Слишком поздно спасаться бегством

Ближе к ночи распогодилось. Дождь зашуршал по крыше, набежали тучи, закрыв звезды и луну. Они все еще на кухне, курят и говорят, преимущественно Илья и Артем. Сережа косится на окно, за которым поднимается буря и предлагает Илье остаться у него, чтобы не тащиться через дворы под ливнем. Артему ничего не говорит — выразительно смотрит, видимо, надеясь, что Артем сам догадается свалить, но Хорев отвечает ему самой доброжелательной из своих улыбок и вежливо интересуется, где можно будет лечь. Сергей хмурится, в глазах мелькает раздражение. «Давай, взорвись» - думает Артем. Но Сергей молча встает и идет искать для парней чистые футболки. Далеко за полночь, когда они сходятся на том, что разговоры не клеятся: Илья беззлобно ругается на парней, что смотрят друг на друга волком после балкона, и, плюнув на них, идет спать. Глухо ухает за окном гром; Сергей заваривает себе кофе, вздыхает, немного обреченно. Артем решает не мучать его своим обществом и, бросив в тишину «спокойной ночи», уходит в гостиную, укладываться. С ним они потом решат. Дело не первой важности. «Так уж и не первой?» — ехидно бубнит внутренний голос. Безразличие в зеленых глазах отпечатывается на подкорке. Артем не этого ждал. Артем не на это надеялся. Хотя, по правде сказать, он ни на что не надеялся. Ехал сюда, отключив мозг, стараясь не думать, не вспоминать. Прошлое оставить в прошлом. Черт, он вбивал это в мозг столько лет. Повторял как мантру, едва какое-то воспоминание всплывало ни с хуя, просто било в голову. А здесь, сейчас — это так свежо, будто было вчера. Тепло от податливого тела, прижатого к подъездной двери. Шум гравия под кроссовками. Вкрадчивый стук в отцовской машине. Тук. Тук. ТУК. Сергей великодушно оставил ему постельное на софе. Наволочка, плед, простыня. Пахнут кондиционером для белья и теплом — видимо, лежали рядом с батареей. Уже заправившись, Артем смотрит в окно, за которым чернеет ночь, и в голове стреляет непрошенная мысль: что я блять здесь делаю? И правда, что? Самое время подумать, но думать не хочется. Мысли тяжелые и грубые, сталкиваются, бьются о череп. В Нариманове всегда происходили… штуки. Непонятные, стремные, пугающие. Такие, о которых говорят глухим голосом, предварительно задвинув шторы. Каждый горазд верить во что хочет: но живя в Нариманове, нельзя остаться прожженным скептиком. Как бы ты не хотел объяснить все логически, подвязать к фактам, рационализировать — этот поединок проиграет даже самый изощренный мозг. Нариманов — крохотный провинциальный город, ненужный, тусклый, вдавленный в карту рядом с Астраханью. Тут все загадочное забывается. Даже нет: пережевывается. Вместе со стопкой водки и огурцом на закусь. Вместе с утренней кашей. В тихом разговоре у телевизора. Отпускается на волю, чтобы не держать в себе, добавляется в копилочку к десяткам таких же историй. Потому что есть проблемы важнее. Где купить картошки подешевле и чем заделать дыру в крыше. Проблемы первого ранга. Далекие от всякой мистической херни. Артем переворачивается на бок и смотрит в шкаф-купе с зеркальной дверцей. Ветер взвывает за окном — уныло, со свистом, последним вздохом через дырявые легкие. Артем сверлит взглядом свое отражение. Здоровый мужик, сжавшийся на софе в три погибели. Наутро спина будет болеть. Да что там спина, все тело. Слишком привык к своей шикарной икеевской двуспалке. Слышно, как на кухне чиркает зажигалка. Если Сергей будет столько курить, то сдохнет раньше, чем увидит внуков. Артем ухмыляется в сгиб локтя своей дурацкой мысли. Каких, блять, внуков? Сон не идет. С дивана глухо всхрапывает Илья. Вот кому хоть война, хоть апокалипсис. Уснет и в окопе, и под ядерным грибом. Счастливый человек. А Илья, пожалуй, и правда счастливый. Любимая работа, девушка, которую он вот-вот окольцует. Часто ездит домой, повидаться с семьей, проведать стареньких учителей. Илья из них — самый нормальный, хоть и детство его было таким же, мутным, непонятным, загаженным. Но Илья вырос и сумел построить свое счастье. А Артем сумел? У Артема работа в минфине, которую он в душе ненавидит — не потому, что сама работа хуевая, а потому что не этим пятнадцатилетний пиздюк мечтал заниматься всю жизнь. Пятнадцатилетний пиздюк слушал Гражданскую Оборону и Цоя, пятнадцатилетний пиздюк писал классные стихи, которые нравились друзьям. Пиздюк хотел группу, чтобы колесить по стране и жить надеждой, что хоть кто-нибудь прочувствует, что он хотел сказать своим простецким текстом. Но двадцатишестилетий пиздюк разбирает документацию от стейкхолдеров и ест остывшую пиццу, бездумно залипая в экран. Огрубевший и отмечтавший. Артем укутывается в плед до макушки и, спустя пару минут, наконец засыпает. * У всех детей в Нариманове есть одна общая черта. Иногда они начинают видеть… всякое. То, чего быть не может. Человека на вершине Вододелителя. Отрубленные ноги школьных друзей. Детишки бегут к родителям, жмутся к маминому боку, в испуге вереща о страшном монстре под кроватью и о других жутких штуках, которые они увидели. Родители треплют малышей по голове, говорят что-то успокаивающее. Они не верят сами себе, когда обещают, что все будет хорошо. Когда они были детьми, они сами это пережили. Но главное — обнять, успокоить, дать надежду, что привидилось, почудилось, что такого в реальности быть не может. Потому что есть перспектива похуже. Исчезнуть однажды, идя из школы домой. Пропасть на ровном месте, просто отстав от друзей. Только был — и нету. Как сквозь землю. И вернуться через день-два. С приклеенной широкой улыбкой. Говорить глупые оправдания и кивать, как заведенный. Улыбаясь. Улыбаясь. Улыбаясь. Так происходит редко. Настолько, чтобы не заволновать народ всерьез. Настолько, чтобы никто не начал разбираться в том, что за чертовщина происходит. Дети исчезают — но возвращаются. Так бывает. Подростки… они трудные. Всякое случается. И все идет своим чередом до тех пор, пока вернувшийся ребенок не расчленяет домашнего питомца. Пытается засунуть маленького братика в духовой шкаф. Поджигает дворовой флигель, в котором живет малоимущая семья. И забывается. Пропадает фальшивая улыбка. После злодеяния — все тот же детеныш. В Нариманове всегда происходят странные вещи. Но, к сожалению, никого не ебут наримановские тайны. * Артем просыпается медленно, с тягучей ленью выползая из сна. Снилась дрянь: обычный сюр, мешанина из цветов и действий. Не хочется и вспоминать. Чей-то прерывистый вздох скидывает с Артема остатки дремоты; он слепо шарит взглядом по комнате, пытаясь вспомнить, какого черта он проснулся не в своей московской хате. Солнце облизывает его хмурое, безрадостное лицо. Тихо всхрапывает во сне Илья, лежащий на диване. Артем видит только скинутую вниз руку и комок одеяла, в которое закопался Погребняк. Неудивительно: ночь была холодная. Артем скидывает с ног плед, встает, чувствуя, как раскалывается бошка. Режим в пизде: кто б сомневался? Никакого регулярного подъема в шесть, на работу, и отбоя за телеком с пиццей в полдвенадцатого. Если подумать, жизнь у Артема была донельзя дисциплинированная. Ключевое слово: была. Он шлепает босыми ступнями в коридор, ежась от холодного линолеума под ногами. Из окна едва пробивается свет, бледный и ненавязчивый. Артем пробирается на кухню, протяжно зевает, стараясь прикрыть свой рев сжатым кулаком. Глаза слезятся с утра. «Умыться бы». И прежде чем Артем заходит в ванную, он бросает взгляд на кухню. И замирает. Сергей сидит, совсем как вчера, в углу, на табурете. Поначалу кажется, что он вообще не шевелится, и от этой мысли внутри все судорожно сжимается в испуге. Но нет — короткий поворот головы, ленивый взгляд. Сергей смотрит воспаленными от недосыпа глазами и почти беззвучно произносит: — Доброе утро. Голос хриплый и глухой, как из склепа; пальцы нервно барабанят по столешнице. Тук-тук-тук. Как тогда, в салоне машины, из пустого бардачка. Артем улыбается — максимально неискренне, максимально натянуто. Не хочется давиться нытьем о том, что утро совсем не доброе, доебывать Сергея вопросами и портить без того херовые отношения. Артем улыбается и произносит с напускной бодростью: — Доброе, как спалось? Сергей смотрит взглядом «ты что, долбоеб?», но отвечает на удивление спокойно: — Спалось так себе. Ванная налево по коридору. Полотенце там же. «Да знаю я» — повисает в воздухе неозвученная мысль. Артем стоит, секунду, две, а потом вздыхает и послушно плетется в ванную. Прохладная вода немного выводит его из сонного, ленивого оцепенения. В зеркале отражаются серые круги под глазами и отекшее лицо. На щеке — красный след от подушки, но будто от пощечины. И Артем действительно чувствует себя так, будто вчера ему от души пизданули. Вернувшись на кухню, он уже не застает Сергея. Проснувшийся Илья стоит, оперевшись на подоконник, и с протяжным зевом помешивает кофе. Хмуро кивает в приветствие и делает глоток из большой кружки. — Выглядишь, как кусок говна, — резюмирует Илья. Артем хочет огрызнуться, но тут он с ним полностью согласен. — Спал хуево? — А сам как думаешь? Илья пожимает плечами. — Ну, не знаю. Это ж вроде карамушкино ложе. Тебе должно быть привычно. Артем беззлобно фыркает и проходит к столу, чтобы налить себе немного мутного черного варева из кофейника. За окном мелкая морось, ветер гоняет по двору пустой полиэтиленовый пакет. Илья смотрит с улыбкой, но внимательно, будто пытается усмотреть в Артеме что-то, найти ответы на свои вопросы. — Задавай, — говорит Хорев через плечо и открывает холодильник в поисках молока или сливок. — Неужели я так палюсь? — О да. На роже написано: «Хочу спросить, не знаю, как подступиться, Артем, милый, начни сам». — Тогда спасибо за первый шаг, зайчик, — хмыкает Илья. Ничего, хотя бы приближенного к молоку, в холодильнике не обнаруживается. — Мне просто интересно, что теперь-то? Я не про всю эту муть. Про вас. Артем держит дверцу холодильника непозволительно долго, чувствуя, как напряженно сжимаются пальцы на холодной ручке. — Не знаю, Илюх. Веришь? Вообще без понятия. Илья открывает рот, чтобы сказать что-то в ответ, но на кухне появляется Сергей, переодетый в свежие шмотки. — Мама бы ахуела, что холодос так долго открыт, — бурчит он, покосившись на Артема. — Закрой, блять. Хлопает дверца, Артем возвращается к кофе и поглядыванию в окно. Илья слабо улыбается ему и кивает, мол, потом поговорим. В серый замусоренный двор заглядывает солнце. План до тошноты прост: наведаться к Зое Михайловне, поговорить с Альбертой и дальше по ситуации. Артему кажется, что даже дети в «Оно» были изобретательнее, но лучше идей у него нет, поэтому приходится полагаться на случай. Доходят быстро. Нариманов крошечный, при желании, весь можно обойти за пару часов. От петляющей разбитой дороги не просыпается никакой ностальгии; только удушливая, грузная тоска по родному городу, который бы мог расцвести, стать промышленным центром, озелениться и вытянуться, но так и остался неотесанным гопником в пубертате, густо смолящим в холодное безжизненное небо. Под кроссовками скрипит насыпь; Артем идет впереди, не вынимая изо рта сигарету, будто прокладывая путь. Илья с Сергеем — за ним, одинаково молчаливые. Казалось, еще пару лет назад они бежали по этой дороге, не думающие ни об инфраструктуре, ни о политике, и было плевать им на бурый дым от завода, потому что другого воздуха они и не знали. Рядом с подъездом Зои Михайловны парни машинально замирают, почувствовав одновременно, что этот дом — точка невозврата. Есть еще шанс собрать вещи, доехать до станции и умотать куда глаза глядят, подальше от всей этой херни. И зажить спокойно, только изредка чувствуя укол совести где-то под ребрами. Вспоминая — время от времени — про мучающихся кошмарами детей и заплаканных женщин, не знающих, куда мог пропасть их ребенок. Первым отмирает Сергей. Встряхивает головой, сует руки в карманы и быстро идет к двери, не позволяя себе остановиться хоть на секунду. Дома у Зои Михайловны чисто и уютно. Стоят красные герани в пластиковых ведерках из-под сметаны, на столе выглаженная скатерть, пахнет сдобой и жасмином. Старушка порывисто обнимает парней, клюет каждого в порозовевшие от холода щеки и провожает на кухню. Артем неловко шутит и учительница смеется — так же натянуто и нервно. Илья с Сергеем неожиданно тихи, сидят и синхронно хлебают горячий чай. — Вы бы предупредили, что зайдете, я бы побольше напекла, — сетует Зоя Михайловна. На столе тарелка с горой самодельных безе, но старушечья душа неспокойна. Илья мягко накрывает ее ладонь своей и улыбается. — Не переживайте, мы поговорить, а не объедать вас пришли. Пока они умиленно препираются, Артем поглядывает на Сергея. Тот сидит с чашкой, будто та к рукам приклеилась, и сверлит взглядом стену. Тихий, безучастный, грустный. Что с ним произошло за десять лет? Прочесть бы мысли, прошерстить, что там у него в черепе. Не к месту вспоминается фраза из советского фильма: «А голова предмет тёмный и исследованию не подлежит». - А с Альбертой мы можем поговорить? - прерывает его мысли голос Ильи. В глазах старушки мелькает страх. - Уверены, что нужно? - тихо спрашивает Зоя Михайловна, и радость от встречи с бывшими учениками мигом пропадает с ее лица. Теперь перед ними встревоженная, напуганная женщина, уже не беспокоящаяся ни о количестве сдобы на столе, ни о лишней крошке на белой скатерти. - Так мы все лучше поймем, - неожиданно встревает Сергей. На его губах слабая, обнадеживающая улыбка, и почему-то именно она срабатывает на ура. Зоя Михайловна выдыхает и говорит: - Она в комнате. Можете зайти. Такие девочки, как Альберта, нравятся всем. Это понятно даже Артему, двадцатишестилетнему лбу. Миловидная, хрупкая, с кудрявыми русыми волосами и омутом зеленых глаз. Альберта встречает их на пороге, будто подслушивала все, что творилось на кухне, и специально ждала под дверью. Трем здоровенным мужикам в тесной девичьей комнате оказывается мало места; Сергей остается в проеме, прислонившись плечом к косяку. Артем бегло оглядывает комнату: грамоты, плакаты, сухой кактус на подоконнике, пушистый розовый плед. Все по классике. Обычная комната обычной современной девочки. И не скажешь, что пару недель назад эта милашка расчленила пуделя. - Аля, - начинает Илья, неловко примостившись на краю раскладного дивана. - Ты знаешь, о чем мы хотим тебя спросить? - Вы учились у бабушки... десять лет назад? - Альберта переминается с ноги на ногу. На ней свободная домашняя футболка и шорты. Пальцы нервно барабанят по бедру. Красивая, смышленая, юная. И столько груза на этих хрупких плечах - всего за один месяц. - Она рассказала, что в детстве у вас было то же, что и у меня, - Аля чуть запинается и нервно закусывает щеку. - Вы тоже... исчезали. - Такое было только с Артемом, - Артем быстро оборачивается на Сережу, так неожиданно подавшего голос. Он смотрит прямо и хмуро, не отводя взгляд. Будто Хорев лично виноват в том, какая ебань случилась с ним в школе. От одной простой фразы в голове прорезаются воспоминания. Такие, что Артем бы предпочел забыть. Грязь под ногтями. Чей-то монотонный и глухой вой на самой периферии сознания. К Артему тянут руки и беззубый рот скалится в хищной ухмылке. - Да, это правда, - говорит Артем, продолжая смотреть на Сергея. Стук в машине. Человек на вершине Вододелителя. Ноги друзей. - Значит, вы и правда пережили то же, - обессилено выдыхает Альберта. Артем смотрит. Сергей отвечает ему таким же взглядом - холодным и злым. - Мне жаль, что все так вышло, но нам нужно кое-что узнать... Ноги сами несут по разбитому тротуару. Ярость клокочет в груди, первобытная, дикая, всеобъемлющая. Взлетает на знакомый этаж. Стучится в знакомую дверь. Удивленно и радостно на него смотрят знакомые глаза. - Альберта, что ты можешь вспомнить? Потом - тьма. Провал. Артем бежит обратно, кроссовки скользят по густой желтой глине. Артем безудержно смеется, но по щекам текут слезы. Он сделал что-то ужасное. Отвратительное. И он счастлив. То, что внутри него, - счастливо. Артем отводит взгляд первым. - Я шла домой, - тихо говорит девочка. - Настроение было отличное. Бабушка обещала испечь мои любимые пирожки, с капустой... Я очень торопилась. А потом стало темно. Будто свет отключили. Была мысль, а вдруг я ослепла? Но она ушла. Все мысли ушли. Просто темнота и больше ничего. И вдруг... я открываю глаза на своей кровати. Меня будит бабушка, она вся на нервах, рыдает. Говорит, что Боря... Боря мертв. Альберта всхлипывает. Сердце Артема сжимается от жалости и понимания. - Опускаю взгляд, а у меня кровь на руках, на лодыжках, да везде кровь, господи. И запах. Никогда не забуду. Я думала, не может быть ничего страшнее кошмаров. - Тебе и они снились? - спрашивает Илья. От напряжения, кажется, потрескивает воздух. - Не снились, - Аля трясет головой. - Я их видела. Как вживую. Но их все видят. Я думаю... понимаю, звучит глупо, но я верю, что над городом висит проклятие. Я любила Борю больше всего на свете... боже, да даже больше мамы. Это было самое родное существо. Артем задерживает дыхание. - Я могу ошибаться... Но вдруг уничтожить то, что любишь больше всего - и есть это самое проклятие? * 2004 г. Ураган грызется снаружи, что-то трещит и грохает; Артему чудится каждая молния, корежащая металл уличных сливов. Он прижимается щекой к окну, смотрит, как мощным ручьем по асфальту бежит вода, устремившись вниз, сквозь арку, на волю из плена пятиэтажек. Родителей нет, уехали, оставив Артема одного: Артему пятнадцать и переживать по этому поводу, в общем-то, он не планирует. Приглушенно ухает гром; оконная рама вздрагивает от натиска ветра, слабо дребезжит стекло. Наступившую тишину разрезает дверной звонок, резкий, как выстрел. Артем бежит открывать. На секунду заглядывает в дверной глазок — и замирает. Вот кого он точно не ожидал увидеть… Сега стоит за порогом, весь мокрый, в домашней толстовке и пижамных штанах. На ногах — слава богу — не тапочки, а кроссовки. Сега немного подрагивает, друг об друга постукивают зубы. — Привет… — говорит он практически беззвучно, но Артем слышит и, все еще потрясенный, втягивает Сережу внутрь, захлопывая за ним дверь. — Ты чего выперся?! — возмущенно восклицает Артем. От подъезда к подъезду пройти — секунда делов, но нужно выйти из-под козырька, пробежать, обогнув клумбу, а там — ветер, ливень, гроза… — Жить надоело?! — Извини. Артем замолкает. Сережа обезоруживающе добрый — как обычно. Он сокрушенно качает головой и идет в ванную за полотенцами. — Сейчас под горячий душ пойдешь. Потом наденешь носки теплые и мою термуху, у нас топят хуево. — Я вообще поговорить пришел, — Сережа нехотя стаскивает с себя мокрую футболку, липнущую к торсу, и стряхивает лишнюю влагу. Артем суетится в ванной. Гремит тазиками. — А че случилось-то? — Ладно, потом… — вяло отзывается Сергей и, зайдя следом за Артемом, слушает короткие распоряжения насчет душа. «Температуру резко не менять — колонка газовая, работает через силу. Полотенце чистое — синее. Мыло в мыльнице. Переоденешься в сухое. Это отдай, повешу». Пока Сережа купается, Артем заваривает чай. Руки немного подрагивают — волнуется. Есть тревожное чувство, будто он что-то упускает. Да и очевидно, что. Вопрос, который нужно было задать себе давным-давно. Они с Сегой друзья? Артем насыпает заварку в ситечко и рассеяно водит ложкой по кромке кружки. Друзья, конечно, что за глупости. Причем лучшие, а этим не каждый может похвастаться. Артем Сережу любит, даже очень. Как друга. Как друга? Артем отставляет ложку в сторону. А если подумать, ну, хоть на минуту: его же привлекают девушки? Ответ на поверхности: девушки ему интересны, как любому подростку. Он в том возрасте, где все внимание сконцентрировано на том, как и на кого подрочить, но это всегда вызывает в Артеме абсолютно будничный интерес исследователя, а не настоящую страсть. Подумать только, Артему никогда не нравилась ни одна из знакомых девочек. Они могли быть веселыми, красивыми, даже умными. Но у Артема был Сергей, который, как в сказке, всех румяней и белее. Как можно смотреть на кого-то, если у тебя есть настолько близкий человек? Можно сказать — родной? Вода в ванной стихает. Артем слышит шаги — тихие и осторожные касания босых ног по кафелю. — Мне тебе нужно кое-что сказать, — слышит он за спиной. Артем хмыкает. Со своей влюбленностью в Сережу он смиряется за три минуты: пока заваривает чай. В глубине души ему это было очевидно с первого дня знакомства. С первой несмелой сережиной улыбки. С первого «дай помогу завязать шнурки». — Сег, да мне, походу, тоже. * От Зои Михайловны они уходят в угрюмом молчании. На улице Артем нервно закуривает, и щелчок зажигалки кажется звонче обычного. Сердце стучит, как бешеное, то ли от страха, то ли от сигарет. Так они стоят под козырьком подъезда минут пять. Курят, молчат, бросают друг на друга мрачные взгляды. Только на Сергея Артем старается не смотреть. «Вдруг уничтожить то, что любишь больше всего - и есть это самое проклятие?» И когда поневоле Артем косится на Сегу и ловит его пустой, безжизненный взгляд, он понимает, что Альберта права. Артем не помнит, что он сделал. Но, глядя на Сергея, он осознает слишком явно: в нем все давно уничтожено.