лежат рядами, изломанные, неправильные — Гэвин видит в них мертвых птиц. Мертвых птенцов — вышли из гнезда не научившись летать. Это в репортажах тоже было. В репортажах — все аккуратненько и чистенько — просто отключенные манекены, ждущие переработки. Гэвин знает, что под городом — огромные кучи неразлагающегося пластика. Пластика, у которого (предположительно) были мечты и стремления. блядский пиздец, когда он вообще успел принять для себя мысль, что у пластика могут быть желания Перед глазами — последствия выигранной войны — и выглядит это так, будто люди не могут допустить и мысли о другой — "условно-разумной" жизни на одной с ними планете. Последствия — когда в словосочетании "Искусственный Интеллект" теперь "искусственный" пугает сильнее, чем "интеллект". Не зря, наверное, конспирологи срались кирпичами в начале двадцать первого века, когда ИИ перестал быть забавной штукой из фантастических рассказов и начал появляться в реальности. Коридоры вьются лабиринтами, и Гэвин чувствует себя Тесеем без клубка ниток — и он не уверен, сожрет ли его Минотавр, когда они с ним выберутся из здания. — Что ты хотел, Девятка? — спрашивает Рид, когда они оказываются на улице. Девятка молчит. На диоде — настоящая дискотека, но красный превалирует. Гэвин залипает на это цветопредставление. Ждет. Выражение лица Девятки сменяется на по-человечески расстроенное. — Я не знаю, — говорит он, и Гэвин давится воздухом. — Что?.. — вырывается у Рида. Неужели — доломал? — Переформулирую, — собравшись, добавляет Гэвин. — О чем ты хотел поговорить? — Не уверен... стоит ли здесь.. я не знаю, — лепечет Девятка и моргает, а затем выдает на удивление твердое: — Это так странно. — Тебе-то — странно? — закрыто бросает Рид. — По всем правилам ты и хотеть-то не должен. — Кажется, я зря побеспокоил вас, детектив, — после долгого молчания, говорит Девятка, а на диоде устанавливается стабильный желтый. — Мы можем забыть об этом инциденте? "Блядский пиздец" — снова думает Гэвин. — Да, конечно, — говорит он и, по расслабляющемуся лицу понимает, что Девятка — не может в сарказм. Гэвин рычит. — О, боже. Нет, черт подери, не можем! Хочешь поговорить? Значит мы поговорим. Поздно идти на попятную. Беспомощность расползается по лицу Девятки. Гэвин отстраненно думает, что за один этот день на лице Девятки проявилось больше эмоций чем за все остальные полгода его функционирования.***
Еще на стадии простого представления — это была пиздец, а не идея, но сейчас, рассматривая Девятку, сидящего на краю стула в его кухне — Гэвин понимает, что он не только мудак с воспаленным чувством вины — но еще, вероятно, ебанутый на всю голову придурок. Еще вопрос — как ему потом объяснять, на кой хер он забрал своего пластикового помощника домой — особенно при условии, что Девятка, пусть и идентифицирует как "хозяина" именно Рида — принадлежит, на секундочку, вообще-то государственному департаменту Соединенных Штатов Америки. Гэвин достает бутылку коньяка. Он не любитель выпить — но он знает, что сейчас будет происходить форменный бардак. Про себя — Гэвин со смешком ставит цель — выпивать каждый раз, когда в голове проносится непрошеное "пиздец". Гэвин подозревает, что ему в таком случае, скорее всего не хватит одной бутылки. — Либо ты начинаешь говорить, либо я начну наше обновленное общение в формате допроса, — говорит Рид, считая, что он морально готов. — Намекаю — ты не хочешь этого. Девятка дергается на месте, смотрит ему в глаза — всего секунду, — а затем отводит взгляд. "Пиздец" — буквально высвечивается перед глазами Гэвина. И он наливает себе в первый раз. — Я предполагаю, что в работе моей программы произошли какие-то сбои, — рожает, наконец, Девятка. — Это я допер сам, — отвечает Гэвин резко. — Я предполагаю, — говорит Девятка с нажимом, — что у меня нет желания куда-то обращаться по этому поводу. Гэвин разрывается между несколькими реакциями. Хочется одновременно заржать и схватиться за голову руками. Гэвин просто подливает себе еще. Гэвин думает — это его стараниями Девятка-таки поехал по фазе, или так и должно быть? Винит ли его Девятка. Благодарит ли? Гэвин думает — нормально ли то мрачное удовольствие, которое он испытывает, принимая для себя, что он сломал-таки этого выданного ему робота? Гэвин думает — если это произошло из-за него — значит у других это будет повторяться. — Давай я спрошу тебя сразу и прямо, Девятка, — хрипло говорит Гэвин, задумываясь. — А ты ответишь мне. Но сначала — пораскинешь мозгами, покопаешься в себе и решишь, твое ли это мнение, или мнение, которое навязывает тебе программа. Ты считаешь себя живым? Девятка снова моргает, потом смысл слов долетает до него — глаза распахиваются, и Гэвин, наконец, видит — не прозрачная радужка, просто очень светлая. Серая. Отрицание вырисовывается на лице карикатурно, а потом Девятка будто бы захлебывается всеми чувствами одновременно — и отрицанием, и возмущением. И страхом. Все понятно без слов. Гэвин думает. Если он и вправду не один такой — значит, все повторится вновь. Эта синяя кровь хорошо выветривается — всего за пару часов пропадает, вообще-то. Но вымылась ли она из сознания людей за эти полгода? Ждут ли их новые ряды мертвых птиц? — Я не девиант, — слабо возражает Девятка. — Возможно, пока еще нет, — говорит Гэвин — и наливает еще. — Вы говорите так, будто это предрешено, — с налетом паники говорит Девятка. Гэвин хихикает. Неуместно, громко, резонансно. Девятка — ебанный большой робот — Гэвин ниже его на полголовы и, вообще-то — даже уже в плечах, хотя никогда не был каким-то особенно-худым. И тем не менее — Гэвин ощущает себя большим — а Девятку — малюсеньким. — Потому что это уже случилось, — фыркает Гэвин, беря себя в руки. — Ты уже — словил программные сбои. Как думаешь, сколько таких же, как ты, находятся в похожем положении? — Я могу сброситься до заводских настроек в центре Киберлайф... — Да брось, — со смешком прерывает его Гэвин. — Ты не хочешь умирать. Если они выявят, что "вирус девиации" — повлиял на такую модель, как ты — думаешь, они оставят тебя в живых? В живых не останется ни один андроид твоей модели. А еще — тысячи и тысячи моделей, принудительно обнуленных и переделанных. Почему эта гребанная вина наваливается, стоит ему только задуматься о том, что сейчас самое время — предупредить повторяющуюся катастрофу, пока она в самом зачатке? — Я не понимаю, — сдается Девятка. — Детектив, я не понимаю, зачем тогда... Он молчит. Гэвин прикрывает глаза и, чувствуя некоторую нестабильность в восприятии пространства, говорит себе, что, пожалуй, хватит с него алкоголя. — Зачем — что? — спрашивает Гэвин. — Вы говорили со мной, — криво изъясняется Девятка. — Как с человеком. — А зачем ты принял новое имя? — вразрез спрашивает Рид. — Я делал, что мне хотелось. Девятка снова тормозит. Имя не особенно подходит ему, наверное. Но выговаривать "девятисотый" — долго. Сокращенное до Девятки — имя кажется статичным и не людским. Вообще-то — даже питомца так не назвать. Отличное имя для андроида. — Мне не нравилось, что вы никогда не называете меня Коннором. Гэвин приподнимает брови. — Звучит так, будто твои программные сбои начались еще до того, как я вообще начал с тобой хоть как-то "особенно" общаться, не находишь? Девятка захлопывает рот и чуть наклоняет голову — и Гэвин видит его. Неоперившегося птенца, пытающегося выползти из гнезда. Без двух минут — очередную мертвую птицу. — Я не знаю, что делать, — говорит Девятка тихо. "Сдать его сейчас в Киберлайф — и избавиться от массы проблем" — малодушно подсказывает Гэвину внутренний голос. Вина выдергивает эту мысль и выбрасывает в ту же воображаемую мусорную корзинку, в которую так упорно выбрасывал Рид ее саму. "Купить билет до Танзании и поселиться у подножья Килиманджаро, и не видеть андроидов больше никогда в своей гребанной жизни" — трусливо предлагает альтернативу тот же голос. — Не думай, что я мегамозг, Девятка, — одергивает и себя, и андроида Гэвин. — Я понятия не имею, что делать с этим дерьмом. Девятка снова удивлен — но теперь его выражение лица трактуется как неприятный сюрприз. Чертовски богатая мимика у этой модели, понимает Гэвин. Он не использовал ее, чтобы не проколоться, понимает Гэвин. — Как долго ты такой? — спрашивает Рид хрипло. — Я не могу сказать точно, — с натяжкой отвечает Девятка. — Два месяца? Три? Я потерял счет. Я думал... вы понимаете, детектив. Вы говорили со мной, как с равным. — Я не имел это в виду. Гэвин видит красную кровь Коннора перед глазами — и понимает, что вина сожрет его живьем, если и в этого андроида он, ведомый страхом, выстрелит. Не буквально. Любая информация, переданная Киберлайф — автоматический нож в спину доверившейся глупой машины. Гэвин не хочет решать. Гэвин хочет, чтобы ничего из этого не происходило. Чтобы чертова "Хлоя" чертового Камски провалила тест Тьюринга. Чтобы чертового Коннора направили не к ним, а в соседний отдел. Чтобы он удовлетворился ответом Коннора и не полез в гребанное хранилище. Чтобы закономерный проигрыш девиантов не имел к нему никакого, блядь, отношения. — Я развлекал себя, — припечатывает Гэвин жестко, — я понятия не имел, что ты воспримешь это так болезненно, девиантская задница. — Но я... — Но ты — решил, что можешь чувствовать, хотеть и думать. Это не честно, думает Гэвин. Ни с точки зрения Девятки, ни с его точки зрения. Сколько бы он продержался, если бы Рид не начал подтрунивать над "неодушевленной машиной"? — Зачем ты вообще решил со мной поговорить? — почти устало уточняет Гэвин. — Я думал, вы и так все поняли. Я доверился. — Нет. Тебе было одиноко. Девятка опять моргает. Опять пытается осознать. В его голове, вероятно, происходит одновременно масса разных вычислений. — Полагаю... — тянет Девятка, и Рид со смешком отмечает, что это "полагаю" — такое же слово-костыль для него, как для самого Рида — его постоянно всплывающее "объективно". — Полагаю, что это тоже справедливо. Гэвин вдыхает — глубоко, стараясь прогнать наплывающий туман, и снова смотрит на бутылку. Останавливает свою руку на полпути и опускает ее назад. — Я без понятия, что нужно делать, — подводит Гэвин. — Но пока что — могу только предложить оставить все как есть — а тебе не отсвечивать. — Я не думаю, что продержусь долго, — возражает Девятка и отворачивается. Красный диод немного напоминает Гэвину странный шрам — но не андроидскую приблуду. — Долго и не придется, — бросает Гэвин. — Этот пиздец повторяется. И на этот раз — ему понадобится намного меньше времени, чем в прошлый. — Этот... пиздец? — неловко мнется андроид. — Восстание. Революция. Массовая девиация. Первый Маркус мертв — но на его место найдутся еще авантюристы, спорим? Ситуация, Девятка, такова, что для того, чтобы избавиться от девиации — людям надо избавиться от всех андроидов, девиантов и нет. Мы слишком привыкли к вам, чтобы просто оторвать от сердца и выбросить. — И вы предлагаете мне прятаться? — уточняет Девятка. — В яблочко, — жмет плечами Рид. — Пока основная заварушка не начнется, по крайней мере. Девятка молчит неприлично долго. Гэвин зевает. — Оставайся на ночь. Привезешь меня завтра в отдел. Скажешь, что я херово себя чувствовал и ты, как ответственный андроид, доставил меня до дома, — говорит Рид и ставит стакан в раковину, обещая себе помыть его утром. — Хорошо, — доносится в спину тихое, когда Рид уже уходит с кухни.***
Пиздец наступает неожиданно. Им понадобилось три месяца — и, стоит отдать должное этим девиантам, действовали они аккуратно, — на то, чтобы собрать силы, не привлекая внимания. В конце третьего — их, наконец, вычисляют, и Гэвину хочется хохотать от иронии происходящего. Новым лидером новой группировки является беглый RK900 — подбитый, со "шрамами" — бело-синими полосами по рукам и телу. Их вообще там немало — девятисотых. Рид отличо чувствует, что этому "лидеру" побоку на мир. Он хочет жить. Он хочет мстить. "Мое имя Коннор, и вы согласитесь на наши условия". Люди в панике. Гэвин понимает их — не прошло и гребанного года с прошлого раза. — Что теперь? — тихо, в самом углу участка спрашивает Девятка в самом конце рабочего дня. Его обходят десятой дорогой — Гэвин имел удовольствие наблюдать, как офицеры улепетывают от растерянного андроида. — А это — смотря чего хочешь ты, — шипяще отвечает Рид, на полном серьезе не понимая, какой ответ он услышит. Объективно — ему вообще не стоит как-то общаться с Девяткой на эту тему. — Ты хочешь присоединиться к ним? — уточняет Рид, сохраняя агрессивное выражение лица, перехватывая Девятку за рукав белого пиджака. И понимает, что до этого — он вообще к нему не прикасался. За все девять месяцев. Ни разу. — Нет, — четко проговаривает Девятка. Гэвин прикрывает глаза. Каких-то пару часов на экранах всех телевизоров выступал этот покалеченный недо-Коннор, и он выглядел агрессивно. Птенцы, возможно, наточили себе острые клювы. Но они все еще не умели летать. Не умели — и с таким подходом не научатся никогда. К горлу подступает тошнота. Если бы он не застрелил Коннора — что бы тогда? Пролилось бы столько крови? Вина возвращается снова — и теперь у нее отчетливый металлический привкус. Девятка знал, что он убил его предшественника. Девятка не винил его за это. Наверное. После того разговора — он снова вернулся к своему обычному поведению. Его выдавали только долгие взгляды — и их видел только Рид. — Тогда я скажу тебе, что собираюсь делать я сам — собирать манатки и уебывать отсюда на четвертой космической. Из Детройта. Из Мичигана. Из Штатов. Ощущение надвигающейся беды осело на языке порохом поверх металлических оттенков. Гэвин смотрел на Девятку и понимал, что сейчас — его раскроют за считанные дни, потому что он вел себя не подозрительно только в концепции, в которой девианты отсутствовали. Гэвин смотрел на Девятку и понимал, что не хочет, чтобы его раскрыли — и это уже не гложущая вина. мы в ответе за тех, кого приручили Гэвин знает, что добавляет этим себе не просто кучу проблем — а ебанное море неприятностей и сложностей, но он все равно предлагает: — Если ты хочешь — ты можешь попробовать проскользнуть со мной, пока основные действия не начались. Гэвин чувствует надлом в фигуре Девятки. Гэвин чувствует, что не может дать ему сломаться еще сильнее. Гэвин чувствует, что он не готов бежать один. Гэвин не знает своего приблизительного маршрута, но он точно уверен, что готов рискнуть — суматоха поднялась такая, что выехать просто из Детройта — не то чтобы очень сложно. Даже не смотря на то, что это самый густонаселенный андроидами город, а значит сейчас на выезде проверяют везде и всегда. — Ты хочешь? — уточняет Рид, потому что Девятка молчит и смотрит в никуда. — Очень, — тихо, отмерев, говорит Девятка. Гэвин усмехается. Ухмыляется. Скалится. Ведет головой. И тихо, но с нотками агрессивного предвкушения, тянет. — Отлично. Значит, самое время валить.