***
Когда Артур просыпается, уже давно перевалило за полдень, и в спальне немного жарковато от солнца, льющегося в незанавешенное окно. Имс ушел, но так всегда бывает, когда он спит допоздна. Артур заканчивает потягиваться, отбрасывает влажные от пота одеяла, и слышит за дверью спальни негромкий звук телевизора и дребезжание чашки Имса. Артур нюхает себя и морщится от отвращения, ощутив какофонию запахов пива, пота и секса на своей коже. Определенно пора принять душ. Но сначала... Оказывается, далеко идти не надо. Артур переворачивается, чтобы встать с кровати, и видит, что Имс предвидел самый первый порыв Артура сегодня. На краю кровати лежит «Бостон Глоуб», открытый на разделе «Искусство и развлечения», сложенный так, чтобы показать обзор, который Артур ждал этим утром. «Молодой пианист берется за Рахманинова», — гласит заголовок — скорее факт, чем мнение, но Артур трет глаза и жадно читает дальше, ведь Имс ни за что не оставил бы здесь газету, будь в ней разгромная рецензия. Обзор просто замечательный. Артур с улыбкой перечитывает каждое слово коротенького описания. Но оно фантастическое: «блестящая техника», «страстно» и «мастерски», и милая фразочка «далеко за пределами его двадцати одного года». Артур читает снова и снова, довольный почти сверх того, о чем говорится. Есть пару слов критики, но все они направлены на небольшие промахи в оркестровой партии или выбор со стороны дирижера. Все в Артуре так и сияет. — Браво, — говорит Имс, входя в спальню примерно после четвертого перечитывания. — Ты доволен? — Как же мне не быть довольным? — искренне отвечает Артур. — Боже. — Каждое слово тут — правда, — говорит Имс и нежно сжимает ладонями задницу Артура. — Хочешь еще покувыркаться, пока полон самовосхвалений? Я могу без конца говорить тебе, какой ты гениальный, или, может, просто буду читать вслух, пока трахаю тебя? — Заткнись, — бросает Артур, борясь с улыбкой. — Блин, прости, я уже достал тебя этим? — Нет, — очень серьезно отвечает Имс и целует Артура в нос. — Но я серьезно насчет секса. — Естественно, — Артур аккуратно откладывает газету в сторону, а затем прыгает обратно на середину постели и призывно улыбается Имсу. Пять дней назад он отказался от секса, чтобы сосредоточиться на концерте, однако теперь всеми силами и как можно скорее намерен загладить свою вину перед Имсом. Имс торопливо раздевается и присоединяется к Артуру; все происходит довольно просто — они дрочат друг другу, и, переплетясь ногами, целуются. — Мастерски, страстно, блестящая техника, — цитирует Имс, когда они заканчивают, и Артур слишком наслаждается истомой, чтобы отреагировать как-то иначе кроме беспомощного смеха в ответ. Только после того, как Артур вместе с Имсом наконец принял душ, выпил кофе и съел миску хлопьев, он возвращается за газетой, надеясь тайком перечитать ее, пока Имс смотрит футбол в гостиной. Газета раскрывается, когда Артур небрежно берет ее в руки, и первая страница раздела искусств отлетает. Артур механически поднимает ее, отвлекшись на очередное прочтение статьи о себе, но тут бросается в глаза цветная фотография над сгибом на первой странице. Возникает глупая рассеянная мысль — а парень-то похож на Имса — и вдруг осознание полностью разрушает ход мыслей Артура. Это и есть Имс. Цветная фотография Имса, сидящего на краю сцены в концертном зале консерватории, непринужденно и сексуально улыбающегося, с локтем на колене. Подпись гласит: «Чарльз Имс быстро занимает место одного из величайших голосов нового поколения певцов». И заголовок выше: «В Бостоне растут новые таланты». На мгновение Артур думает, что это один из пиар-трюков оперного факультета, когда «Глобал» заставляют брать интервью у самых ярких и лучших студентов для обзора «восходящих и грядущих» певцов консерватории; но беглое прочтение первого абзаца доказывает — ничего подобного. Это подробный рассказ, целая статья на первой странице раздела искусства в «Глобал», и она об Имсе. Артур плюхается на кровать и ошеломленно читает. Обозреватель процитировал профессорско-преподавательский состав и известных выпускников, и все они считают Имса грядущим великим открытием в классической музыке. Есть также слова самого Имса — они кажутся скромными и в то же время убедительными, вся та чушь, которую тот изрекает о пении, интерпретации, и о том, как донести прекрасную музыку до новой аудитории. Он выглядит молодым и активным вундеркиндом. Обозреватель приходит к выводу, что Чарльз Имс, лирический баритон, будет одним из тех, на кого будут устремлены все взоры в ближайшие пять лет. Его карьера вот-вот выйдет на международный уровень. Артур не помнит, как прошел по коридору в гостиную, но внезапно он оказывается перед Имсом, закрывает собой экран телевизора и поднимает газету. — Имс, — говорит он, — что это за херня? — О, — отвечает Имс, делая виноватое лицо. — Ага. Ну, это. — Это? — недоверчиво повторяет Артур. — Это? — Лапушка, — умоляюще начинает Имс, нажимая кнопку на пульте, чтобы выключить телевизор, и поспешно встает, — я ничего не сказал, потому что это просто глупая пиар-акция, которую устроил наш декан. — Это не глупая пиар-акция, — возражает Артур, понимая, насколько нелепа его ярость, но не в силах остановиться. — Имс, это не пиар, эта статья о тебе, там почти не упоминается консерватория! — Ладно, хорошо, — уступает Имс, поднимая перед собой руки, отгоняя Артура или же просто пытаясь заставить его понизить голос, — но про тебя ведь написали блестящий отзыв. Ты был великолепен. Эта гребаная статья не может этого отнять. — Думаешь, все дело в этом? — спрашивает Артур, хлопая ладонями по газете, по красивой небрежной улыбке Имса на фото. — Что ты меня превзошел? — Я пытался уговорить их опубликовать это на следующих выходных, но у них уже была в планах статья о какой-то балетной постановке, так что либо сегодня, либо вообще ничего, — защищается Имс. — Боже, твое эго не знает границ, — недоверчиво усмехается Артур. — Ты что, пытался пощадить мои нежные чувства? — Я не говорил про нежные чувства, но ты не можешь отрицать, что обижаешься, когда люди обращают на меня больше внимания, чем на тебя. — Обижаюсь?! — возмущенно говорит Артур. — Я обижаюсь? Это, блядь, не имеет никакого отношения к тому, что ты превзошел меня. Про тебя накатали огромную статью в «Глобал», ты даешь интервью и устраиваешь фотосесси, а мне не говоришь ни слова! — Не говорю ни слова, — повторяет Имс, и его тон резко меняется от защитного до искренне раздраженного. — А что, я должен был оставить записку на этом чертовом Бёзендорфере? — он продолжает хмуриться. — Артур, я не видел тебя несколько недель! Я спал и ел в одиночестве, какие уж там разговоры о каком-то гребаном интервью. Мы даже не репетировали вместе с зимних каникул, ты вообще осознаешь это? Артур выплевывает: «Чушь собачья!» прежде чем понимает, о чем говорит Имс, но его уже не остановить. — Чушь собачья, — повторяет он чуть менее убежденно, пытаясь найти хоть что-нибудь, чтобы опровергнуть заявление Имса. — А как насчет той репетиции с Мол в прошлом месяце? Имс складывает руки на груди и хмурится еще сильнее. — Когда в последний раз ты сказал хоть слово, которое не касалось концерта? Артур колеблется. Он ведь не был так уж плох, правда? Да, сосредоточен, только и всего, это же был Рахманинов. Самый важный момент в его карьере. Вряд ли тогда было время для разговорчиков за завтраком о местных новостях или стычках Имса с ужасным докторантом-сопрано. — Если бы я не был так сосредоточен, — начинает Артур немного безнадежно, не зная, как объяснить это Имсу — именно ему, чей талант достоин особого внимания, Имсу, который занимается всего час или два в день и тем не менее все равно, кажется, находится у порога международной славы, — если бы не работал так усердно... — но Артур не может закончить мысль. — Я знаю, — выражение лица Имса немного смягчается, руки опускаются по бокам. — Слушай, я считал себя счастливчиком, когда мне время от времени удавалось привлекать твое внимание, я знаю, что для тебя готовиться к этому концерту было всем. Но я же терпел, верно? И следил, чтобы ты каждый день ел, я ставил тебе будильник и напоминал о твоих долбаных заданиях, я откладывал свои занятия, потому что ты не мог уделить полчаса на репетиции, хотя мой долбанный выпускной концерт уже через несколько недель. — Он снова немного взвинтил себя, перечисляя все это, и его голос напряжен. — Когда именно я должен был отвести тебя в сторону и рассказать об этой дурацкой писульке? Артур вздыхает, внезапно обессилев. — Слушай, извини, что я вел себя, как мудак или что-то типа того, я не специально. Знаю, ты был просто чудом, когда я на несколько недель потерялся в концерте. Я просто... не люблю, когда меня огорошивают, вот и все. Имс опускает руку и пытается выдавить из себя улыбку. — Я должен был тебе сказать. И сам вел себя как дурак, думая, что ты будешь ревновать — конечно нет. Ты ведь великолепен. — А теперь, — говорит Артур, улыбаясь в ответ и подходя ближе, — Теперь до конца семестра все мои таланты принадлежат тебе, и все мое время — твое. — Сердце мое, оставайся в груди, — сухо говорит Имс, но не может удержаться от поцелуя. — Ты конченный ублюдок, когда работаешь, ты в курсе? — Знаю, — отвечает Артур, целуя Имса в висок, в скулу, — мне очень жаль. Давай я заглажу свою вину? — Можешь начать со стирки, — Имс щипает Артура за задницу. — я целую неделю не носил нижнего белья, у меня совсем закончились чистые трусы. — Здорово, Имс, — говорит Артур, уже улыбаясь. — Так романтично. — Они немного перемещаются, чтобы удобнее было целоваться, и Артур случайно пинает газету и разрывает ее. — Черт, извини, я куплю тебе новую. — Да ну ее. Всего-то первая из многих историй, повествующих о моем чудесном восхождении к бессмертию. Артур смеется и притягивает Имса к себе, просовывая руку под джинсы, чтобы проверить, не лжет ли он насчет трусов.***
Артур ровно день купается в лучах своего успеха, прежде чем консерватория — в особенности преподаватели, — кажется, решают, что этого вполне достаточно и возвращают его назад к реальности кошмарным количеством концертов, заданий и экзаменов. У Артура всегда были лучшие оценки в группе, но внезапно ему нужно напрячься, чтобы догнать все, что он упустил, пока пахал на третий рахманиновский концерт. Артур часами сидит в библиотеке и играет в догонялки. Пару дней он даже не прикасается к пианино, за исключением репетиций с Имсом. Хуже всего, что Артур амбициозно записался на вводный курс композиции, и только сейчас осознал, какая это была глупость, учитывая, что он никогда не отличался особо творческим воображением. Первая половина семестра прошла прекрасно — теория и практика с заданиями на восемь тактов, которые Артур слизал с какой-то небрежной импровизации за роялем. Теперь нужно написать сочинение в форме сонаты — как бы он ни интерпретировал эту форму, — и срок выполнения — на следующей неделе. — Итак, — начинает Артур во время урока, стараясь говорить спокойно, а не так, будто он сломал полдюжины карандашей о нотный лист, пытаясь придумать тему, которая не была бы заимствована у кого-то другого, — Думаю, у меня возникли небольшие проблемы с началом. В кабинете доктора Кобба все вверх дном, тут куча разных вещей, хотя работает он тут всего несколько месяцев. Перед столом стоит джембе (Артур все время случайно пинает его, когда ерзает), с подоконника свисают длинные яркие атласные ленты, которые трепещут на весеннем ветру, а книга на столе доктора Кобба — словарь английского языка, открытый на словах «помада», «помадка» и «портвейн». Все пространство подобно свободной ассоциации, минус сама ассоциация. — А какая у тебя тема? — спрашивает доктор Кобб, не снисходя до намеков по поводу сильного отставания Артура от графика. — У меня ее нет, — честно признается он. — Ну, то есть я понимаю концепцию, форму, просто... не могу придумать ничего, кроме откровенного заимствования и... честно говоря, выходит ужас. — Тогда начни с откровенного заимствования и ужаса, — предлагает доктор Кобб, пожимая плечами. Артур косится на него, не зная, шутка это или нет. Доктор Кобб, в конце концов, один из самых творческих умов современного мира композиции. В прошлом году он написал оперу о торте, где есть облигато[4] миксера «Kitchen Aid». — Вы хотите, чтобы я занимался плагиатом? — деликатно спрашивает Артур. Кобб широко улыбается. — В музыке это не плагиат, а цитата. Покажи мне, что у тебя есть. Сыграй на пианино, если хочешь. У Артура вообще ничего нет, но он более чем готов что-то придумать на месте, поэтому встает и осторожно переступает через разобранный ксилофон и две телефонные книги, чтобы добраться до пианино. Однако не успевает он устроиться и выбрать ключ, как дверь кабинета распахивается, и в нее, словно спохватившись, стучат. Артуру даже не нужно смотреть, он и без того знает — так входит лишь Мол. — Вот ты где, — говорит она, прислоняясь к двери, словно Артур уже несколько часов играет в какую-то особенно эзотерическую игру в прятки. — Пошли, давай, ты мне нужен. — Мол, я сейчас занят. — Нет-нет, ты всегда занят, — упрекает она и презрительно отшвыривает кусочки ксилофона с дороги носком своей туфельки. — Можешь позаниматься с... простите, как вас там зовут? — О, Дом, — заикаясь, выдавливает доктор Кобб, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Он приподнимается со стула и протягивает руку. — Позже, позже, — отмахивается Мол и дергает Артура за рукав рубашки. Как только он встает, она с очаровательной улыбкой поворачивается к доктору Коббу. — Мне ужасно жаль, но он действительно нужен мне прямо сейчас. — Конечно, — все еще ошарашенный, выдавливает доктор Кобб, — да, конечно, в любое время. Артур закатывает глаза и корчит рожу Мол, но доктор Кобб, кажется, более чем готов спустить ей дурное поведение, так что Артур несется вместе с ней разруливать ту чрезвычайную ситуацию с художественной песней, которая возникла этажом ниже у нее в студии. — Ты же знаешь, что у меня есть и другие курсы, — напоминает ей Артур, когда они бегут вниз по лестнице, а затем необъяснимо еще ниже, на первый этаж. — Другие преподаватели и их задания, — продолжает он, молча дивясь тому, как хорошо Мол умеет бегать на каблуках и в юбке-карандаше, с благоухающим духами шарфом, развевающимся за ней. — Да, конечно, — успокаивающе говорит она, останавливаясь у подножия лестницы, чтобы Артур мог догнать ее и придержать дверь. — Уверена, доктор Дом... — Доктор Кобб, Дом — это сокращенное от... — Не сомневаюсь, что у него немало интересных книжек, которые вы вместе читаете, но Эван может остаться только на двадцать минут после сегодняшней репетиции в опере, а мы хотели, чтобы ты приступил к хореографии для номера на бис Имса. — Хореографии? — Артур, придерживает дверь в главный концертный зал и наблюдает, как фигура Мол растворяется в темноте. — Мол, ты только что упомянула танцы?***
Артур озадачен тем, как быстро он привыкает использовать слово «хореография». Он винит во всем Имса, чье лицо сияет от гордости, когда Артур с первой попытки повторяет шаги по ступенькам. — Черт возьми, ты просто молодец. — Ну, — говорит Артур, чувствуя, как на шее расцветает довольный румянец, и не признается, что играл в музыкальном театре в лагере для пианистов, когда ему было пятнадцать. Нет смысла подливать масла в огонь. — Давай еще раз?***
Когда Артур, наконец, заходит в общежитие за почтой, он получает чрезвычайно недовольный взгляд от коменданта, который всучивает ему огромную стопку конвертов. — Черт, — говорит он, перебирая все это позже за обедом. — Вот блин, я пропустил срок для аренды на следующий год. Об этом сообщают три отдельных письма, на все более ярких бланках. Последнее — малиновое, с надписью «последнее уведомление» датировано прошлой неделей. — Ну и что? — Имс выхватывает у Артура пакетик с морковкой и угощается. — В любом случае, нужно отказаться от комнаты в общежитии. Артур удивленно поднимает глаза. Конечно, он де-факто живет с Имсом; даже его отец начал ворчать, что платит за жилье в общежитии, когда Артура там нет. Но Имсу нравится поддерживать иллюзию раздельного проживания, всегда нравилось. — Да? — говорит Артур, не смея поверить, что Имс намекает на то, на что, кажется, намекает. — Да, — рассеянно и небрежно подтверждает Имс, — пожалуй, да. — И найти себе квартиру? — осторожно подсказывает Артур. — Или остаться у меня, — добавляет Имс, ковыряясь в зубах и бросая обратно в сторону Артура пакет с морковью. Это отвратительно и отталкивающе, и, кажется, его утомляет весь этот разговор. — Как захочешь. — Да? — повторяет Артур, больше не пытаясь сдерживать улыбку. — Эй! — кричит Имс, и привставает со стула, чтобы помахать рукой проходящему мимо певцу, — слушай, Рид, у тебя моя партитура Малера? Мне она нужна для мастер-класса на следующей неделе. Артур наклоняется вперед и, схватив Имса за руку, тянет вниз, привлекая к себе его внимание. — Хорошо, — говорит он, — ладно. — Вот и ладушки, — отвечает Имс немного глуповато, его взгляд скользит к улыбке Артура и тут же заметно меняется от обычного социального режима с неопределенным дефицитом внимания к чему-то гораздо более сосредоточенному, отчего у Артура внутри все замирает. — Слушай, а ты не хочешь... Гм. Еще раз повторить ту хореографию? — Ага, — соглашается Артур, веселясь от того, как за несколько секунд зрачки Имса расширились и потемнели. — Хорошо, дай только я закончу... — закончить фразу он не успевает, поскольку Имс хватает его за руку и тащит к ближайшей свободной аудитории.***
Возможно, все потому, что он по сути нетворческий человек, размышляет Артур, когда в следующий раз входит в кабинет доктора Кобба — вот почему ему по-прежнему приходится бороться со своим дурацким проектом для композиции. Доктор Кобб как раз заканчивает что-то на своем компьютере, и Артур пытается выяснить, какое отношение имеют две открытые книги на столе Кобба — «Радость секса» и «Автостопом по Галактике» — друг к другу или к чему-то еще в комнате. Кабинет Кобба — это отражение его внутреннего мира: странный беспорядок, передающий тот врожденный талант к созданию нового, который сделал Кобба одним из величайших молодых композиторов мира. Артур же — интерпретатор, он стоит на пересечении жизни и искусства и делает все возможное, чтобы направить эмоциональный поток от одного к другому, но не создатель, просто... — Извини за это все, — говорит доктор Кобб, отодвигая стул от компьютера. — Ты поверишь, что я снимаю короткометражный фильм? — О сексе или о космосе? — выпаливает Артур совершенно не подумав, и Кобб хмурится, прежде чем улавливает намек. — Ни то, ни другое, — отвечает он, слегка улыбаясь и отодвигая книги в сторону. — На самом деле речь идет о жизненном цикле медузы. Но мы здесь для того, чтобы обсудить твою работу, а не мою. — Я... — начинает Артур и замолкает. — Медузы? — Ну, что-то вроде медузы-анемона? — доктор Кобб хмурится и жестикулирует дрожащими пальцами. — Вообще-то она очень странная. Начинает жизнь животным, а заканчивает — растением. — И что у вас будет? — Артур невольно очарован. — Маримба[5], — словно это очевидно отвечает Кобб. — Маримба, наверное, и виолончель. Артур пытается уверенно кивнуть. — Итак, мое... э-э-э. Это действительно плохо, все, что я придумываю, ужасно. — Он наклоняется, роется в сумке и извлекает пару страничек, которые ему удалось из себя выдавить, затем протягивает их через стол Коббу. Кобб просматривает ноты, нахмурив брови, но не дает никакого намека на свою реакцию, кроме задумчивости. — Хм, — изрекает он. Где-то очень глубоко в душе Артур смутно надеялся, что Кобб будет впечатлен его усилиями, скажет, что Артур и правда гениален, и должен не сомневаться в своих композиторских способностях. Но эта надежда умирает быстрой молчаливой смертью от нейтрально звучащего «хм». Артур, как и подозревал, ужасен. Он ни на йоту не творческий человек. Кобб откладывает ноты, откидывается на спинку стула и, прищурившись, смотрит на Артура. — Ты слышал фразу «пиши о том, что знаешь»? — Да, но разве это не для писателей? — Мне кажется, это для любого творческого процесса. Начни с чего-нибудь знакомого и посмотри, куда это тебя приведет. — Он постукивает кончиками пальцев по листам Артура. — Почему ты не пишешь для фортепиано? — Я думал, — раздраженно говорит Артур, — что сочинительство для струнного квартета даст мне новую палитру для работы. — Но ты же сочиняешь на пианино, — говорит Кобб, не утруждая себя вопросом. Артур коротко вздыхает, но не отрицает. — Так что пиши для пианино, пиши о том, что знаешь, — великодушно советует Кобб. Артур берет со стола свою партитуру и засовывает ее обратно в сумку, не обращая внимание, что мнет ее. Он не привык в чем-то отставать, а сейчас он знает, что не дотягивает до привычной планки. — Я отстой, — говорит он, недовольный своим угрюмым тоном. — Ты не отстой, — успокаивает его Кобб. — Вы не пишете то, о чем знаете, — резко бросает Артур. Он не хочет, чтобы это прозвучало как вызов, хотя, для Кобба, вероятно, так оно и есть; просто он не может избавиться от чувства, что Кобб пытается сделать ему поблажку, изящно дает возможность выбрать путь наименьшего сопротивления. Артур чувствует, что Кобб очень добр и снисходителен к нему, а Артур ненавидит — просто терпеть не может, — когда к нему относятся со снисхождением. Он предпочел бы горькую правду сладкой утешительной лжи. — Значит, ты заметил, сколько времени я трачу на то, что запрещено делать, — ухмыляется Кобб. — Ладно, Артур, ты прав. Это струнный квартет. Но больше никогда не пиши с фортепиано. — Мне нужно услышать гармонию, — протестует Артур. Кобб улыбается. — Скажи это тому, кто не слышал, как ты играл тот концерт. Ты и так знаешь гармонию. Вряд ли тебе нужно пианино, чтобы рассказать, как идет аккорд. — Ну, — тихо говорит Артур, — просто так проще... — Сочинение — такая же дисциплина, как и игра на фортепиано. Как ты думаешь, что сказали бы Майлз или Мол, заяви ты им, что выбираешь произведение для работы исходя из того, что проще? Артур с минуту пристально смотрит на Кобба, потом соглашается. — Что ж, отлично. Больше никакого пианино. Наверное, все равно будет хреново. — Посмотрим. Так, по крайней мере, получишь пятерку за старание. — Вы оцениваете не старание, — вздыхает Артур, вставая, чтобы уйти. — Да, — бессердечно соглашается Кобб. Он уже вернулся к экрану компьютера и прокручивает там партитуру, задумчиво изучая ее. Артур почти вышел за дверь, когда Кобб отрывается от своей работы и говорит: — Сегодня она тебя не искала. — Кто? — глупо спрашивает Артур. — А, Мол. Нет, она... Думаю, она на репетиции. Сегодня нам ее нашествие не грозит. — Ладно, хорошо, — говорит Кобб, надевает наушники и что-то щелкает, забыв попрощаться с Артуром.***
— В общем, я переезжаю, — сообщает Артур Аарону, когда в следующий раз вспоминает о необходимости позвонить. — К Имсу. — Логично, — отвечает Аарон, немного отвлеченный визгом на заднем плане. — Я имею в виду, какая разница за какое жилье платить, а у него, вроде, классная квартира? — Нет, я же не снимаю у него квартиру, — поправляет Артур. — Да нет, я имел в виду осенью, когда Имс куда-нибудь уедет. Он ведь этой весной получил диплом? И поедет в... Джейкоб, нет. Папа сказал, нет. Никаких игр с... Ох, черт. Артур, мне пора идти. Поговорим позже, ладно? — Конечно, конечно, — отстраненно говорит Артур, и только когда телефон начинает издавать короткие гудки, понимает, что так и не повесил трубку.***
После того, как Артур вешает трубку — оцепенело, автоматически жмет на кнопку, — он не сразу понимает, что наступили сумерки, и в квартире потемнело. Включив свет, Артур видит гостиную, поворачивает голову и осматривается: вот мебель Имса — продавленное кресло, жесткий диван-футон, кофейный столик. Но на столике стопка книг Артура, одеяло, накинутое на футон, связала его мама, а сам он неловко вжимается в углубление на спинке кресла, босой, в пижамных штанах и старой футболке. Может, он и получает почту на адрес общежития, но это их дом, это — их дом. Почта. Артур не дает себе времени подумать, просто вскакивает с кресла, идет на кухню и открывает ящик, куда Имс запихивает свою почту после того, как вскроет. Ящик — сущий кошмар: стопка разорванных конвертов и наполовину развернутых счетов, но это почта Имса, и Артур ни слова не говорит, пока она лежит в этом закутке. И не похоже, чтобы Имс когда-либо запрещал Артуру заглядывать сюда; вряд ли можно назвать секретом счета по кредитным картам и чеки по стипендии и из Старбакса. Артур рывком вытаскивает бумаги и торопливо перебирает их: кредитная карта, сотовый телефон, что-то из международного студенческого бюро, ерунда, снова ерунда и.... плотный кремовый бланк, судя по официальной печати, из Сан-Франциской оперы. «Уважаемый мистер Имс, мы рады предложить вам место в программе “Мерола Опера” этим летом...», и дальше текст о стипендии, финансовой помощи и жилье. И дата — несколько месяцев назад, задолго до того, как Артур стал оголтело готовить концерт. Конечно, если Имс... Если он... Артур хватает следующую стопку и на этот раз перебирает еще быстрее. Еще одно такое же письмо из Вашингтонской Национальной оперы (программа молодых дарований Доминго-Кафрица) и еще одно из Флориды. Есть пара уже более тревожных: Монреаль, Лондон, Рим. Артур собирает все, раскладывает на кухонном столе и ошеломленно разглядывает. Конечно, он знал, что Имс прослушивался всю прошлую осень, сам же играл на компакт-диске с записью прослушивания и лично не меньше трех раз провожал Имса в аэропорт. Артур знает эти места, их репутацию и знает, к каким программам Имс хотел бы присоединиться больше всего. Но... Но у Артура всегда был негласный план, что Имс останется в Бостоне, возможно, съездит за границу на летнюю программу, а затем вернется и продолжит учебу в их консерватории. Он же достаточно известен, и скорее всего провел бы больше пары профессиональных концертов в Новой Англии в свой первый год после выпуска, и у Артура будет еще целый год, прежде чем он начнет присматривать что-то для себя, и больше, если решит остаться на аспирантуру. Артур прикован к Бостону как минимум еще на год, и он всегда предполагал, что Имс из-за него тоже. Но вот доказательство того, что Артур ошибся: Имс был принят в шесть лучших мировых школ. Они практически бросаются к его ногам, ведь Имс... Имс восходящая звезда, он комета, что взлетает в небо быстрее, чем Артур заметил. Имс не просто стремится к международной карьере артиста, он обречен на нее, обречен стать одним из тех имен, которое с благоговением произносят молодые певцы. Артур всегда знал, что Имсу уготовано величие, а величие не ограничивается пределами Бостона и даже границей штата. Таланту Имса нужно пространство для роста, и с окончанием аспирантуры, ясное дело, ему потребуется выйти на новый уровень. Докторантура предназначена для певцов, у которых нет лучших перспектив — Артур достаточно взрослый, чтобы понимать это. А у Имса, как ни крути, определенно имеются перспективы. Только упрямство и эгоцентризм удерживали Артура от того, чтобы признаться в этом самому себе. Имс просто обязан уйти. И Артуру... Артуру придется его отпустить.***
К тому моменту, когда Имс заполночь возвращается домой с какого-то оперного спектакля, Артур уже все убрал, кроме этих шести писем. Которые оставил прямо посреди кухонного стола. Они — начало разговора, если не больше. — Я устал, какой же это был ужас, — стонет Имс, бросая ключи на стойку, сумку на пол, пиджак на спинку стула рядом с Артуром. — Ты наверняка уже считаешь дни, когда все это закончится, — очень спокойно говорит Артур, откидывая голову назад, чтобы Имс мог как обычно поцеловать его в лоб. — Похоже, я никогда с этим не закончу, — говорит Имс, развязывая галстук-бабочку и падая на пол напротив Артура — великолепная растрепанная куча измученных конечностей. Он ухмыляется, глядя на него, медленно моргает пару раз, а затем собирается с силами, чтобы потянуться и передвинуться. — А это что такое? — спрашивает он, проводя рукой по аккуратной стопке бумаг Артура. — О. Артур откидывается на спинку стула и складывает руки на груди. — Да, — говорит он, — о. — Ты… ты, что, черт возьми, все прочитал? — возмущенно начинает Имс, но почти сразу же бросает эту затею, считая дурной. — Слушай, это ведь не было каким-то долбанным секретом? Ты играл для компакт-диска, встречал меня в... — ...Это было несколько месяцев назад, — вмешивается Артур, его голос ожесточается, хотя злости он не чувствует. — Имс, это было много месяцев назад. Имс встает, идет за пиджаком и достает пачку сигарет, хотя курить в доме запрещено. — И ты бы поблагодарил меня, да? Приди я к тебе в разгар твоего концерта и скажи: «Да, кстати, как ты смотришь на то, чтобы обсудить, в какую сраную даль я перееду летом?» — Концерт прошел несколько дней назад, — натянуто замечает Артур, но берет сигарету, которую протягивает ему Имс. — Прости меня за то, что... — Имс замолкает, и Артур правда не знает, сердится он, защищается или расстроен; маловероятно, что Имс сам понимает. Его руки, сжимающие зажигалку, подрагивают, но в конце концов пламя зажигается. — Знаешь, не то чтобы я не убивался из-за этого. — Видимо, я пропустил все твои молчаливые страдания, — сердито отвечает Артур. — Отвали, — рявкает в ответ Имс, и оба они на минуту замолкают, покуривая. Имс расхаживает взад-вперед, Артур очень спокоен. — Я не хотел об этом думать, поэтому и не думал, — наконец, произносит Имс, — и ты тоже, ведь едва ли требуется твой мощный мозг, чтобы осознать тот факт, что я не останусь в этом чертовом Бостоне, когда закончу учебу. — Он подходит к окну, рывком открывает его и выбрасывает окурок в темноту — оранжевая спираль света исчезает. — Я схожу с ума, думая об этом. И не могу... Внезапно собственный тревожный гнев и защитная реакция сливаются в Артуре в яркий светящийся шар боли, застрявший в нижней части груди и заставляющий его дышать коротко и резко. — Значит, насколько я понимаю, не Вашингтон, — произносит он чертовски неуверенным голосом. — Я — в Национальной опере? — говорит Имс, едва заметно улыбаясь. — Я не... — ...Она ближе всего, — без всякой надобности указывает Артур. — Ты мог бы все время приезжать, ну или я к тебе. — Она — не самая лучшая, — говорит Имс, качая головой. — поверь, я все продумал. — Ты сам лучше всех, где бы ни был, — возражает Артур. — Какая разница, если ты... — Я бы никогда не попросил тебя об этом, — предостерегающе вмешивается Имс. — Артур, не надо. Именно тогда Артур по-настоящему срывается, пускай и на мгновение, засовывая окурок в пустую кружку и торопливо прижимая ладони к глазницам, жестко и безжалостно. Имс прав, чертовски прав, он всегда прав, потому что старше, мудрее и талантливее, и Артур бы в жизни не прошел мимо ни одного из фортепианных эквивалентов таких шансов. Несправедливо ждать, что Имс ради него пойдет на компромисс. — Это, — говорит Артур и делает глубокий вдох сквозь стиснутые зубы, — реально отстой. Раздается оглушительный грохот, и Артур, подняв голову, обнаруживает, что Имс сорвал дверцу шкафа с шатких петель. — Эта квартира — просто свалка, — рычит Имс и для верности пинает дверцу ногой, оставляя приличную вмятину носком лакированной туфли. — Я не могу смириться с мыслью, что оставлю тебя здесь, в этой куче дерьма. — Я должен остаться, — говорит Артур, потому что теперь его очередь быть благоразумным. — А ты должен ехать. Имс проводит ладонью по глазам и не смотрит на Артура, но пару раз резко кивает. — Я все исправлю, — говорит он и трогает ногой разбитую дверцу шкафа — жесткий, мужественный и отстраненный. — И все оплачу. — Мне плевать на нее, — Артур поднимается. — Имс, подойди сюда. Тот качает головой и продолжает возиться с дверью, придерживая сбоку ногой — воплощенная нервная энергия и сдержанность. — Имс, — повторяет Артур уже менее терпеливо, медленно подходя к нему сзади, остерегаясь негативной энергии, все еще исходящей от него. Он медленно обнимает Имса, скользя ладонями по его накрахмаленной смокинговой рубашке, чувствуя сквозь хлопок тепло мускулистого тела. — Еще не лето, — говорит Артур, прижимаясь к спине Имса, а тот все еще напряжен, как пружина. — Лето еще не наступило. Имс резко оборачивается и прижимает Артура к себе, и в этот момент вся их злость, кажется, испаряется. Они жмутся друг к другу, словно в этот самый момент мир уже пытается разлучить их, и Артур зажмуривается и хочет, чтобы время остановилось сейчас, здесь и навсегда.***
После этого Артур не может уснуть. Наконец в пять утра он встает с постели, оставляя Имса одного, и садится на ранний автобус. Он проскальзывает в запертое здание, открыв его своей студенческой картой, зарывается в Бёзендорфер и, царапая свежий нотный лист, пишет фантазию для струн со звенящим сводящим с ума педальным тоном, который не отпускает мелодию. Нить безумия или хуже того — реальности, суровой отвратительной реальности, вторгающейся туда, где ей не место, в музыкальное полотно Артура, полотно пустых аккордов и дрейфующих звуков. Спустя несколько часов сонный Артур играет свое творение и понимает, что написал его в форме сонаты, и это вовсе не струнный квартет, а сольное произведение для фортепиано.***
Еще несколько дней — и это свершившийся факт: летом Имс едет в Рим на летнюю программу, которая, возможно — нет, наверняка, это же Имс, — превратится в годичное обучение в дивной итальянской оперной труппе. Вся консерватория уже в курсе; это переворот, первый в своем роде в истории школы, и все хлопают Имса по спине и ухмыляются ему, а тот ходит с выражением, колеблющимся между гордостью и поражением. Все явно хотят знать, что это значит для Имса и Артура, но так же очевидно, что никто не хочет спрашивать. Это даже хорошо: кажется, они так и не договорились между собой. То Артур листает брошюры для аспирантов, конкурсов и стипендий в Европе, то говорит Мол о желании остаться в Бостоне, чтобы получить диплом после получения степени в исполнении художественной песни. А Имс говорит о том, что в ближайшие несколько лет хочет сохранить возможность для получения стипендий, однако затем через одного из своих школьных приятелей находит в Риме квартиру в длительную аренду. Они отдаются в руки судьбы, и никто не знает, будут ли они вместе в конце следующего года. — Я мог бы жить в Монреале, — во время одной из репетиций предлагает Артур, — знаешь, отдать меня Макгильскому университету стало бы для моих учителей приглашением к суициду. — Мы стали бы ужасом Канады, — соглашается Имс с резкой улыбкой, и на следующие десять минут между ними воцаряется мир. Это помогает пережить следующую песню, а за ней еще одну. Ведь нет такого будущего, в котором они постоянно могли бы быть вместе, порой, поздней ночью рассуждает Артур. Если они оба станут артистами международного класса, придется много ездить, особенно в первые десять лет. Может, позже, когда станут старше, они будут готовы к этому — купят дом на юге Франции или что-то в этом роде, заведут лошадей или пчел. К тому времени они будут жить комфортно и смогут выбирать себе профессиональные занятия. Артур представляет себе эту жизнь для них, своего рода солнечную смутную далекую эру, где Имс носит бриджи, а Артур учится готовить что-то получше лапши быстрого приготовления. У них будет сад. Они будут трахаться в середине дня, может даже на концертном рояле Артура. И оба будут гениальными и знаменитыми — никто не назовет талантливым только Имса. А до тех пор, думает Артур, прижимаясь к горячему телу Имса и закидывая руку ему на грудь, остается только упорно трудиться, выживать, карабкаться вверх. И ловить моменты, когда они вместе.***
Артур исполняет свою фортепианную сонату на последнем уроке композиции в этом году. Доктор Кобб сразу комментирует, хотя вообще никогда этого не делает. Он сидит, скрестив ноги, и хмурится, словно пытаясь переварить услышанное. — Это было... действительно тревожно, — удивительно точно изрекает он. Артур снова садится за пианино и улыбается, потому что в устах доктора Кобба это абсолютно восторженный отзыв. — При желании у тебя есть будущее в композиторстве, — тихо говорит ему доктор Кобб в конце последнего занятия. На лице Артура появляется сомнение. — Нет, я серьезно, у тебя есть голос, и есть что сказать. Надеюсь, в следующем году ты пройдешь продвинутый курс композиции. Артур говорит что-то вроде: — Да, возможно, посмотрим. Но все, о чем он может думать в этот болезненный миг — не нужно добавлять сейчас еще одну переменную к его жизни, ведь следующий год и будущее снова и снова разветвляются в дерево возможностей, настолько сложных, что Артур не успевает отслеживать собственный путь; не может решить, какой из них быстрее всего приведет его обратно к Имсу, к тому тихому французскому домику с пчелами и садом и уверенностью в завтрашнем дне.***
Ссора вспыхивает только когда Имс начинает собирать вещи. Откровенно говоря, до этого момента все было чудесно — едва ли не лучшие их совместные дни: много спонтанного секса, совместных обедов, смеха, перекуров и разговоров о программе концерта Имса. Но с первой картонной коробкой словно щелкает выключатель, и внезапно они не могут перестать спорить ни о чем, о ерунде, которая раньше никогда их не беспокоила. Артур слишком долго принимает душ, Имс всегда опаздывает на репетицию, Артур каждый раз слишком быстро начинает какую-то песню, Имс без конца таскает носки Артура, когда у него кончаются чистые. Артур исправляет британские выражения Имса на американский английский, Имс подкалывает Артура по каждому поводу, пока тот не срывается. И все накаляется: Имс пренебрежительно относится к Артуру, а тот холоден и отстранен. То они слишком часто трахаются, то не трахаются совсем, или же секс не тот: Артур властен в постели, но только потому, что Имс слишком безынициативный. Имс слишком много флиртует со всеми, Артур слишком ревнив. Как-то вечером, после очередной ссоры, они слоняются по квартире: Имс демонстративно упаковывает свои книги, а Артур мрачно пишет последнюю работу по теории музыки. — Не забудь перевести счет за телефон на мое имя, — говорит Артур, хотя и не должен этого делать. — Я не ребенок, — огрызается Имс, — не нужно меня учить. — Отлично, — бросает Артур и на этом стоило бы остановиться. — Просто я не смогу изменить его после того, как ты уедешь, поэтому позвони и сделай это. — Да, я знаю, — резко отвечает Имс, со стуком опуская стопку книг в коробку. — Я, как всегда, высоко ценю твою снисходительность, Артур. — Я был бы снисходительным, если бы ты постоянно не забывал подобную фигню, — отвечает Артур, определенно понимая, что должен заткнуться сейчас, и зная, что это повод к новой ссоре, которая им совсем не нужна. Однако Имс просто берет еще одну книгу и с тихим вздохом кладет ее в последнюю пустую коробку. — Я знаю, что мы пытаемся облегчить это расставание, но, по правде сказать, не думаю, что у нас получается. Артур с трудом сглатывает, чтобы избавиться от внезапного комка в горле, того странного печального комка, который возникает всякий раз, когда он сталкивается с фактом, что всего через несколько недель Имс уедет. — Нет, — соглашается Артур, — не получается. — Он отворачивается от компьютера и смотрит на Имса, раздражающего и приводящего в бешенство Имса, который так печален и красив в полутьме вечера. — Нам нужен план, — говорит Имс и задумчиво закрывает коробку. — Нужно поговорить об этом. Разум Артура мгновенно восстает; разговор приведет к завершению, а завершение — к окончательности, к... — Может, просто объявим перемирие, — предлагает Артур, — до окончания твоего выступления? Имс смотрит на него, спокойный и невозмутимый. Артур не уверен, что именно тот видит, но что бы это ни было, оно убеждает его. — Ага, — говорит он и тянется за рулоном скотча. — Ладно. Артур встает, подходит, протягивает Имсу ножницы, чтобы разрезать ленту, а затем притягивает его к себе и целует в губы, щеки, в веки. Впервые за несколько недель они не торопятся, медлят, и только через несколько часов Артур, задыхаясь и смеясь, скатывается с Имса и думает, что перемирие — это блестящая идея, лучшая из всех, что у него были за последние годы.***
Вся консерватория приходит на выпускной концерт Имса — по крайней мере, так кажется. Зал забит до отказа, преподаватели и студенты толкаются в поисках места, все знают, что этот вечер знаменует собой конец чего-то поистине великого — благословенного пребывания Чарльза Имса среди них. Возможно, сегодня в последний раз кто-то из них будет иметь удовольствие слушать его, не заплатив за эту привилегию, и последний шанс увидеть Артура и Имса на сцене. Конечно, это совсем не похоже на то ужасающее выступление двухлетней давности. С тех пор они десятки раз выступали вместе, достаточно часто, чтобы Артур полностью изжил волнение, а Имс сократил свою разминку перед концертом до трех минут с пяти обычных. Большая часть закулисной болтовни связана с тонкостями концерта: какие песни будет петь Имс, когда они остановятся, чтобы перегруппироваться, нормально ли завязана «бабочка» Имса и есть ли у Артура мятные леденцы. Мол, как всегда, сплошной комок нервов, несмотря на их спокойствие, она мельтешит между ними, бодро стуча каблуками, напоминая Артуру следить за темпом в Штраусе, а Имсу не бормотать в приветствии. Она даже непонятно зачем спрашивает, хорошо ли выглядит, взбивая свои кудри и проводя пальцем по наклеенным ресницам. — Вы прекрасно выглядите, — говорит доктор Кобб, появляясь в дверях и тут же краснеет от смущения. — Ну, то есть... если вас вообще волнует мое мнение. Мол никогда не отвергает комплиментов, хотя совершенно ясно, что она понятия не имеет, кто такой Кобб. Она выгибает бровь и кокетливо улыбается. — Вы пришли что-то сказать... Кобб ударяется плечом о дверной косяк, проходя в гримерку, нехарактерно неуклюжий, словно вдруг стал вдвое больше обычного. — Э-э, нет, я просто подумал, — говорит он и снова сосредотачивается на Артуре. — Просто хотел пожелать удачи. — Спасибо, — отвечает Артур, хотя понятия не имел, что Кобб вообще знает, что он играет для Имса. — Спасибо, что пришли, — продолжает он, потому что Кобб застыл на месте, засунув руки в карманы, словно ожидая чего-то еще. — Да не за что, — пожимает плечами Кобб. — О, и еще... Я должен был передать тебе, что уже восемь часов. — Начинаем концерт, — говорит Имс, энергично потирая ладони друг о друга, получая свой привычный заряд бодрости — адреналин от того, что в течение часа его, затаив дыхание, слушают сотни людей. — Что ж, дорогуша, давай ослепим их. Артур беспомощно улыбается Имсу и забывает о Мол и Коббе. Он берет Имса за руку и сжимает ее, а затем наклоняется и быстро целует его на удачу. Они выходят за дверь и направляются к сцене, все еще держась за руки — в последний раз, может, сегодня в последний раз, и грудь Артура болит, в глазах щиплет. Звон аплодисментов отвлекает его, и он не выпускает пальцы Имса, когда тот ведет его к рампе: священному месту представления.***
Когда играешь, время преображается, оно переходит в длинные медленные волны мысли, хотя голова работает быстрее, чем когда-либо. Между словами и ударами клавиш, между вдохами проходит целая вечность. Артур ощущает музыку потоком энергии, эмоций, времени, механики и души. Энергия зрителей ощутима, когда они действительно с ним — он, фортепиано и Имс, и каждая душа в зале одновременно. Имс же — Имс как никто другой может соткать заклинание, но он - человек действия, и вовлекает публику в то, что делает на сцене, превращая их в своих верных союзников, тогда в их глазах он будет идеалом. После того, как они поклонились, Артур сел за инструмент, а Имс улыбнулся и кивнул в ответ на бурлящие аплодисменты своих коллег, Имс оглядывается на Артура и потрясенно хмурится. — Он забыл ноты! — восклицает Имс с притворным ужасом, и публика смеется, присоединяясь к шутке. Имс снова расплывается в улыбке и машет рукой, отметая глупость, и Артур начинает играть Моцарта — музыка играет и смеется вместе с толпой. Для менее образованного слуха Артура Имс всегда звучал чудесно, легко, идеально, но Артур знает, что сейчас Имс поет гораздо более отточено, чем Имс двухлетней давности. Его голос обрел новые резонансы, стал легче в своем более мягком динамическом диапазоне, и четче в дикции. Имс более мелодичный, изящный, смешной, более живой. Он легко справляется там, где раньше сражался, музыка вписывается в него, словно он рожден для нее. Имс слушает Артура больше, чем когда-либо раньше, время от времени кладя кончики пальцев на крышку рояля, словно желая ощутить вибрацию, соединяющую его с прикосновениями Артура. Первая половина программы — арии, Имс выучил много опер, готовясь к прослушиванию; они звучат вместе так же отлично, как Имс поет свои арии и речитативы. Затем наступает короткий антракт, и они удаляются в гримерку, где Имс может попить воды, а Артур мысленно приготовится к грядущей лавине художественной песни. — Нам нужно идти по ступенькам? — спрашивает Имс, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Нет, только если ты сам этого не сделаешь, — говорит Артур, мысленно пролистывая Форе[6]. — Шалун, — ласково говорит Имс. Артур поднимает голову в ответ на тон Имса и видит, что тот смотрит на него с редким беззаботным выражением лица. — Никто другой и никогда... — говорит он, но останавливается, когда его голос сипнет. Глотнув еще воды Имс качает головой; слишком много эмоций вредно для гортани — это факт. — Я тоже, — говорит Артур, когда Имс успокаивается. — Нет, я тоже. Именно в художественной песне они живут, их только двое, и гомон публики после антракта быстро переходит в затаенную тишину ожидания. Имс стоит, склонив голову, и когда Артур начинает играть, прежде чем поднять голову в традиционном сигнале готовности, раздается легкий шелест бумаги. Впрочем, это есть в программе: Артур должен сыграть сольное интермеццо Брамса в качестве вступления к песенному циклу. Имс настоял. Они переходят из Брамса прямо к песням, и по какому-то странному невысказанному правилу публика, кажется, знает, что нельзя аплодировать, когда они перетекают из песни в песню, а после в песенный цикл без формы, где все их любимые композиторы: Брамс, Шуман, Вольф и, конечно же, Шуберт. Тема — железо, сталь; любовь подобна металлу, она будет плавиться, гнуться и ломаться, и все же выдерживать веками. Артур кусает щеку, чтобы не выдать своих эмоций, когда они доходят до конца и переходят на французский — единственную французскую песню в программе[7]. Форе, возможно, сентиментален, очевиден, преувеличен, но то, как поет Имс — и, как нескромно думает Артур, он играет, — в контексте программы в целом выворачивает наизнанку, ошеломляет, потрясает. Это песня о прощании, о том, как уходят искать новые горизонты, о тех, кто остался позади, плача в кильватере огромных лодок, оставляющих за собой пену. Сам Артур не плачет — он уже слишком далеко зашел для этого, — но в наступившей тишине он слышит несколько всхлипываний из зала, прежде чем аплодисменты взрываются грохочущей волной, громче, чем даже самая громкая нота Имса. Они кланяются, снова и снова. Имс машет в сторону Артура, чтобы его признали отдельно, а затем Имс указывает на своего учителя в зале, и на Мол. Ей посылает несколько поцелуев, что смешно и чересчур, но публика продолжает хлопать, даже когда Артур идет к кулисам, а Имс следует за ним, сопровождаемый ревом на бис. Они смотрят друг на друга во внезапном мраке за кулисами и улыбаются, потные и возбужденные, и Имс говорит: «Готов?» а Артур отвечает: «Как никогда», — и Имс, как сумасшедший, повязывает вокруг головы красный пятнистый платок, берет фехтовальную рапиру, снимает пиджак и галстук и расстегивает рубашку. — А-р-р, — говорит он, сияя, и целует кончик носа Артура, прежде чем вытолкнуть его на сцену. Когда Имс выходит в полном пиратском облачении, публика сходит с ума, в основном орут его коллеги-певцы, а Имс расхаживает взад и вперед, несколько раз размахивая мечом. Артур не закатывает глаза, а сразу переходит к фортепианному вступлению, которое дает Имсу лишь пару тактов, чтобы перестать позировать публике и начать петь похотливым вкрадчивым голосом о том, что он король пиратов[8]. Ария полна нелепых рубато и ритардандо, но Имс в основном не трогает Артура, когда кружит вокруг пианино, ревет, размахивает мечом и смеется злым непристойным смехом. Во время музыкальной интерлюдии Артура Имс прыгает в зал и задирает певцов, некоторые, смеясь, отбиваются, а публика аплодирует. Он вскакивает обратно на сцену, чтобы положить конец бесконечной импровизации Артура (которого все равно никто не слушает) и поет следующий куплет, расстегивая рубашку, под усилившийся гул и свист студентов. Во время следующей интерлюдии он ловит вторую «саблю», брошенную из-за кулис Мол (которая после этого спешит уйти на место), и делает несколько нелепых трюков, пародируя Хайленд, а затем бросает мечи. Есть и третий куплет, еще более нелепый, а потом наступает очередь Артура, когда Имс поворачивается к нему и передает один из мечей. Артур фехтует в течение нескольких тактов, продолжая играть, перебрасывая меч из руки в руку по мере необходимости, и толпа окончательно сходит с ума. Выбегает Мол и вовремя садится за рояль, чтобы Артур успел вскочить со скамейки и вступить в настоящую сценическую схватку с Имсом: рапиры лязгают, Имс маниакально ухмыляется ему, а у Артура кружится голова от всего этого веселья. Все заканчивается, как и должно — король пиратов Имс побеждает своего выскочку-пианиста, и Артур смиренно садится на скамью, чтобы закончить арию, пока публика кричит, свистит и топает ногами восторгаясь предпоследней затяжной нотой Имса. Артур кошмарно лажает на последнем аккорде, но из-за шума его явно никто не услышал. Они с Имсом кланяются, держатся за руки и обнимаются, снова кланяются, и вообще все как с Рахманиновым, только лучше, ведь рядом Имс, и хуже, потому что это в последний раз, и Артур сжимает Имса в еще одном яростном объятии. Они обнимаются, смеются и шатаются от радости и страха, пока консерватория прощается. *** По мнению Артура, они переросли свою потребность в поспешном неуклюжем праздничном сексе после концерта. Когда они входят в гримерку, там уже ждет Мол, поэтому нет смысла слишком лелеять эту идею. Мол вся в слезах — Артур никогда не видел ее плачущей — и долго обнимает Имса, обвив его шею узкими прелестными ручками, почти свисая с него. Она тихо плачет и что-то шепчет ему на ухо, а Имс кивает, улыбается и смахивает большим пальцем слезы с ее лица. Затем приходит учитель Имса, обнимает его за плечи, пожимает руки и похлопывает по плечу — этакая фамильярная собственническая гордость, с которой Имс, судя по вежливому, но растерянному выражению лица, не знает, как справляться. Артур со своей стороны тоже гордится Имсом и радуется заслуженной похвале; если у него и болит сердце от неприкрытой атмосферы прощания, сейчас не время признавать это. Кроме того, и его самого хвалят, оваций хватит на всех, и это дико отличается от первого выпускного концерта, где за Имса подняли тост, а Артура отодвинули в сторону. Все хотят поболтать с Артуром, все в восторге от него, им очень понравился его бой на мечах, его Брамс и лирические пассажи в Форе. На этот раз Имс и Артур стоят рядом, локоть к локтю, с бокалами в разных руках, чтобы было удобнее. Это похоже на свадебный банкет — странное ощущение того, что их приветствуют как единое целое, центр торжества. — Когда ты уезжаешь? — снова и снова спрашивают Имса, и по большей части, за него отвечает Артур. Всего неделя — это все, что осталось до самолета и расставания. — Но вы, конечно же, будете ужасно скучать друг по другу, — говорит Мол, она же всегда болтает то, о чем другие молчат, и Артур одаривает Имса быстрой болезненной улыбкой, а затем дергает плечом в молчаливом отказе от подразумеваемого вопроса. Тут вмешивается Майлз, вероятно, единственный на земле, кто может это, когда речь заходит о Мол. — Любовь найдет свой путь, — говорит он и, подмигнув Артуру, тянет дочь к группе преподавателей фортепиано. Имс и Артур оказываются без компании впервые с тех пор, как покинули сцену, и воцаряется неловкое молчание. Слова Мол и Майлза словно нависают над ними. Имс кривит рот, допивает остатки вина и откашливается. — Хочешь домой? — Разве ты не хочешь со всеми пообщаться? — недоверчиво спрашивает Артур. Друзья-певцы Имса с каждой минутой становятся все более шумными, явно собираясь сбежать с приема в объятия студенческого бара. — Нет, — отвечает Имс, трезвый и серьезный, несмотря на выпитое вино. — А ты? Артур смотрит на Имса, проверяя, не шутит ли тот. — Поехали, — быстро соглашается он, пока снова не перехватило горло.***
Имс перекатывается на спину, спрашивая телом, а не словами, и Артур почти протестует, ведь он жаждал бессмысленного секса, трансцендентного состояния, которого достигает, когда Имс жестко берет инициативу на себя, и Артур может просто вздрогнуть, выгнуться и быть захваченным. Он почти протестует, но тут же спохватывается, понимая, что Имс, скорее всего, тоже хочет именно этого, а он почти никогда не просит желаемого. Артур хватает бутылку смазки, прижимается к спине Имса и гладит его снова и снова. Имс закрывает глаза, розовеет и издает тихие тревожно-сладкие звуки. — Ну-ка, подвинь ногу, — просит Артур, — хочешь вот так? Имс кивает, полуулыбается и небрежно целуется, как пьяный, но Артур знает, что это не так. Это почти сонные поцелуи, хотя Имс как никогда бодр именно после важного представления. — Ты со мной? - теперь уже Артур немного испуган. Он быстро двигает пальцами, и Имс становится горячим и дрожащим одновременно. — Да, боже мой, — раздраженно отвечает Имс, — я, блядь, всегда с тобой. Судя по тону, это не жалоба. Итак, Артур натягивает презерватив и медленно входит в Имса, который так и не научился расслабляться при первом движении. Имс будто неосознанно борется с ним, морщит лоб, прерывисто дышит и сдается только после того, как Артур входит до конца. Имс утверждает, что ему не больно, но Артур никогда не был уверен, что тот вообще знает, каково это, может, просто терпит, пока не пройдет. В любом случае, член Артура погружается в него, Имс выглядит обеспокоенным, потрясенным и голодным одновременно, и Артура наполняет обычная волна нежности и любви, ведь Имс — это Имс. Какое-то время этого достаточно, наблюдать, как Имс раскрывается, отдаваясь процессу, как его лоб проясняется, рот постепенно расслабляется, а член твердеет. — Ложись на живот, — говорит Артур, когда Имс снова упирается бедрами в Артура, пытаясь насадиться еще глубже, — давай. Во второй раз легче погрузиться, Имс толкается в него, комкая одеяло и выдыхая поощрения, его обычный грязный треп сводится к лестным звукам и «да», не более. Темные татуировки не слишком маскируют румянец, растекающийся по шее, плечам и бицепсам, розовая кожа только начинает блестеть, и это говорит Артуру о том, как же Имс наслаждается. Артуру приходится сдерживаться, чтобы резко не засадить, этот странный напористый импульс всегда овладевает им в такие моменты — что-то странное, животное и неожиданное. Вместо этого он хватает Имса за бедра, вращает собственными, отчего Имс кричит, и тянет назад, а затем снова погружается в него, медленно, жестко и настойчиво. — Хорошо, — бессмысленно выдыхает Имс, и Артур, оскалив зубы, делает это снова. Он знает, что ему нравится, но это не всегда совпадает с тем, что нравится Имсу. Артур любит быстро и немного жестко вбиваться под одним углом в одно место, пока его не накрывает. Имсу же такое не очень нравится, он предпочитает чередовать медленно и глубоко с жестко и быстро, поэтому бесится, когда Артур трахает его ровно, долго и безжалостно. Однако, кажется, он не меньше бесится, когда Артур отступает, дразнит и едва двигает членом. Поэтому Артуру приходится ставить перед собой цели, чтобы сосредоточиться на задаче: сначала заставить Имса забыть о словах, затем увидеть, как тонкая струйка пота, выступившая на спине Имса, сливается в маленький ручеек, стекающий по его спине. После — мелкая дрожь плеч Имса, этих огромных мускулистых плеч, уставших от необходимости держаться и сопротивляться натиску Артура. Только тогда он замечает собственное напряжение, судорожную хватку на бедрах Имса, боль в мышцах. Артур замедляется, останавливается, застывает на месте, а Имс опускает голову и вздрагивает; тогда Артур отпускает бедра и прижимается ладонями к спине Имса, чья грудь работает как кузнечные мехи, хотя Имс может бесконечно держать ноту, как сегодня вечером. Артур наклоняется вперед, прижимается щекой к этой коже, обожаемым чернильным завитушкам, которые подчеркивают красоту тела Имса — загадку, чудо. Артур переводит дыхание, чувствует, как Имс дрожит и ерзает. — Хочешь, чтобы я так тебя добил? Имс облизывает губы и качает головой. — Твои... твои руки, — хрипло говорит он. — Мой рот, твои руки. Артуру не нужно спрашивать почему; прошло уже два года с того первого раза в гримерке, но некоторые вещи никогда не теряют своей привлекательности. Поэтому Артур отстраняется, снимает презерватив и падает на бок рядом с Имсом, слепо хватается за его член, работая с ним гораздо более опытными и уверенными движениями, чем в тот первый раз так давно. Судя по ощущению — горячему и болезненно-твердому — Имсу не нужно много, всего несколько поворотов кулака Артура, и он замирает и кончает, проливаясь на живот, пальцы Артура и постель под ними. Он благодарит Артура ленивыми нежными поцелуями, поглаживает его ладонь и всю руку, а затем переворачивает его на спину и приступает к делу. Имс стал лучше, рассеянно думает Артур, инстинктивно вздрагивая при первом прикосновении губ Имса к кончику его члена, хотя в ту первую ночь Артур едва ли мог судить о чем-либо, кроме того факта, что рот на члене - удивительная вещь, а рот Имса на члене Артура — вообще супер. — Придержи меня, — просит Артур, потому что ему нравится, когда Имс крепко держит его своими широкими ладонями, прижимая к кровати. — Прекрати командовать, — бросает Имс, выпустив член из рта. Он ухмыляется, но все равно удерживает Артура — одну руку кладет ему на бедро, а другая небрежно распластана на груди. Этого реально хватает — сексуально-небрежная демонстрация силы, широкие загорелые пальцы Имса, охватывающие большую часть мраморно-белой, скользкой от пота груди Артура. Он пытается втиснуться в горло Имса, но не может, выходит неуклюже, расплескивая и капая, и завороженно наблюдает, как Имс изо всех сил старается не отставать, втягивает Артура в горло, удерживает его и сглатывая. — О боже, — выдыхает Артур несколько минут спустя, вытирая мокрые волосы и липкую руку о постель. — Это гораздо лучше, чем петь в караоке с певцами. — Согласен, — Имс подползает к нему и плюхается рядом, целовать его в подмышку явно излишне, но он явно именно это и собирается сделать. Артур поворачивается и опускает голову на грудь Имса, что редко позволяет себе, ведь это заставляет его чувствовать себя маленьким и хрупким по сравнению с Имсом, но прямо сейчас этого ему и хочется. — Я люблю тебя, — говорит он, пытаясь поймать ускользающий миг нежности. — Я — эгоистичный придурок, — отвечает Имс, поглаживая Артура по волосам. — Ха, если ты таким образом спрашиваешь, понравилось ли мне, то ответ явно положительный. — Нет, — без улыбки произносит Имс. — Я серьезно. Я хочу попросить тебя подождать меня. Артуру приходится отстраниться, потому что ему нужно увидеть лицо Имса, понять, не шутит ли он. Имс, как видит Артур, приподнимаясь на локте, серьёзен, как инфаркт. — Ты что, шутишь? Тебе не обязательно просить, конечно, я отвечу… Имс печально качает головой. — И как долго? Целый год? Два? Мы не знаем, когда я вернусь, если вообще вернусь. И я не позволю тебе выбирать высшие учебные заведения, основываясь на том, куда я дальше отправлюсь учиться. Так нельзя. Это один из тех моментов, когда Артур внезапно осознает разницу в возрасте между ними, и Имс говорит как Аарон, который мудрее его. — Пошел ты, — воинственно бросает Артур. — Можно подумать, я так сделаю. — Ну вот, — Имс беззаботно машет рукой, — значит, так оно и есть. Ну и какого хрена тебе тогда ждать? Чтобы обстоятельства выбросили нас в один и тот же город в одно и то же время, в какой-то неопределенный момент будущего? Об этом чертовски трудно просить кого бы то ни было. — Мы будем видеться, — горячо утверждает Артур, — мы сможем это организовать. Имс поворачивает голову, чтобы встретить его взгляд и смотрит на него изумленно и устало. — Ты уверен, что это тебя устроит? Трахаться раз в год? Устраивать какие-нибудь дрочки по телефону каждый месяц или два? Не обедать вместе, не смотреть телевизор, не сидеть в одной комнате больше пары часов подряд? Артур смотрит на Имса, обиженный и злой, но все же уверенный, что тот прав. — Я не полюблю никого другого, — говорит Артур. — Смысл пытаться? Имс тянется к Артуру, опускает его голову к себе на грудь и целует в макушку. — Я тоже не хочу никого больше любить. Просто... Артур, мы оба очень молоды для такой срани, ты должен это понимать. Это серьезная взрослая хрень, с которой даже зрелые люди часто не могут разобраться. — Я подожду, — настаивает Артур. — А ты? Вот это действительно важный вопрос, не так ли? Вопрос, на который они должны ответить. Имс поднимает Артура, перекатывает на бок, и они оказываются на одном уровне, глядя друг другу в глаза. — Артур, — очень тихо произносит он, — мой дорогой блестящий Артур, думаю, что мое сердце всегда будет ждать тебя. Артур тяжело сглатывает, потому что это не совсем ответ. Имс смачивает губы и выдыхает через нос. — Слушай, мы можем кое-что попробовать. — Все, что угодно, — тут же радостно отвечает Артур, ведь он знает Имса, и эта фраза всегда означает уступку его желаниям. — Все, что захочешь.