Спустя тысячелетия мы встретимся опять

*** Невысокий паренек с необычными оливковыми глазами пробежал мимо, на ходу проверяя содержимое пакета. На ходу он бормотал названия продуктов перемежая их с: «Брат меня прибьет! Нет, я же не забыл ничего… А если забыл?!.. Точно прибьет». Мо Сюаньюй провел его изумленным взглядом. Надо же… Вот уж не думал он, что они встретятся так случайно в больнице. На мгновение — подумалось, что он обознался, и мало ли людей, так похожих на Не Хуайсана, верно? На мгновение — вокруг парня, заходящего в палату, очертились одеяния главы ордена Не, на спину водопадом упали длинные волосы. Всего на мгновение Сюаньюй будто вновь услышал мягкий, вкрадчивый голос. — Брат, здравствуй! Вот, я принес… Это всего лишь воспоминания. Сюаньюй встряхнул головой, мягко улыбнувшись. Ему стоит поспешить, ведь его ждут. Нехорошо заставлять ждать особенных для себя людей. — Я уж было подумал, что не придешь сегодня, — острый взгляд зеленых глаз из-под нахмуренных бровей. Сюаньюй отвечает широкой улыбкой. — Скучал, Цин-Цин? — Вот еще, — фыркает Шэнь Цзю. — Я надеялся, что сегодня не увижу твою дурацкую улыбку. «Врешь ведь, — смеется Сюаньюй. — Порой твои слова стоит воспринимать ровно наоборот. Ты ждал меня и мою улыбку». — Почистить тебе апельсин, Цин-Цин? А потом я отвезу тебя на процедуры, — предлагает Сюаньюй, присаживаясь на стул рядом с кроватью. Шэнь Цзю неопределенно дергает плечом, хмуро глядя на свои ноги. Они все чувствовали, ими даже можно было шевелить. Только вот встать на них, дрожащих и подгибающихся, все никак не получалось. Цинцю злился, срывался на улыбчивом и все время находящемся рядом Сюаньюе, ранил злыми словами — направленными, казалось, все же на себя. Сюаньюй никогда не обижался. Резкий, ядовитый, хлесткий Шэнь Цинцю, похожий на шиповник, дикую розу и жестокую плеть одновременно. С тенью боли на дне зрачков, с горькими складками у губ, изломанный, будто из осколков стекла сложенный. Близкий и понятный. Его душа лежала перед Сюаньюем, словно книга, и он смаковал ее, бережно листая страницы, трепетно касаясь угловатых букв и жестоких иллюстраций. И все эти колючки, все шипы и удары — проходили мимо, огибали его руки, направлялись на других — а сам Сюаньюй даже улыбок своих не растерял. Он поможет Цинцю встать на ноги. И они вместе прогуляются по самому красивому парку в городе. Главное, поддерживать — и ни в коем случае не говорить чего-то в духе: «Ты справишься, ты встанешь на ноги, не переживай!». Такого открытого проявления сочувствия Шэнь Цинцю не простит. — Ты задержался. Что-то случилось? — Просто столкнулся кое с кем из прошлой жизни. Ничего особенного, — Сюаньюй улыбнулся, принимаясь чистить апельсин. — Вот как? Холодный тон, даже более резкий, чем обычно. Губы нервно поджаты, взгляд еще более колкий, чем всегда. — Этот «кое-кто»… Твой брат? Мо Сюаньюй от удивления оторвался от апельсина, посмотрел на Шэнь Цзю. Тот смотрел перед собой, болезненно напряженный, с поджатыми губами. Казалось, тронь — зазвенит металлической струной, обожжет ледяным холодом, ударит, как плетью, словами. Сюаньюй улыбается. Как же легко читать этого человека. — Нет, это был тот, из-за кого он умер. А-Сан выглядит так, как до смерти своего брата, это так здорово. — Он тебя узнал? — Нет. Он навещал здесь брата. Надеюсь, эта жизнь для него станет лучше предыдущей, — слабо улыбнулся Сюаньюй. Протянул на ладони очищенный апельсин, но Шэнь Цзю даже не взглянул на него. Тогда он положил осторожно фрукт на одеяло рядом с ладонью Цинцю. — Интересно было бы узнать, как дела у остальных… Переродился ли Старейшина Илин и его возлюбленный? Мой племянник, Цзинь Лин, его родители… Может, в этой жизни они выжили, — пробормотал Сюаньюй себе под нос. Шэнь Цзю нахмурился. Быстрое движение, которое сложно ожидать от человека на больничной койке — и запястья Сюаньюя сжаты на удивление теплыми пальцами. Он удивленно посмотрел на Цинцю, но не успел ничего сказать. Притянув его ладони к себе ближе, Цинцю принялся слизывать с пальцев терпкий сок. Медленно, тщательно проходясь языком по чувствительным подушечкам, по нежной коже между пальцев, прослеживая четкую линию жизни. Завершая коротким поцелуем в центр ладони, Шэнь Цзю пристально смотрит на Сюаньюя. Широко распахнутые потемневшие глаза, яркий румянец и приоткрытый рот. Сбившееся дыхание и раскрывшийся цветком не дочищенный апельсин на коленях. Со скрытым сожалением отпускает хрупкие ладони. Выпрямляется царственно, словно вновь несет на голове нефритовую корону. Руки складывает на коленях, нервно сжимая пальцы — как же не хватает в этой жизни веера. Сюаньюй, не теряя румянца, молча продолжает чистить апельсин, тепло и взволнованно улыбаясь. Шэнь Цзю никогда вслух не выскажет своих истинных чувств. Он будет прятаться за маской холодной высокомерности. Ядовитые слова — его щит. Но за этот щит возможно заглянуть, если принять на веру, что за ним нечто ценное, хрупкое и прекрасное. Душа, запятнанная, но не сломленная. Сердце — все в шрамах и огрубевшее, но все еще такое теплое, полное чувств. Ради этой жизни, ради этого человека стоило пройти-пробежать шестьдесят три ступени из ножей. Стоило выдержать суд демонов и раскрутить колесо Сансары. Стоило рискнуть, чтобы найти человека, рядом с которым будешь чувствовать себя словно дома. *** Безудержно и неумолимо колесо судьбы, вечный круг перерождений. Взмывают вверх одеяния неизменных, древние боги улыбаются уголками глаз — вертится под их ногами красное колесо. Души в этом круговороте мечутся и пляшут, поют и плачут. Сходятся, плотно сцепившись прозрачными пальцами — а затем их уносит течением вперёд, вперёд, в новые жизни. Повернулось колесо — и Старейшина Илина открывает глаза в теле деревенского дурачка. Незаконнорожденного, оболганного, преданного. Как и он сам. Падает лжи завеса, злодей падает в гроб, а любовь падает в руки спелым яблоком. Вертится колесо, закрывая глаза уставшей душе. Лишний, лишний — уходит из отданного тела, улыбнувшись напоследок тепло. Вертится, кружится колесо… Открывает глаза Старейшина Илина… Открывает глаза Вэй Усянь, преподаватель физики в университете. Двадцать восемь лет, есть муж и брат с сестрой. Живые в этой жизни. Вэй Ин помнил все, что было в прошлой жизни. Помнил войну, помнил Луаньцзан, смерть и воскрешение. Помнил Цзинь Гуанъяо, помнил своего Лань Чжаня, их свадьбу и странствия… Его вторая жизнь (спасибо, Юй-эр) вышла длинной и интересной. Удивительно мирной и счастливой. Он не сразу вспомнил в этой, новой и необычной по сравнению с предыдущей, жизни свое прошлое. Мир технологий, науки, смартфонов и Интернета — и полеты на мечах, заклинатели, лютые мертвецы и талисманы. Как же разнятся эти жизни… А люди одинаковые. Что прежде, что ныне. Вэй Ин это хорошо понимал. Как и то, что если Цзян Чэн и Цзян Яньли не помнят своих прошлых жизней, это не значит, что они не его любимые брат с сестрой. Живая и полная сил мадам Юй, бодро заправляющая семейным бизнесом, тихо улыбающийся дядя Фэнмянь, А-Чэн, бредивший в детстве мечтой стать кинологом или хотя бы владельцем приюта, шицзе, начавшая встречаться с сыном подруги мадам Юй, Цзинь Цзысюанем, который забавно краснел рядом с ней… Это новая и прекрасная жизнь, в которой у него нет шансов все испортить. Так он думал. И когда он, в неполные пятнадцать лет, поступил в престижную частную школу вместе с А-Чэном и увидел в их классе такого юного Лань Чжаня — он не сомневался в своих действиях. — Лань Чжань, Ванцзи-сюн! Пойдем пообедаем вместе! — Лань Чжань, давай сделаем этот проект вместе? — Приходи ко мне в гости, Лань Чжань! — Давай погуляем после уроков? Конечно, Лань Чжань ничего не помнил, но Вэй Ину было все равно. Конечно, иная жизнь, иная семья — что-то он сомневался, что в семье Лань до сих пор действуют те самые четыре тысячи правил. Но душа остается прежней, и его строгий Лань Чжань остался прежним. Немногословный, замкнутый, прячущий все чувства за ледяной броней. Вэй Ин читал его смущение по покрасневшим ушам, раздражение — по чуть дрогнувшим пальцам, удивление — по расширившимся зрачкам. Он упрямо проникал под ледяную броню, желая в этой жизни отдариться за тринадцать лет одиночества и боли в прошлой. Да, у них были потом годы и годы счастья. Но сейчас у них была новая жизнь, где этих тринадцати тяжелых лет не будет. Не будет потерь. — Влюбился ты в него, что ли? — ворчал Ваньинь. — Хватит уже домогаться до старосты нашего класса. Вэй Ин лишь весело смеялся. Потому что у Лань Чжаня уши краснели, когда он был рядом. Потому что вчера он дал себя обнять. Потому что сегодня утром Лань Чжань впервые ответил ему на очередную смс: «Доброе утро». Потому что в янтарных глазах, таких светлых, таких теплых, Вэй Ин видит то самое, жаркое и нежное. Конечно, и в этой жизни, как и в любой другой земной, у них были проблемы. Были ссоры, были недопонимания; Вэй Ин порой держался только благодаря воспоминаниям об их прошлой жизни. Был и период неприятия со стороны родственников — кто бы мог подумать, что Лань Цижень и в этой жизни окажется занудным поборником правил и традиций! И кто бы мог подумать, что Юй Цзыюань, отчитав его и крепко выругавшись, пригласит их с Лань Чжанем на ужин. А позже, когда Лань Ванцзи уйдет из дома из-за своего неугомонного дядюшки — пригласит пожить у них. Кто бы мог подумать, что зашедший однажды в гости Лань Сичэнь одной лишь улыбкой лишит дара речи Цзян Чэна? Кто бы мог подумать, что это станет началом долгих и на удивление мирных отношений? — Это все твой дурной пример, Вэй Усянь, горе ты наше, — ворчала тетушка Юй. — Не дождусь я, видимо, внуков. — Мама, успокойся, — смеялась Яньли, обнимая жениха. — Цзян Чэн и Лань Сичень — отличная пара, они друг друга по-настоящему любят. А для внуков у тебя есть я. Для Вэй Ина стало большим потрясением уже в институте встретить Мэн Яо. Аспиранта факультета химиков, старающегося добиться всего своими силами, без помощи биологического папаши. Цзинь Гуаншань и в этой жизни был бабником, наплодившим кучу детей. Однако здесь сходство судеб и заканчивалось. Мэн Яо не хотел иметь ничего общего со своим отцом, и старался добиться всего сам. Учитывая, что свой выдающийся интеллект, хитрость и располагающие к себе манеры он не растерял — это было нетрудно. Удивительным было скорее то, что в этой жизни они с Не Минцзюэ были парой. Вэй Усянь подозревал, что Мэн Яо все помнил, как и он. Его улыбка при встрече была очень грустной. — Рад видеть тебя вновь, Вэй Усянь. — Разве вы раньше встречались? — удивился Не Хуайсан, представивший их друг другу. — Нет, видимо, я оговорился, — обезоруживающе улыбнулся Мэн Яо. Во время учебы Вэй Усянь повстречал и семейство Вэней. Он умудрился вызвать гнев Вэнь Цин, будущего хирурга, тем, что отчаянно умилялся и тискал Вэнь Цюнлиня — разумеется, живого. Лань Чжань молчал и отыгрывался ночью. Он старательно обходил стороной Вэнь Чао, решив, что не будет переносить ненависть из своей прошлой жизни — а только лишь любовь, дружбу, счастье. Правда, любопытство оказалось сильнее него. Вэй Ин не мог не поинтересоваться, чем же живет его бывший враг, убивший его семью в прошлой жизни. Вэнь Чао и в этой жизни был избалованным и капризным ребенком… который отчаянно пытался вырваться из-под влияния своего отца. Он пытался найти свой путь, не желая следовать воле Вэнь Жоханя. И да, Вэй Ин вмешиваться не собирался. Но он просто не мог не отметить, что Вэнь Чао — талантливый художник, и мог бы добиться на этом поприще больше, чем в области экономики и менеджмента. И он не мог не помочь ему, когда Вэнь Чао забрал документы из их университета и подал заявку в художественную академию; когда сбежал из дома и прятался от гнева отца в их с Лань Чжанем съемной квартире; когда перед первой выставкой от мандража его трясло дикой дрожью. Вэй Ин невольно задавался вопросом — смогли бы они на самом деле подружиться в прошлой жизни? С этим раздражительным, вспыльчивым, все еще капризным и нервным человеком, который боялся своего родителя до дрожи, рисовал потрясающие портреты, искренне переживал за старшего брата и умел также ворчливо-раздражительно проявлять свою заботу, как и Вэнь Цин. — Ничему тебя, идиота, жизнь не учит, — ворчал Вэнь Чао, немного неумело обрабатывая сбитые костяшки. — Один против трех гребаных качков, ты сдурел? — Ну, они обижали моего приятеля, — беззаботно пожимал плечами Вэй Усянь. Раздраженный взгляд на краткий миг сменился растерянностью и беззащитной радостью. Затем Вэнь Чао фыркнул. — Я бы и сам им навалял! Все, вали к своему Ванцзи! Время шло, Вэй Усянь встречал всех своих знакомых, радуясь их новым жизням. Сюэ Ян с обожанием смотрит на Сяо Синчэня, тот тихо смеется, приобнимая его за талию — им больше ничто не мешает быть вместе, и в этой жизни у Чэнмэя нет крови на руках. А-Цин виснет на Сун Лане, громко хохоча. Мелькнул Су Шэ — всего лишь друг Мэн Яо. И у шицзэ и ее мужа родился сын, А-Жулань. И они с Ванцзи усыновили А-Юаня, дальнего родственника Вэнь Цин. — Вы сами еще дети, какой вам ребенок, — ворчали они с Вэнь Чао хором. Вэй Ин улыбался, обнимая мужа. Он закончил учебу, стал преподавать. Его жизнь удалась, можно сказать. Он встретил практически всех. Кроме одного человека. Мо Сюаньюй. Осторожные расспросы Мэн Яо вызвали лишь тяжелый взгляд, полный сожаления и короткое: «Не появлялся». Как будто переродились все — кроме одного. Того, кто, по мнению Вэй Ина, заслуживал этого не меньше, чем семья Цзян, приютившая его и в этой жизни, Цзысюань, Вэнь Цин и Вэнь Нин. Но его не было. Цзинь Гуаншань не приводил в свой дом еще одного бастарда. Не появлялся он в институте, не объявлялся рядом с Не Хуайсаном. Вэй Ин, став преподавателем, выглядывал его среди студентов. Чем боги не шутят, может, услышали его слова о том, что он бы взял Сюаньюя в ученики? И может, однажды среди студентов знакомо улыбнутся серые с сиреневым отливом глаза, послышится негромкий серебристый смех. Вэй Ин почему-то был уверен, что Сюаньюй тоже все вспомнит. Слишком они были связаны. Не может не помнить, не может не узнать. Но до сих пор никого даже отдаленно похожего не было. И все же вертится колесо Сансары, смеются боги. Смеются над Вэй Усянем, невесть с чего решившим остановиться на полпути домой. Смеются над Мо Сюаньюем, спешащим из больницы домой совсем по другому маршруту. Смеются и над незнакомцем, случайно толкнувшему Сюаньюя на Вэй Ина. — Простите, я не специально… — Ничего страшного, не ушиблись?.. Глаза в глаза. Впервые встречаются вживую, не душа с душой. Несмело улыбается невысокий паренек с растрепанным хвостиком. Высокий мужчина, странно похожий на него, улыбается радостно и от души; руки тянутся обнять, убедиться, что живое теплое тело реально, что живой в этом мире. Живой, тонкий и хрупкий, но подвижный и гибкий. Легкий, смеется воздушно, тянется обнимать в ответ, щекотно задевая вихрами подбородок. Живой. — Ты все помнишь? — в кафе, куда они завернули поболтать, Вэй Ин заказал им обоим чай и пирожное Сюаньюю. Тот смущенно хмыкает: «Помнишь, что я люблю сладкое, Сянь-гэ?». — Да, помню. И ты тоже? А остальные тоже переродились? — Тоже, тоже. Даже Вэни! И мой шиди непутевый, и шицзе с павлином, и даже А-Жуланя уже родили, представляешь? — Вэй Усянь едва не подпрыгивал, торопясь рассказать все-все. Сюаньюй слушал внимательно, хихикая в чашку чая, вставляя порой комментарии и задавая вопросы. — А Не Хуайсан выучился на редактора и работает в издательстве. Его брат, ну, ты знаешь, Не Минцзюэ, был в бешенстве, что младшенький не будет продолжать семейное дело и работать в их фирме, но вроде смирился. Ему сейчас не до возмущений — он в больнице со сложным переломом ноги, сбила машина… — О, я видел его в больнице, — мимоходом, почти про себя отмечает Сюаньюй, расчленяя пирожное. — Видел? — Вэй Ин удивленно замер. — Да, — Сюаньюй отстраненно улыбнулся. — Там лежит… мой друг. Я его навещал и столкнулся с А-Саном. — Почему ты не попытался с ним пообщаться? — негромко спросил Вэй Усянь. — Не пытался найти Мэн Яо или меня? — А зачем? Мо Сюаньюй мягко улыбнулся, отодвигая от себя тарелочку с пирожным и откидываясь на спинку стула. Рассеянно посмотрел на свои ногти, накрашенные черным лаком. Улыбка стала мечтательной, когда он коснулся черной фенечки с зелеными бусинами. — Ты был на Пепельной равнине, Сянь-гэ? После первой смерти или второй? Помнишь ли суд? Вэй Ин опустил глаза. На безымянном пальце сверкнуло обручальное кольцо, а на запястье свободно болтался браслет — простая металлическая цепочка. Такая же сейчас охватывала запястье Цзян Чэна, он знал точно. — Нет. Я почти не помню посмертия. — Владыка Яньло не знал, что со мной делать, — тихо произнес Сюаньюй. — Никто не знал. Держать меня вечно в пограничье? Отправить на муки? На перерождение? Я ожидал решения, скитаясь по Пепельной равнине. Демоны не обращали на меня внимания. Прочие души стремительно отправлялись кто в ад, кто на перерождение, кто возносился к небожителям. А я бродил и ждал. Сюаньюй взял салфетку, начав ее сворачивать прихотливыми складками. — Одна душа задержалась там так же, как и я. Он совсем не хотел поначалу со мной общаться. Его судьба была жестока, и сам он был жесток. В нем было мало добра. И почти никто не сомневался, что его ждут адские мучения. Но почему-то Владыка не спешил с его наказанием. И мы с ним начали общаться… Не сразу, — тихий смешок. — Я его действительно вначале сильно бесил. Он… очень высокомерный. И вспыльчивый, как глава Цзян, знаешь, очень похоже. Но мне с ним до странного легко было общаться; и я упросил отправить нас на перерождение вместе. Салфетка ловко скручивалась в тонких пальцах. — Одновременно не вышло, Цин-Цин меня старше на добрые семь лет. И наказание за грехи настигло его уже в этой жизни; сильная травма. Он уже давно в больнице. Я тоже попал в больницу — так и встретились в этой жизни. В сомкнутых ладонях замерла белоснежная бумажная роза. Сюаньюй продолжал говорить, поглаживая взглядом хрупкие лепестки. — Я правда поначалу думал, что в новом перерождении встречусь со всеми. И с тобой, Сянь-гэ, и с Цзысюанем, и с Цзинь Лином подружусь, и с А-Яо нам удастся наконец стать братьями. Я ведь и в этой жизни его брат — просто мама оборвала все связи с отцом, а моя тетя в этой жизни оказалась терпимее и добрее, представляешь? Поднял взгляд. Радужка отливала глубоким аметистовым умиротворением. — Но это все прошлое. Я не собирался специально искать встречи со своим прошлым, Сянь-гэ. В моем настоящем есть человек по имени Шэнь Цинцю, он вспыльчивый и раздражительный сверх меры. Он болезненно гордый и ему тяжело говорить о своих чувствах. Иногда Цин-Цин агрессивно заботлив и ревнив. И он до безумия боится повторения своих прошлых ошибок, боится ранить и потерять близкого человека вновь. В моем настоящем есть наша квартирка, пока что я живу один, но скоро Цинцю выпишут, и мы поселимся там вдвоем. Я выступаю в кафе, играю на гитаре и фортепиано. Учусь заочно на этнолога, хочу изучать фольклор. В краешках губ осела печаль. — В моем будущем, я надеюсь, у меня будет любимый человек и интересное мне дело. Не будет больше безумия и горя. — Юй-эр… — Сянь-гэ, не пойми меня неправильно — я рад встрече. Но зачем тревожить былое? У меня уже другая жизнь. И у А-Яо, и у А-Сана. Зачем ворошить дурную память? — Мэн Яо все помнит. Думаю, он хотел бы извиниться. Мо Сюаньюй вдруг разом замыкается. Вот были полны прозрачной лаванды и капели весенней его глаза. И вот они — грозовые тучи. В губах нет улыбки, пальцы сминают цветок. Вэй Ину мерещатся черные с алым одеяния и красные лепестки в исцарапанных ладонях. Капли крови на щеках. Миг — и видение рушится водопадом. У Сюаньюя очень уютная серая толстовка, на капюшоне кошачьи ушки. Волосы захвачены в забавный хвостик, и щеки его явно круглее, чем в прошлой жизни. Он улыбается грустно. — Ты сказал, что встретил семью Вэней — ты бы хотел слышать извинения от них? От Вэнь Жоханя или Вэнь Чао? Ты бы хотел вообще напоминать об этом? В принципе вспоминать сожженную Пристань Лотоса, убитых Юй Цзыюань и Цзян Фэнмяня? — Нет, — роняет Вэй Усянь. Новая жизнь. И люди, пусть не помнят, но те же; но в этой новой жизни, все они будто освободились от оков, ведут себя иначе. Имеют возможность жить иначе. Не губить и не погибать. Не убивать и не терять. — Если Мэн Яо хочет извиниться, если его это мучает — я его выслушаю. Давай обменяемся телефонами? Когда поговоришь с ним, позвони мне, хорошо? Договоримся о встрече, — Сюаньюй кладет розу между ними, небрежно и ласково касается руки Вэй Ина своей ладонью. Заглядывает в глаза весело и добро. — Сянь-гэ, я вовсе не против с тобой общаться. Давай подружимся в этой жизни? Вэй Ин смеется, поводя плечами, будто стряхивая груз. — Разумеется, мы подружимся! Ты еще попробуй от меня отделаться. Записывай мой номер… Сюаньюй смеется в ответ. Они тепло прощаются — давние знакомые. Так кажется, что у них было только все самое хорошее в жизни. И так и есть. Есть дом, есть любовь и счастье. Только далось это нелегкой ценой. *** В Башне раскаяния, что высилась над Пепельной равниной, было потрясающе уныло. Одинаковые коридоры, по которым сновали демоны и души. Тени — призрачные и матово черные; и почти как живые, безжизненно смотрящие перед собой. Шэнь Цзю презрительно и устало поморщился. Его не спешили судить, повелев ожидать на верхушке Башни. Будто он собирался в самом деле спускаться по ступеням из ножей. Ему хватило боли и в пыточной камере Ло Бинхэ. Должно быть, звереныш взбесился до невозможности, обнаружив его мертвое тело, висящее на цепях. Хоть бы Нин Инъин, милой девочке, что оборвала его мучения, не досталось. Суда Шэнь Цзю не боялся. И наказания тоже — хуже его жизни ничего быть не может. Его тяготило ожидание, нудное и серое, как глаза теней. Он надеялся, что его глаза хоть капельку поживее. — Ого, ты такой яркий! — Шэнь Цинцю, нахмурившись, посмотрел на юнца, нарушившего серый покой неуместным возгласом. Юноша взбудоражено улыбался, прижимая руки к груди. Он был… цветным. Пусть всего три цвета — черный, серый, красный — но они были насыщенными, живыми. Черный — полночная тьма, серый — грозовое небо, красный — кровь. Юноша улыбался, жадно разглядывая Цинцю. Зеленые одеяния, нефритовая корона — лорд Цинцзин выглядел как при жизни, как до пыток своего ученика. Целый, невредимый, похожий в этом стылом унынии на небожителя, спустившегося сюда по ошибке. — Меня зовут Мо Сюаньюй, — юнец кланяется, взмахивая растрепанным хвостом. — Я ожидаю суда. Ты тоже? Как тебя зовут? Ты был при жизни заклинателем, да? — Мое имя Шэнь… — горло перехватило. Какое имя выбрать? -… Цинцю. И не думаю, что в этом месте поощряются праздные беседы. — Демонам без разницы, — пожимает плечами новый знакомый. — Почему бы не скрасить ожидание беседой? Расскажи о себе, откуда ты? Судя по одежде, издалека… — Я предпочту потратить время ожидания на размышления, нежели на пустую болтовню, — холодно ответил Шэнь Цзю, отворачиваясь и уходя. Но Сюаньюй, казалось, не принимал его отказа. — Шэнь-гэгэ, взгляни, для меня пожертвовали цветы. Правда, красивые? — Букет из алых ликорисов и белых лилий выглядел ярко и живо, обрамленный сочной зеленью. Хотелось прикоснуться к нежным лепесткам и вдохнуть сладкий аромат, вспоминая богатые сады. — Я не разрешал звать меня так фамильярно, — огрызается Шэнь Цинцю, прячась за веером. — Наблюдай с Башни за теми, кто сжигает для тебя дары, а меня не тревожь. Улыбка Сюаньюя немного угасла. — А тебе разве не за кем наблюдать? Не за кем. И никто не будет сжигать дары. Ци-гэ уже давно ушел на перерождение. Он же здесь застрял. — Это не твое дело. Уходит. К сожалению, Башня — довольно тесна для двоих, если один из них обладает неуемным любопытством и желанием пообщаться, а второй желает лишь уединения и покоя. — Цинцю, а мне пожертвовали локвы. И личи, ты любишь личи? А еще есть груши, хочешь? О, еще и конфеты, Сянь-гэ помнит, что я люблю сладости! — Ты когда-нибудь научишься учтивости? — сквозь зубы цедит Шэнь Цзю, отворачиваясь. Он только присел, будет глупо сразу вставать и уходить. — Видимо, твои родители не воспитали тебя должным образом. Сюаньюй тихонько вздыхает. Ставит корзину с фруктами между ними. Неловко сомкнул ладони на коленях. Эта душа, непривычно яркая, притягивает внимание. Чем-то они похожи, вот только чем же? Эта душа манила. Холодной болью, злым надломом. Все эти колючки и шипы — Сюаньюй чувствовал, что на самом деле защищаются не от него. Отобрал из корзинки себе несколько локв и грушу. Горсть конфет спрятал в рукаве. Робко подтолкнул корзину ближе к Цинцю. — Я просто… вижу ведь, что тебе никто дары не сжигает. Ни ритуальных денег, ни каких-то иных подношений. У тебя никого не осталось. Знаешь, у меня тоже нет родных. Тот, кто приносит мне дары… Он не обязан. Я спас ему жизнь, он чувствует себя должным… Но он мне тоже очень помог, поэтому мы, вообще-то, давно в расчете. Приятно, что Сянь-гэ меня помнит. Прикусил губу. — Извини. Ты просто… Тебе очень больно, да? Угощайся, пожалуйста. Надеюсь, тебе станет легче, — срывается на шепот Сюаньюй и неловко убегает, прижимая к себе фрукты. Шэнь Цинцю оглядывается. Вздыхает, смотрит на фрукты. Помедлив, берет сочную грушу. Кусает спелый бок. По подбородку течет сладкий сок. До чего же бесцеремонный щенок… Сидит на краю Башни, ссутулившись. Босые ноги болтаются в воздухе, капает с них почти черная в вечных сумерках кровь. Сюаньюй беззвучно шевелит губами, смотрит на равнину. — Что же могло произойти, что ты наконец утих? — фыркает Шэнь Цинцю, присаживаясь как будто и не рядом, но так, чтобы слышать. Сюаньюй опускает голову вниз, худые руки обнимают плечи. С подбородка что-то капает. Черное, хотя должно быть красное. Души плачут кровью. — При жизни я был незаконнорожденным сыном главы заклинательского ордена. Он привел меня в свой дом, признал сыном. А мой сводный брат — такой же бастард — с боем, с огромным трудом выгрыз себе место в этом ордене. Он… улыбался мне. Но тихо ненавидел. Считал конкурентом. Помехой. Он наслал на меня безумие, подставил; меня выгнали из ордена. Сейчас… сейчас он тоже мертв. Он там, на равнине, — Сюаньюй машет неопределенно рукой вниз. — Я к нему спускался. Кровь из ступней течет вяло. Шэнь Цзю подавляет дрожь. Ни за что он не пожелал бы спуститься. Пусть не на кого ему из этой Башни глядеть — он не желает вновь идти по ступеням из ножей. — Я хотел с ним встретиться, — едва слышно вздыхает Мо Сюаньюй. — Поговорить, наверное. Но я даже подойти, показаться на глаза не решился. Сбежал. — Почему? — Не знаю, — пожал плечами. Шэнь Цинцю морщится от безжизненного голоса. Как странно, его же раздражал жизнерадостный тон этого юнца. — Я должен был разозлиться, наверное. Из-за него я потерял хорошую жизнь, меня назвали сумасшедшим, моя мать повесилась от горя, что я сошел с ума. Я должен его ненавидеть. Сюаньюй поворачивает к нему голову. Щеки раскрашены багровым. — Я не почувствовал ни злости, ни ненависти; даже раздражения. Мне стало грустно, а еще я немного испугался. Не так, когда опасно, а когда предстоит встреча с незнакомым, пугающим человеком. Ветер завывает вокруг, заглушая слова. — Я даже мстить ему не хотел. Просто… Я бы хотел переродиться вместе с ним. Быть с ним снова братьями. Поговорить. Объяснить, что не собирался я быть ему преградой, не нужно мне было звание наследника, мне просто нужна была семья. Мне… мне нужен был старший брат. Голос срывается в пустоту. Ветер уносит слова, срывая с искусанных губ. Ци-гэ. Увидеть снова, поговорить и все прояснить. Снова быть братьями. — У меня был брат, — Шэнь Цинцю прикрывает глаза. Не хочется смотреть на равнину. И на изуродованное слезами лицо смотреть тоже не хотелось. — Он предал меня, и всю жизнь я отталкивал его из-за этого, но так окончательно и не смог оттолкнуть. — Что с ним стало? — Он умер раньше меня. Впрочем, я пережил его ненадолго. Я тоже так и не смог его возненавидеть за предательство. Видишь, в чем несправедливость, — губы изгибаются в безжалостной улыбке. — Своему брату ты будешь склонен простить все, что угодно. Ты не сможешь до конца возненавидеть, будешь выдумывать оправдания. Лишь бы… Лишь бы жил… — Лишь бы оставался братом. Сюаньюй успевает подобраться очень близко. Касается робко трепещущего рукава. Улыбается уголками губ, а глаза неожиданно ярко отливают лавандовым. Шэнь Цзю хмурится и тянется оттолкнуть. Но юноша успевает прижаться к его плечу лбом, неловко сжимаясь и подбирая под себя ноги. Сворачивается под боком, как бездомный кот. Рука повисла в воздухе; неловко. Шэнь Цзю, впрочем, тянет ее к волосам, больно дергает за прядку. — Хватит вытирать об меня свои сопли. Соберись и умойся. Тебе ведь передавали в дар свежую воду? Смой кровь. И ступни обмой. Перевязывать бесполезно, но холодная вода принесет облегчение. — Цин-Цин, ты такой заботливый. — Это еще что за прозвище?! Ты, я посмотрю, совсем ничему не учишься?! — веер совсем не больно шлепает по макушке. Сюаньюй смеется серебристым колокольчиком, бодро вскакивает и отбегает. За ним тянутся черные кровавые следы. Слишком живой и яркий для этого места. Ему бы жить и жить, заражать других своим жизнерадостным смехом, любить и соблазнять, быть счастливым… Шэнь Цинцю поднялся и пошел за черными следами. Это место слишком сильно влияло на него. Скорее бы его судили. — Цин-Цин, скоро мой суд. Кажется, судья наконец-то понял, что со мной делать, и, скорее всего, меня отправят на перерождение, — Сюаньюй держал в руке пожертвованные цветы, желтые мелкие ирисы, и тревожно смотрел на Шэнь Цзю. — Прекрасно. Я смогу от тебя отдохнуть, мелкая пиявка. Впрочем, в твоих словах слишком много допущений. Так что не особо тешь себя надеждами, — Цинцю обмахнулся веером, сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. Этот ребенок никогда не научится манерам. Поправлять его уже не было никакого смысла. — Ну, я уже имею опыт уговаривания очень упрямых людей, так что… — юноша застенчиво улыбнулся. — Думаю, ко мне прислушаются. Цин-Цин, давай переродимся вместе? — Что? — Шэнь Цзю опустил веер и нахмурился. Лицо Мо Сюаньюя приняло непривычно серьезное выражение. — Давай переродимся вместе, — повторил он упрямо. — Господин Матоу, один из наших стражей, сказал, что это возможно, тебе просто предстоит в новой жизни пройти испытание в качестве наказания. Болезнь, травма, какая-то сложная проблема… Но я обещаю, я тебе помогу! Мы можем попробовать… — Попробовать? Не неси ерунды! — веер захлопнулся с резким щелчком. — С какой стати нам с тобой перерождаться вместе, проживать следующую жизнь вместе?! Ты думаешь, я захочу иметь дело в новой жизни с тобой, приставучим, наглым, невежественным глупцом… — Ты и сам, знаешь ли, не кусок тростникового сахара! — неожиданно зло выкрикнул Сюаньюй. Желтые цветы полетели вниз, на серые камни, а тонкие руки крепко схватили плечи Шэнь Цинцю. — Ты правда думаешь, что я такой идиот, что я не вижу твоих недостатков? Ты завистливый и высокомерный гордец, ты не умеешь толком сопереживать и выражать свои чувства, ты привык прятаться за ледяной колючей броней и старательно показываешь, как же ты ненавидишь и презираешь всех вокруг. И в какой-то мере да, ты действительно можешь большинство людей втоптать в грязь с превеликим удовольствием! — Так что же ты не отстанешь от меня никак, если я такой злодей? — прорычал Шэнь Цзю, схватив пугающе тонкие руки в попытке оторвать их от себя. И замер, услышав следующие слова, произнесенные тихо и уверенно. — Потому что у нас с тобой есть нечто похожее, Шэнь Цинцю. Одно качество, которое нас так объединяет, — Мо Сюаньюй грустно улыбнулся. — Мы прячем свои чувства и так боимся сказать о них правдиво. Мы прячемся — я за улыбкой, ты за презрительностью и высокомерием. Ты при жизни никому не сказал и слова правды о том, чего действительно хочешь… Ты хоть одному человеку, хоть раз, смог сказать правду?.. Как и я. — Сюаньюй оскалился, мучительно сводя брови. — Если бы я сказал брату, что с радостью откажусь от всех привилегий ради него, буду ему верным помощником, не буду преградой — потому что мне нужна была семья, а не титул главы ордена — он не свел бы меня с ума и не выгнал из ордена. Если бы я сказал одному человеку, что люблю его всем сердцем и готов ему помочь, чем смогу, но невероятно сильно хочу просто жить, спокойно и безопасно — он не превратил бы меня в живое орудие мести. Смешно, но только после смерти я не притворяюсь. А ты, Шэнь Цинцю… ты все еще прячешься, но маска твоя прозрачная, как хрусталь. Я все через нее вижу. Твои сомнения. Твою боль. Твои сожаления. И мы так похожи, милосердная Гуаньинь, так отличаемся и так похожи… — Сюаньюй разжал руки и уронил их вдоль тела. Застывший Шэнь Цзю отпустил его, складывая свои руки перед грудью в защитном жесте. — Меня к тебе тянет. Хочу улыбаться тебе. Хочу, чтобы ты говорил мне о своих чувствах. Ты иногда бываешь очень искренним, в поступках, без слов, но это так завораживает… Например, ты поразительно заботлив, это так приятно… — Я не заботливый, — губы словно замерзли, слова проталкивались с трудом из сжавшегося горло. — И я не искренний. — Ты замотал мои ступни в ткань, оторванную от своего нижнего ханьфу, — улыбнулся Сюаньюй. — И ты ругал меня за то, что я бегаю вниз по лестнице, что так небрежно отношусь к своему телу. Твоя душа тянется к теплу, жаждет его. Ты можешь отрицать это сколько угодно — словами — но тебе одиноко. Шэнь Цинцю отступил от него на пару шагов. Словами, будто ножом, Мо Сюаньюй срезал с него защиту, слой за слоем. Все его доспехи, все стены. Будто они из мягкой глины, а не из острого льда. — Я больше не буду молчать. Я буду говорить прямо о том, что чувствую. Чего хочу. К чему стремлюсь. Не буду обманывать и в первую очередь — самого себя. Цин-Цин, — улыбка коснулась глаз, окрашивая их мягким аметистом. — Пойдем со мной? Давай переродимся вместе? Шэнь Цзю опустил голову, его глаза скрыли волосы. Сжатый в ладони веер резко развернулся, прикрывая нижнюю половину лица. — Ты говоришь, что знаешь меня. — Я вижу тебя настоящего, — мягко поправил Сюаньюй. — Это не совсем то же самое. Но я хотел бы узнать. И чтобы ты узнал меня. — Я раню людей, — неприятная усмешка показывается из-за края веера. — Ты тоже будешь ранен мною. Я ужасный человек, как ни крути. Пытайся оправдать меня сколько угодно, но это так. — Будь ты на самом деле ужасным — ты бы так не считал. Ты сам бы себя оправдывал. Но если ты так говоришь — ты не плохой. Ты просто несчастен. Шэнь Цинцю продолжил улыбаться. — Значит, ты согласен страдать от моего характера. Что ж, хорошо, — он одним широким шагом преодолел расстояние между ним и подцепил указательным пальцем подбородок юноши, вынуждая поднять лицо к нему. — Не смей жалеть об этом решении; я не позволю тебе уйти. Мо Сюаньюй мягко улыбнулся и передвинул его руку, прижав ладонь к своей щеке. Довольно зажмурившись, он приник к руке Цинцю. — Я никогда не пожалею. *** Сюаньюй сидел на лавочке в саду при больнице и скучающе листал учебник по философии. Этот предмет первое время ему очень нравился. Хитросплетения смыслов, теорий, размышления о человеке, о Вселенной… Было интересно, пока он не вспоминал свою прошлую жизнь, посмертие и перерождение. Для человека, который существовал в виде бесплотного духа достаточно долго, который видел загробный мир и общался с теми, кто вершат суд над людскими душами — это все было смешно. Любое учение становилось похожим на сборник анекдотов, а любые размышления и исследования казались бессмысленными. В жизни, как бы странно это ни звучало, самым главным была именно сама жизнь. В каждом ее проявлении. Ветер, тревожащий кроны деревьев, солнечный свет, падающий на страницы книги и на руки, вкус мороженого, съеденного впопыхах. Объятия дорогого человека. Все самое приятное и самое горькое. Все цвета и полутона. Музыка, бессвязный шум, смех, звон клинков. Каждое слово и каждая встреча. Ничего не было лишним и каждым мгновением следует наслаждаться словно последним. И в частности, каждую встречу — каждого человека — следует принимать. Раскрывать душу, чтобы понять чужую душу, смотреть ясно в глаза и слышать то, что говорить не хотят. Сюаньюй знал, что такой путь несет много боли, но иначе не хотел. Возможно, все же стоило пойти на психолога. Вот курс психологии ему нравился, пусть и был почти факультативным. Может, заняться получением второго образования? Позже, когда Цинцю поправится полностью… Пока что хлопот у него достаточно. Мо Сюаньюй со вздохом захлопнул учебник и поднял голову. С улыбкой посмотрел на человека, который почти прошел мимо. — Яо-гэгэ, неужели ты так и не решишься даже поздороваться со мной? Это невежливо. Человек замер, затем обернулся. Было непривычно видеть Мэн Яо — Цзинь Гуанъяо — с короткими волосами, без ушамао, в обычной одежде — джинсах и водолазке. Красивый и в этой жизни, с располагающим к себе лицом. Невысокий, пожалуй, даже чуть ниже Сюаньюя. Он подавил смешок — да и в прошлой жизни они были почти равны по росту, несмотря на разницу в возрасте. — Когда ты меня заметил? — Еще в начале аллеи, — все-таки не сдержал хихиканья Сюаньюй. — Все ждал, когда ты сядешь рядом. А ты решил просто мимо пройти, это грубо. — Прости, — мягко улыбнулся Мэн Яо, осторожно присаживаясь рядом. Будто все ждет, что его прогонят. — Вэй Усянь сказал мне, где тебя можно найти и когда именно. Он хотел организовать нашу встречу лично, но я сказал, что хочу подойти к тебе сам. Сюаньюй не сдержал широкой улыбки. Они с Сянь-гэ действительно стали друзьями, почти братьями. Они даже познакомились с парами друг друга — чтобы те не ревновали. Лань Ванцзи внимательно посмотрел на Сюаньюя, кивнул ему — и разом принял, безоговорочно и спокойно. Шэнь Цзю выпотрошил Вэй Ина взглядом, обфырчал, назвал еще одним радостным идиотом… и неожиданно неплохо поладил, проводя с ним целые диспуты на самые разные темы. (Вэй Ин, посмеиваясь, сказал, что Шэнь Цинцю действительно здорово напоминал Цзян Чэна и Вэнь Чао одновременно. «А значит, мы с ним точно подружимся», — оптимистично заявлял он). — И ты пришел ко мне. — Я думаю, нам стоит поговорить, — спокойно произнес Мэн Яо. — В этой жизни мы тоже братья. Все еще братья. — Мы единокровные братья по отцу, — согласно кивнул Мо Сюаньюй. — Правда, не могу не упомянуть, что моя мать оборвала все связи с Гуаншанем, и даже слышать о нем не желает. Сейчас у нее уже второй муж и еще двое детей, девочки, мои сводные младшие сестренки, — Сюаньюй нежно улыбнулся. — Я вас могу потом познакомить, если захочешь. Опосредствованно, но они тоже твои родственницы. — Почему бы и нет? — Мэн Яо спокойно улыбнулся. — Однако поговорить я хотел не об этом. Не о настоящем. Черт с ним, с нашим отцом, я и сам с ним не общаюсь. И моя мать в этой жизни тоже живет счастливо. Словно это перерождение нам всем дано для того, чтобы исправить прошлые ошибки, жить счастливо и мирно… — Некоторые ошибки не исправишь. Ветер взвыл особенно сильно, растрепав волосы; будто специально. Сюаньюй отвернулся от Мэн Яо и посмотрел вперед, на пышно цветущие кусты гортензии. — Эта жизнь тоже не идеальна. Есть и проблемы, и болезни, и препятствия. Слезы, потери, злость. Она гораздо лучше предыдущей, я согласен. Но… Ты говорил с Сянь-гэ обо мне? Спрашивал о том, почему я, помня все, не ищу встречи? — Да, говорил, — тихо произнес Яо. — И, знаешь, я с тобой согласен. Прошлое нужно оставить позади. Смотреть в будущее и тому подобное. Могу понять, почему ты не хотел встречаться со мной и заново знакомиться с Не Хуйсаном. Но есть вещи, которые необходимо все же прояснить, чтобы двигаться дальше. — И что же это за вещи? — Мне не следовало так поступать с тобой. Слова упали на Сюаньюя тяжелым пыльным одеялом. Он стиснул зубы. Это нужно просто перетерпеть. — Я должен был поговорить с тобой. Присмотреться. Я не доверял тебе и считал конкурентом; но даже так, я мог сделать тебя своим союзником, я мог… — Ты не считал меня братом, — одними губами произнес Сюаньюй. Едва слышно, шепот почти заглушался ветром. — Ты и Цзысюаня убил руками Вэнь Нина. Тебе не нужны были родственники со стороны отца в принципе. Тебе и в голову не приходило, что я могу быть тебе братом. Не только по крови, но и по духу. — Возможно, — Мэн Яо вздохнул. — Нет, так и было. Кого бы ни привел Цзинь Гуаншань — для меня это была бы очередная преграда на пути, которую мне нужно устранить. Но ты смотрел на меня с таким восхищением и доверием… Ты можешь мне не верить, но я сожалел. После твоего изгнания, я порой думал о том, чтобы найти тебя и помочь, тайно, не показываясь. Но я постарался как можно скорее выбросить тебя из головы. Мне следовало… — Тебе следовало быть немного человечнее, ну а мне — поговорить с тобой по душам! — хлестко, наотмашь, как пощечина. Сюаньюй сжал руки на коленях. — Ты думаешь, я не понимал ничего? Был жизнерадостным глупым щенком, который не осознавал, в каком положении оказался? Милосердная Гуаньинь, я видел больше, чем хотел! Пренебрежение, с которым отец относился к тебе. Шепотки слуг о том, что неспроста глава привел самолично еще одного бастарда. Твой острый взгляд. Ты думаешь, я не чувствовал, как на меня влияет твоя музыка?! — Тогда почему… — Сюаньюй прервал его одним отчаянным взглядом, резко повернувшись к нему. — Потому что тогда все стало бы гораздо сложнее. Потому что мне пришлось бы бороться. «Что я могу сделать против своего великого брата, героя войны», — думал я. «Я действительно лишний в Ланьлин Цзинь», — искренне считал я. Я не думал о последствиях, лишь плыл по течению. Но знаешь что? Мне следовало открыть рот и словами донести до тебя, что мне не нужны и даром титул наследника и благосклонность отца. Мне была нужна семья. Мне нужен был брат. Мэн Яо смотрел в широко распахнутые глаза Сюаньюя. Прямо, с болью от осознания потерянного времени — потерянных возможностей. — Ты не простишь меня. — Это было в прошлой жизни, — криво усмехнулся Сюаньюй. — Твоя смерть… списала все долги. В этой жизни ты не совершил пока ничего дурного. — Но я могу. И я все еще тот человек, который свел тебя с ума. — А Хуайсан дал мне описание ритуала, призывающего Старейшину Илина в мое тело. Вэй Усянь, в свою очередь, послужил причиной раскрытия твоих планов и твоей гибели. И все это было в прошлой жизни, Яо-гэгэ. Эта жизнь — совсем другое дело. Сюаньюй встряхнул головой. — Не извиняйся. Перестань вспоминать ту жизнь, она завершена. Мы можем стать братьями, подружиться — я не против, но… — Зато несколько против я. Спокойный голос с оттенком недовольства разрезал их напряженную атмосферу как остро наточенный клинок. Опираясь на костыль, рядом с лавочкой стоял высокий мужчина с пронзительными зелеными глазами. Темные волосы до плеч качнулись, обрамляя его бледное лицо, когда он склонил голову набок. — Мне определенно нужно поправиться как можно скорее, за тобой нужен глаз да глаз, А-Юй. — Цин-Цин… — на секунду растерялся Мо Сюаньюй. Но тут же вскочил легкой пружинкой, радостно хлопнув в ладоши. — Так вот какой сюрприз ты мне хотел показать! Тебе уже разрешили выходить на костылях наружу? Как здорово! Теперь мы будем чаще с тобой гулять здесь, Цин-Цин! — Да-да, разумеется, — Шэнь Цинцю позволил себе скупую усмешку, не сводя взгляда с Мэн Яо, который медленно поднялся вслед за братом. — Ой… Вы не знакомы. Цин-Цин, это Мэн Яо, мой сводный брат по отцу. Я тебе о нем рассказывал, помнишь? Яо-гэгэ, это Шэнь Цинцю, он… — Я его будущий муж, — перебил Сюаньюя Шэнь Цзю, улыбнувшись чуть шире. Очень нехорошо улыбнувшись. Дождавшись ответного поклона и явно через силу выдавленного вежливого приветствия, он посмотрел на залившегося смущенным румянцем Сюаньюя. — Ты же принес то, что я просил? Бери сумку и пойдем ко мне в палату. Пока что меня выпускают ненадолго. С братом, — полоснул Мэн Яо взглядом, — ты пообщаешься позже. Мо Сюаньюй согласно кивнул. Подхватил сумку, кивнул Мэн Яо, бросив: «Я возьму твой номер у Сянь-гэ, спишемся». Зашагал рядом с Шэнь Цзю, подстраивая свой шаг под него. — Не ревнуй. — Я не ревную. Я выше этого чувства. — Правда, не ревнуй. Он мой брат по крови, в конце концов. Я не отрицаю, он красив, он все еще восхитителен, но… — Он причинил тебе много боли, а ты его так легко прощаешь. Имей я способности и возможности прошлой жизни, ему бы не поздоровилось бы. — Нет, я… — Сюаньюй остановился. Опустил голову. Он правда думал, что эта рана зарубцевалась, что остался лишь тоненький шрам на его душе. Честное слово, ведь погиб он скорее из-за Не Хуайсана, чем из-за Цзинь Гуанъяо; однако почему-то вмешательство Не Хуайсана едва ли отразилось на нем. Да, было больно и обидно, но он сейчас вспоминал об этом совершенно спокойно. И на Хуайсана, попадающегося ему в больнице, смотрел с улыбкой и легко. Совсем легко. Так почему у него сейчас чувство, будто его вскрыли по живому? — Я… почему мне все еще так больно? — он всхлипнул. — Я думал, я уже все забыл… — всхлипнул громче. Шэнь Цинцю вздохнул, когда заметил, как по щекам текут слезы. С еще одним тяжелым вздохом он притянул его к себе, позволяя уткнуться лицом в больничную рубашку. — Потому что он был тебе семьей. Ты считал его братом, родным человеком. Не Хуайсан был посторонним. Почти незнакомцем. И твоя влюбленность в него была наивной и слабой. Никакая влюбленность в принципе не сравнится с привязанностью к члену семьи. Потому тебе так больно. Потому я не хочу, чтобы вы встречались с ним. — Вообще не встречались? — тихонько пробурчал Сюаньюй, шмыгая носом. — В этой жизни он ничего мне плохого не сделал. И вообще ничего плохого не сделал. Пока что. — Какая мне разница, что он там сделал или не сделал, — досадливо фыркнул Шэнь Цзю. — Он причинил тебе такую боль, что даже перерождение ее смягчить не смогло. Пусть держится от тебя подальше. Сюаньюй растроганно прижался к нему еще теснее, счастливо улыбаясь. Сердце еще сжимала боль, но ее тиски постепенно разжимались, снова хотелось улыбаться этому невозможному человеку. — Цинцю… — Ну что, ты прекратишь наконец об меня свои сопли вытирать? — Я ковер купил в гостиную. Большой такой, с длинным ворсом. По нему очень приятно босиком ходить. Цинцю закатил глаза. — И что еще ты нам в квартиру купил? На что еще деньги спускаешь? — Вот не надо, ковер тебе понравится, — Сюаньюй надулся в притворной обиде. Затем, чуть отстранившись, заглянул в глаза. — А еще я купил плед. Шерстяной, теплый. И такой большой, что можно в него вдвоем завернуться. — Даже и не думай, я на такую ванильную гадость не подписывался. Комнатные растения, о которых я тебя просил, ты не купил, я так понимаю? — Цинцю легонько потянул за выбившуюся из хвоста прядку. — Купил, — Сюаньюй рассеянно поглаживал его по спине. — Только расставлять их сам будешь, у меня с чувством фэн-шуя и меры всегда было не очень. — Я бы тебе и не доверил такое ответственное дело. Я и так тебе спальню и кухню на откуп дал. — Ты скучаешь по лесам в своей прошлой жизни? Ну, в том ордене, где ты был учителем? Шэнь Цзю поджал губы. Легонько щелкнул по носу. — Не бери в голову. Просто в Шанхае не хватает зелени. — Цин-Цин… — Мо Сюаньюй вздохнул и еще крепче прижался к Шэнь Цинцю. — Ты порой такая прелесть. Я тебя люблю. — Прекрати уже липнуть ко мне, ты, маленький репейник! — ругнулся Цинцю, не очень активно пытаясь отодрать Сюаньюя от себя. На секунду замер, прикрыв глаза. — Ты уверен, что эти слова предназначаются именно мне? — А кому еще? — Сюаньюй потерся щекой о его грудь. Прижался, прислушался к сердцебиению, улыбнулся. — Тебе. — Я… не смогу сейчас ответить, — он просто не сможет это выговорить. Эти слова не для его язвительного и ядовитого языка, он не сможет не отравить их. — Ничего страшного, Цинцю. Я знаю, что на самом деле ты ко мне испытываешь. — Раздражение от твоих выходок? — с облегчением фыркнул Шэнь Цзю, старательно растрепав и без того распадающийся хвостик. — В том числе и раздражение, — рассмеялся Сюаньюй. — Ты сильно будешь злиться на меня, если я скажу, что ты очень заботливый и испытываешь ко мне нежность? — Что?.. — задохнулся Цинцю. — Ну ты… Сюаньюй засмеялся ещё громче, когда ругающийся Шэнь Цзю начал отдирать его от себя. — Кое-кто с тобой бы не согласился, — прекратив безрезультатные попытки отлепить его, Шэнь Цзю поджал губы. Ло Бинхэ. Ци-гэ. — Этим людям стоило быть настойчивее, — хмыкнул Мо Сюаньюй. — Если бы в прошлой жизни был кто-то похожий на тебя… — «все было бы иначе?» — я бы отправился в диюй добровольно и с огромной радостью! — А если честно? — лукаво посмотрел прямо в глаза. Призрачно теплый аметист заливал радужку широко распахнутых глаз. Цинцю фыркнул с притворным возмущением. Затем, быстро оглянувшись по сторонам, наклонился и легко коснулся губами его улыбки. — Цинцю… — Все, идём в палату. Мне нельзя долго гулять. — А ты поцелуешь меня ещё? — Наглый липучий репейник!.. Если бы мы встретились в прошлой жизни, до того, как я угодил в лапы того звереныша Ло Бинхэ, до того, как я совершил самые ужасные свои ошибки… Все действительно было бы иначе. Но прошлое изменить нельзя. У нас есть только настоящее. Я хочу, чтобы ты всегда был со мной. Невзирая на мой характер, на все мои колючки — пожалуйста, будь рядом. Я не знаю, когда смогу ответить тебе — но я тоже… Я действительно тоже очень…