День 21

      Ярость поутихла, но отголоски её ещё клокотали где-то под грудью. Раньше пара крышечек виски в кофе здорово спасали от уныния. Но тогда я пила в одиночестве, и Нэлл делала озабоченное лицо, когда я ей об этом говорила — опасалась, что начну лечить одну зависимость другой. Но, если выпивать в компании, это ведь не считается?       — Ты знаешь, от тараканов в голове невозможно избавиться, но их можно выдрессировать. — Я подняла палец кверху, подчёркивая значимость своих слов. У меня в этом огромный опыт, поэтому я вещала с высоты своего снисхождения до простых смертных, которым, в силу аналитического склада ума, постичь этого было не дано.       — Мои не поддаются дрессировке, — усмехнулся Браунинг, заглядывая в свой опустевший стакан. На дне его поблёскивало янтарное «зеркальце» — всё, что осталось от двойной порции. Третьей двойной.       После тренировки я сходила в душ, а когда вернулась меня уже ждал натюрморт из двух стаканов, пузатой бутылки и даже нехитрой закуски из пайка. Дэмиан даже лёд наколол. Спасибо Максвеллу — позаботившись о себе любимом, он позаботился и о нас. Я вытащила у Иена из ящика заначку с шоколадом. Он не обидится.       Сначала мы просто молча опрокинули в себя двойную. Потом ещё одну. После третьей я почувствовала, что мне тепло и спокойно. Жёлтая форма «Хантеров» на мониторе мельтешила перед глазами, словно реющие флаги. Они проигрывали «Скайлайнам» двадцать очков. Игра здорово отвлекала от неловкости — мы не знали, о чём говорить. Как говорить. И говорить ли вообще. Потом «Хантеры» пропустили трёхочковый бросок, и нас прорвало. Было плевать, что мы уже год как знали результат этой игры. Знали, что «Хантеры» сегодня уступят своё чемпионство. Но это не помешало нам кричать и ругаться с монитором. Дэм оглушительно свистнул, сунув в рот два пальца. Я от души расхохоталась, утонув в мягком директорском кресле. И тогда беседа пошла живее.       — Никогда не думала, что ты пьёшь.       — Я не пью, — ужасно убедительно произнёс Браунинг, с ехидной улыбкой разливая по бокалам алкоголь.       — Ну да, ну да, — я снова рассмеялась.        У меня в груди словно шар сдулся, так легко было. Этот смех — до срыва связок, до икоты — словно вычистил из меня гарь и копоть, которую я носила в себе годами. Я знала, завтра будет похмелье, и всё вернётся на место, но сейчас мне хотелось наслаждаться моментом. Я была пьяна. Я уже плохо владела собой. Но рядом был Дэмиан. Ему можно было доверять на тысячу процентов. Как самой себе. Наверное где-то в глубине души я желала, чтобы он моё доверие хоть немного пошатнул. Но Дэмиан оставался самим собой, даже явно подшофе — соблюдал моё личное пространство, не распускал рук и ни на что не намекал. А мне хотелось остроты… Смены привычного сценария, слома устоявшихся между нами алгоритмов поведения. Я опасалась, что ещё пара порций, и я пойду вразнос и снова всё испорчу.       — Когда я отмечал своё двадцати… два-дцати, — у него язык отставал от скорости мыслей, я не выдержала, прыснула в ладонь. — Очень смешно. — Он притворно нахмурился. — Двадцати-двух-ле-ти-е, — произнёс он по слогам, — напился, как чёрт. Точнее, Уилсон постарался. Повторять не хотелось. А сегодня вот что-то… В этой изоляции с ума можно сойти.       Казалось, Браунинг не терял связи с реальностью — он оставался самим собой, только тело переставало слушаться. Облезающий после химического ожога кончик носа покраснел, покраснели кончики ушей, взгляд поплыл — мне было забавно наблюдать за ним, пьянеющим на глазах. Я залюбовалась им, когда он машинально встряхнул лёд в бокале: ладонь небрежно держала его почти под самую верхушку, того и гляди выскользнет. Не выскользнул. Дэмиан поставил бокал на стол. Ну, прочему у него такие красивые руки? Так хочется дотронуться, переплести пальцы…       — Расскажи мне что-нибудь ещё? Чего я не знаю. — Я хитро сузила глаза, оперлась локтями о стол и подалась вперёд. Расстояние между нами прилично сократилось. Дэмиан не отпрянул.       — Например?       — Когда у тебя день рождения?       — Всё написано в моём личном деле, — он рассмеялся, наверняка вспоминая, как я совсем недавно проштудировала его от корки до корки.       Ему удалось меня смутить. Потому что мне показалось, что он флиртует. Открыто. Не боясь спугнуть. Наверное, алкоголь сшиб барьеры, которые он сам себе выставил по отношению ко мне. Интересно, что будет спустя ещё пару двойных?       — Двенадцатое ноября! — покопавшись в своей фотографической памяти, выдала я       — Зеркально наоборот.       Чёрт, ошиблась. Я виновато скуксилась, но, вероятно, моя весьма живая после трёх двойных виски мимика выдала всё, что угодно кроме сожаления.       — Одиннадцатое декабря! — я поспешила поправиться. Дэмиан кивнул. — О, значит, попойка впереди!       — Осталось меньше месяца, бары не откроют. Да, и, честно говоря, мне хватит. Завтра я буду проклинать всё на свете, — Дэмиан накрыл лицо ладонью и покосился в сторону почти пустой бутылки.       — Твоя инициатива. Принимай последствия с честью и достоинством, — кокетливо повела бровью я, подставляя пустой стакан. У Иена где-то точно была ещё… — Что там насчёт тараканов?       — Разбежались, — Дэмиан усмехнулся. Достал из стакана кусок подтаявшего льда, сжал в кулаке, глядя куда-то вне пространства.        Мне тоже было жарко, горели щёки и ладони, и, конечно же, этого не было заметно, ведь я не краснею. Наверное, поэтому по мне нельзя считывать чувства — на лице всегда ровная белая маска. Я хрустнула сырным крекером. Обломок льда вскользнул у Дэмиана из рук, ударился о стол словно камень. Я подала ему чистую бумажную салфетку. Мы едва не стукнулись лбами.       Снова стало тревожно. Будто бы я вот-вот перейду черту. Я этого страшно хотела, но ровно так же опасалась. Но только чего? Я два года жила без мужчины, я забыла, каково это…       — А я вообще не пила, представляешь! Почти никогда. Пока не вышла… — Слово «замуж» я залила двумя глотками виски. Краем глаза заметила, как Дэмиан напрягся. Интересно, он ревновал меня к моему прошлому? Что он вообще думал обо всём этом? — Слушай, давай сыграем. Правда или действие? — я решила разрядить обстановку, чтобы раньше времени не провалиться в хмельную лирику. Грустить не хотелось. Впереди ещё много поводов. Нам предстоят чертовски тяжёлые дни.       — О, не-е-ет, нет, нет. Только не это! — Дэмиан замахал руками и отшатнулся, скрывая хулиганскую улыбку. — Именно таким образом я напился и потом не помнил половину вечера.       — Так ты не скрытничай! И вообще, вот, вместо виски — пастила на фруктозе. — Я вытащила из пайка цветную упаковку, размером со спичечный коробок. Она была твёрдой, как дерево. — Хочешь промолчать — жуй.       — Я останусь без зубов.       Я мстительно улыбнулась — знала, что откажется. Эта дрянь была больше похожа на древесную смолу. После двадцати минут в морозильной камере.       — Не капризничай.       — У меня склеится рот.       — Браунинг!       — Ты и так обо мне всё знаешь, — взмолился он. Его мимика тоже явно стала живее, мне снова захотелось рассмеяться. У него не было выбора.       — Не всё…       Что-то в тоне моего голоса заставило его замереть. Что-то в моём взгляде. Я чуть склонила голову и мягко улыбнулась, всем своим видом показывая, что он мне интересен. Как личность. Как мужчина. Это получилось само собой, хотя я уверена была, что разучилась это делать. Инстинкты не обманешь.       — Ладно. Что тебе интересно?       — Расскажи, кто был твоей первой любовью?       Я не знала, к чему мы шли, но чувствовала, что между нами снова укреплялась связь. А вместе с нею росло притяжение. Это будоражило. Возбуждало. И плевать, что здесь не последнюю роль сыграл алкоголь, наверное, без него я даже говорить бы с Дэмианом не стала до самого конца карантина.       — Медсестра из детской больницы, — ответил он. Дэмиан чуть покраснел, но глаз не отвёл. — Мне тогда восемь было, я лежал после операции. Она вроде практиканткой была или только устроилась. Я себе катетер из вены выдирал, чтобы она пришла. Пока руки не посинели. Потом стали ставить в ноги. Угрожали, что если я ещё раз вытащу, поставят в голову.       — Ну, ты даёшь! — я захлопала в ладоши. Надо же, природа наградила его упёртостью, наверное, с самого рождения. — Отчаянный. Но это несерьёзно, тебе же было восемь! Не хитри!       Я выразительно посмотрела на каменную пастилу.       — Я не помню ничего особо серьёзного, — уклончиво ответил он. Наверное, пытался мне польстить. И у него почти получилось.       — Враньё.       Вспомнить ту же Левицки. Явно он не страдал от недостатка внимания. Но, всё же, ничего серьёзного… А что же тогда серьёзно? Неужели я? Ведь он никогда не говорил мне прямо о своих чувствах, потому что не было ни повода, ни подходящего случая. Мы ведь и сблизились-то совсем недавно. Мне не хотелось, чтобы приправленное алкоголем воображение нарисовало мне того, чего нет. Вдруг вспомнились слова Левицки. «Моё сердце давно занято…». Интересно, насколько же давно?        — Я вообще был тем ещё говнюком, меня все ненавидели, — вдруг продолжил он. — В младшей школе у меня была группа D, почти инвалидность. Шрамы на башке, воротник на шее, меня толкни, я рассыплюсь. Страшно бесило. Я хотел быть умнее всех, хоть в чём-то превзойти. И я кичился тем, что умнее всех. А потом, годам к двенадцати, когда набрал силу, дрался, провоцировал, потому что знал, мне за это ничего не будет. Никто из учителей не верил, что полудохлый мальчишка может затеять драку. Я был тогда отчаянным и злым…       Я слушала его внимательно. Пьяный азарт утих и перешёл в стадию откровенности, и нам уже не нужна была игра — правда шла сама.       — А что потом?       — Отец мне мозги вправлял. Говорил, не важно, насколько высок твой айкью, есть за ним пустое сердце, оно ничего не стоит. Мне было шестнадцать, когда он пропал, — Дэмиан замолчал, отпил виски.       Я знала об этом факте его биографии, он сам об этом говорил, но я не знала, что он тогда чувствовал, что чувствует сейчас. Для меня было ново и тревожно видеть его таким, без масок. В квартире его матери он приоткрыл мне душу, сейчас открывал ещё больше. Это было невероятно ценно для меня, ценно и волнительно, потому что я боялась снова всё испоганить. — Я остался один, и… И тогда всё, что он вкладывал в меня, как-то сразу вспомнилось…       — Как твоя мама, Дэм?       — Когда завыла сирена… она сильно испугалась. Изе пришлось увеличить дозу лекарств. Осталось примерно дней на десять. Хочется надеяться, что к этому времени мне удастся ненадолго слинять до аптеки.       Я вспомнила, каким отстранённым он был в последние дни, вспомнила, что он часто кому-то писал и звонил. Но я злилась и, вместо того, чтобы проявить участие и поддержать, эгоистично замкнулась в ответ. Сейчас всё было иначе, и мне самой хотелось говорить. Хотелось делиться, быть сопричастной. Быть нужной. Потому что Дэмиан стал мне необходим.       — Моя мать сейчас в госпитале. Она лаборант. Мы два года не разговаривали, — проронила я.       Захотелось ещё выпить, но в бутылке осталось на дне.       — Почему?       — Из-за моего развода. Многие осуждали меня. Она была в их числе.       Дэмиан опустил глаза и, мне показалось, со злостью сжал челюсти.       — Что? — осторожно поинтересовалась я.       — Меня до сих пор бесит, когда я вспоминаю об этом. — Он сказал это с такой ненавистью, что я застыла от изумления. Ещё одна эмоция в копилку — я ни разу не видела его таким. Сегодня очень многое в первый раз. — Прости. Просто я знал тебя слишком долго и хорошо, чтобы осуждать.       — Видимо, не настолько, — усмехнулась я.       — Ты замечательная, Флоренс, а он должен был сесть в тюрьму, — подытожил он.       Черты его лица, ставшие на мгновение хищными, смягчились, расслабились. Он внимательно посмотрел на меня. А я впала в прострацию. Меня гипнотизировал его взгляд. Меня одолевали воспоминания, снова, чёрт их побери, одолевали, но теперь внутри меня не было чувства вины, страха или ненависти к себе за свою неполноценность, в них было сожаление. И недоумение. Где я была раньше? Почему так долго терпела? Зачем надеялась? Почему в упор не видела никого, кроме Коэна?       — Расскажи. О чём ты сейчас думаешь? — Дэмиан чуть склонил голову, пытаясь заглянуть мне в глаза. А я смотрела, как близко друг к другу наши руки, почти соприкасаются кончиками пальцев…       — Самое жуткое, что хотела вернуться к мужу когда только-только сбежала. Если бы он попросил прощения, я бы вернулась. Но он угрожал. Говорил, что если я не вернусь, он меня найдёт… И это спасло меня от фатальной ошибки.       — Я ничего не знал, только видел, как ты угасаешь. И Максвелл видел. А потом, когда узнал… — его голос стал тревожным, а лоб пересекла скорбная складочка. Я взяла его за руку. Мне хотелось прекратить эти излияния, потому что они, очевидно, причиняли ему боль. Но Дэмиан моего движения, похоже, даже не заметил. — Самое отвратительное чувство, когда ничего не можешь сделать. Когда знаешь, что что-то происходит, но не знаешь, что именно. Иен говорил, что разговаривать с Коэном опасно, повлиять не получится, а достанется тебе, а ты молчала…       — Он уже не больше, чем призрак, — примирительно улыбнулась я.       — Ты могла умереть, — он не унимался. Словно чувствовал вину за собой. А ведь он совершенно не при чём, он чудесный…       — Всё позади, я больше не хочу об этом думать! — взвилась я и поднялась с кресла. Меня качнуло. Перед глазами маячила цель — бар Иена. Мне хотелось прикончить ещё бутылку, чтобы залить этот разговор огненной водой, даже с риском того, что утром я обблюю казённый унитаз. Мне действительно не хотелось снова всё это ворошить. В этом действительно не было никакой необходимости, всё давно отболело и отвалилось, но, видимо, Дэмиану хотелось высказать то, что он годами (я только сейчас поняла, чёрт!, годами!) держал в себе.       — Извини. Просто у меня никак не получается не думать…       Я ахнула, потеряв равновесие. Дэмиан резко замолчал и подался вперёд, потому что я по инерции начала заваливаться набок. Я вполне сносно соображала, но вот владела своим телом не лучше, чем младенец. В полёте меня поймали горячие, сильные руки. Дэмиан тоже ни черта не владел собой — качнувшись, он упал обратно в кресло под тяжестью моего веса. Я оказалась у него на коленях. Мы столкнулись лоб ко лбу, нос к носу.       — Ты мой океан, Флоренс. Я либо утону, либо выплыву. — Я почувствовала его шёпот на своих губах и меня унесло.       Он никогда не обнимал меня так — дружеские объятия в ветклинике не шли ни в какое сравнение. Я чувствовала его каждой клеточкой тела: горячие ладони, чуть сжимавшие талию, бешено колотящееся сердце, чуть влажные губы с привкусом виски… Я поцеловала его первая. Сразу, без нежностей, вторглась языком в рот. Взяла его лицо в ладони, щетина заколола мне руки. Дэмиан ответил мне. В лёгких закончился воздух, и я со стоном вдохнула порцию кислорода. Дэмиан подался ближе, притянул меня к себе сильнее, я зарылась пальцами ему в волосы, ощутила лёгкие касания губ на щеке, на шее. Его горячая ладонь коснулась моего лица, и я прихватила губами подушечку его большого пальца…       По голове словно ударили чем-то тяжёлым — внутри зашумело, загрохотало, в ушах загудело, никакая сирена не сравнится. Всего лишь поцелуй, а у меня под комбинезоном полыхала кожа, и дрожь бежала вдоль позвоночника — там, где его руки комкали серую ткань. Всего лишь поцелуй, а что же будет дальше?       Я нащупала у него под горлом молнию, потянула вниз.       — Флор… — осторожно произнёс Дэмиан словно пытаясь остановить меня. Я дёрнула молнию ниже, запустила туда руки, дотронулась до шеи, до груди. Мне хотелось быть с ним кожа к коже, ощутить его тепло, его вес, его желание…       — Флоренс. — Он перехватил мои ладони, отстранил меня. — Перестань. Мы с тобой в хлам… Так нельзя…       — Ну и что? — Я искренне удивилась. Дэмиан засомневался, и я, воспользовавшись заминкой, прильнула ближе, продолжила начатое, прикусила ему губу, едва ощутимо, не больно, заигрывая, распаляя. Я, правда, плохо соображала, что происходит, тело работало само. Дэмиан, не переставая держать мои руки, поцеловал меня — нежно, медленно, трепетно, едва касаясь губами губ. А потом резко отстранился.       — Нет.       Я снова потеряла опору. Дэмиан встал. Я скатилась с его коленей, он придержал меня, чтобы не упала, установил на ноги. И бросился прочь, сходу налетев на директорский стол — тот жалобно скрипнул ножками и сдвинулся места. Дэмиан едва вписался в дверной проём, чуть не вышиб полотно плечом — так хотел скорее сбежать.       Дверь грохнула о стену. На ватных ногах я добрела до окна, прислонила горячечный лоб к прохладному стеклу.       И залилась пьяными слезами.