***
— Князь, а князь, от чего же смута на твоей душе? — Марья Тимофеевна, — раздраженно, — я не князь. — Может и не князь, а всё равно, — зрачки шустро бегают белыми глазницами. Тишина при свете свечи. — А Вы ведь как я, князь. Как я. Как я, — и девушка заливается смехом. Может и юродивая, а ведь права, он в той же мере полоумный, сколь и она. Этого не исправит ни убийство, ни побег, может, лишь петля. У него с этой женщиной что-то общее. Уродство или родство — одного он не может понять.***
А потом Верховенский появляется в его жизни. Без приглашения, не извиняясь. И Ставрогину очень хотелось бы сказать, что с появлением Петра существование стало чуть более осмысленным, но ведь оно лишь ещё больше теряет всякий смысл и всякую мораль. Глаза, горящие идеей, живость этого маленького тела — раздражает, режет глаза, не иначе. Верховенский порой до жути напоминает одну из тех неугомонных бабочек, которых Николай норовит словить, посадить под стеклянный купол и застеклить посмертно. Но ведь не дается, чертовка.***
Одержимость перерастает в зависимость, когда мнимая жертва становится вдруг палачом. Ставрогину порой кажется, будто лишь один взгяд этих глаз, звук скрипящих полов под ногами способны прекратить его бред, возвратить в мир насущный. А в другой раз, будто и не было того, кажется, что одна небрежно брошенная фраза порождает его безумие. Впрочем, не смотря на то, что Николай всегда считал себя человеком крайне рациональным, в последнее время ему слишком много кажется. Ночью он просыпается от мысли, что под его кожей ползают муравьи. Иной раз от того, что снилось, будто сам он стал насекомым. Но не величественной и превосходной в своей красоте бабочкой, а ничтожной мухой.***
— Пожалуете Вы сегодня к чаю, Верховенский? — Коль Варвара Петровна будет не прочь моего присутсвия, пожалую. — Вас я приглашаю, а не она. И все же, приезжайте. Буду рад обсудить с Вами дела. За надменной ухмылкой прячется помешательство. Не то помешательство, которым пашит Петр. Верховенского заботят нужды революции и поиски собственной выгоды. А у Ставгорина помешательство тихое, незаметное снаружи, гниющее внутри. Порой ему кажется, что он состоит из самой лишь гнили своих пороков. Но опять же, лишь кажется.***
От ярости к весне, когда цветёт сирень и каштан. Сбежать, чтоб не видеть кровь и слёзы на чужом лице — следствие его безнравственности. Каждой фразе из уст Петра он хочет возразить. Хочет заглушить этот отчаянный крик.«Вы мой идол»
[А Вы мой худший бес.]«Что Вы со мной делаете?»
[А что Вы со мной сотворили? В кого вы превращаете меня?]«Вы моя лучшая половина!»
[Бегите от меня, Петр Степанович. Вы — лучшее, что происходило со мной, но я — худшее, что могло с Вами приключиться.]«Я Вас сам выдумал»
[Я больше не могу о Вас не думать.] Петр целует его руки. Николай ловит себя на мысли, что кровь ему к лицу.***
Что случится, когда больше не будет поводов его задержать? Что произойдет, если не останется поводов для него приезжать сюда? Гнусное желание переломать тонкие пальчики в кожаных перчатках, подобно красочным крыльям. Лишь бы привязать его к себе. Когда бесы в его голове превратились в божество? На периферии мрака и рассветного луча и безбожник уверовал. Стирая все границы, он закрывает глаза, чтоб не слышать, он кричит, чтоб не видеть. В детстве, он помнил, няня рассказывала ему сказку о глухой королеве и слепом короле. Счасливых концов не бывает, но он засыпал, так и не узнав никогда, чем заканчивалась та история.***
Всегда снились странные вещи. Вот крылья у него за спиной, вырастая, разрывают кожу. Лужа крови. Своей? Чужой? Это от безысходности. От беспамятства. От помешательства. Шаг, остался всего лишь шаг, чтоб освободиться от кокона. Жизнь — мгновенное явление. Смерть — беспрерывный процесс. — Петля-то на шее совсем разболталась. Затянули бы потуже, — насмешливый голос за спиной. — Вы? — нервозный взгляд болезненно красных глаз. Верховенский протягивает тонкую руку, как обычно в перчатке, медленно делаяя шаг на встречу Ставрогину. В глазах секундное волнение. Он слишком далеко, он не успеет. — Слезайте оттуда, Коленька, ей богу. Это вымысел. Он делает шаг.***
Просыпается в незнакомой комнате, в чужой постели, на мокрых от пота простынях. Эта улыбка. Пронзительная, до боли знакомая. — Наконец-то проснулись! Как себя чувствуете? — П-петр? Зачем вы? — Разве стоило оставить Вас в колыхаться в петле, сударь? А потом он снова забывается неспокойным сном. — Проснитесь, Ставрогин, ради всего святого, проснитесь. — Я., — бред смешивается с явью. Он касается своих волос, — Вы тоже? Тоже их видите? — Что? — Коснитесь, — Ставрогин берёт его за руку и притягивает её к своей макушке, — там ведь рога. — Вы бредите и у Вас жар, — успокаиваще произносит Верховенский, не прекращая вглядываться в бездну чужих глаз, — Вам, может, чаю? Встав со стула и направяясь к двери, Петр оборачивается на хриплый стон. — Хотите, чтоб я остался? Он подходит к кровати и касается бледной дрожащей руки, лежащей поверх одеяла. — Что Вас гложет? — Просто я, — он запинается, замечая, как голос подводит его, — не хочу чтоб Вы уходили. Тонкие губы касаются теплого лба, Пьер пальцами проводит по усталому лицу. — Я останусь здесь, Коль