hey, honey mine (i was there all the time)

Микки в своей комнате, полураздетый, хэви-метал ревет из колонок, пока он сидит в кровати, и далеко не в первый раз думает о моментах, когда по-крупному проебался в жизни. Ему всего лишь семнадцать, ради всего святого. Он мог бы посчитать все моменты по пальцам одной руки – вместо этого он переходит и на вторую руку, но и этого мало: он думает о всех моментах, когда не заступился за свою сестру, пока отец ее бил, он думает о моменте, когда смеялся вместе с Терри, пока тот хвастался, как занимался сексом с какой-то нелегальной проституткой, которую встретил в баре, думает о том, как в первый раз трахнул Галлагера, и о всех последующих разах. О том, как он позволил этому стать чем-то, с чем он перестал справляться. Микки не глупый. Вопреки популярному мнению, он знает, что делает. Микки знает, что никогда не сможет быть по-настоящему счастливым, и он знает, что все происходящее у него с Галлагером никогда не сможет зайти дальше обычного секса. Он позволил обычному сексу перейти в обычное совместное времяпрепровождение, и даже в обычные разговоры, когда они не могли избежать наплыва покупателей и им все же приходилось работать. Он продолжал увиливать от неоднократных попыток Галлагера поцеловать его вместо того, чтобы просто положить всему конец прямо там. В свои мириады проебов Микки неосознанно включает мысли о том, как это – поцеловать Галлагера серьезно, а не в качестве прелюдии к чему-то другому. Теперь он думает об этом, думает о том, чтобы мягко притянуть Галлагера к себе за шею, думает о руках Галлагера на своей талии, которые там не для того, чтобы нагнуть его. Он бы солгал, если бы сказал, что не думает об этом постоянно, когда выпадает из пространства, пока они с Игги курят косяк в его комнате. Выпадает из пространства и думает о глазах Галлагера, о челюсти Галлагера, о губах Галлагера и об улыбке, которая предназначена только ему. И самый большой проеб Микки? Возможно, это все разрушит, даже несмотря на то, что он считал это своей самой лучшей идеей. Это вполне естественно. Микки – трус, и когда препятствие в виде дерьмового отца Галлагера увидело их во всех позах в сраной морозильной камере (очень неудобное место для секса, он точно не советует), у него поехала крыша, он рвал и метал, собираясь убить Фрэнка. Потому что это все, что он знает, верно? В этом весь Микки – он разрушил свой единственный шанс узнать что-то лучшее, сделать из себя кого-то получше, позволить Галлагеру научить его тем вещам, которым его никогда не учили. Может, не любви. Но чему-то, что сильнее. Микки не имел ввиду ничего из этого. Он просто продолжал болтать – он не был способен контролировать то, что вылетало из его рта, он просто знал, что не мог остановиться. Разговоры о том, что Галлагер ни черта для него не значит, о том, что все, что было между ними – лишь бессмысленная ебля, о том, что все, что ему надо – лишь кому-то присунуть. Хуйня, если вы спросите Микки. Ему промыли мозги, чтобы он в это верил, и он не хотел, чтобы это определяло его. Галлагер смотрел на Микки так, как будто он только что вырвал сердце у него из груди, а Микки чувствовал себя так, словно испачкал руки в крови – на этом все. Микки был на верном пути, давая пустые обещания об искоренении отца Галлагера на его губах. Он не имел ввиду ничего из этого. Ни слова. Он сидит и снова возвращается к каждому слову, сказанному тогда (три дня назад – Микки высчитал все до минуты по своим древним часам), и отчаянно пытается согласиться со всем, что вылетало у него изо рта, но не может. Микки скучает по Галлагеру. Микки скучает по Йену и по тому, как он чувствует себя рядом с ним. Микки чувствовал себя важным, когда был с Йеном. И он говорил это расплывчатое «был с Йеном» – ведь просто «быть» рядом достаточно, хоть он и не позволял себе воспользоваться всем, что подразумевалось под «быть». Но даже если и так, Йен был готов отдать ему всего себя, показать, что он упускал все это время, и Микки ценил это. Он нашел утешение в том, что кто-то его ценил (или ему казалось, что Йен его ценил), и ему нравилось, что у него был человек, который в нем что-то находил. Никто раньше в нем ничего не находил. Когда Микки был рядом с Йеном, он был умным, болтливым, и был… прекрасным человеком. Но если вы спросите его о последнем пункте, то он убьет вас своими голыми, грязными руками. Просто… Всегда, когда Микки говорил, Йен так вслушивался в каждое его слово, как будто это действительно было важно. И это было приятно. И это не было игрой в одни ворота. Всегда, даже когда Йен едва ли смотрел в его сторону, Микки понимал, что неосознанно выпрямляется, или смотрит в ответ, прежде чем подумать об этом дважды. Это не то, что ты делаешь, когда просто трахаешься с кем-то, и Микки достаточно умен, чтобы это знать. Бывало они с Галлагером поздно ночью выбирались на улицу, прямо под мост метро, их бледная кожа сияла от лунного света, и Микки позволял Йену болтать о своей программе военной подготовки, об армии, хотя ему было абсолютно насрать на эти темы. Иногда они спорили на тему армии: Микки был против, в отличие от Йена, пока один из них, в конце концов, не выдерживал напряжения и падал на колени, эффективно затыкая другого вплоть до следующего спора. Это было слишком хорошо. Слишком хорошо для Микки, и поэтому ему пришлось это разрушить. Кто-то тарабанит в дверь. Пепел от сигареты в руке Микки пачкает его боксеры, и ритмичные удары по двери заставляют его стряхнуть пепел в пепельницу. – Отъебись! – кричит на кого-то Микки, но ревущая из колонок музыка заглушает его голос. – Мне посрать нужно, уебок! – кричит в ответ Игги и стучит в дверь с еще большей силой. Микки выдыхает дым и разминает запястье. – Говорил же, что если тебе так часто надо быть с собой наедине, как какой-то сучке, то мы можем поменяться комнатами! – Я же сказал: отъебись! – раздраженно повторяет Микки. Неужели он не может спокойно, блять,погрустить? По другую сторону двери становится тихо. На секунду Микки думает, что выиграл, но затем слышит легко узнаваемый звук жирной головы Игги, бьющейся об дверь, и раздраженно бурчит. – Мик! – слышит он, и в этот раз его голос Игги звучит еще отчаяннее. – Пожалуйста! Я же насру прямо у тебя под дверью! Микки отворачивается от двери, наивно думая, что если сфокусируется на дерьмовой гитаре, орущей из его еще более дерьмовых колонок, то это сработает и он забудет о настойчивом Игги, который продолжает стучаться в дверь. Это срабатывает секунд на десять, пока головная боль не начинает усиливаться за его веками, и он цокает, туша сигарету в пепельнице. Затем он тащится к двери, распахивает ее, давая Игги понять, насколько он не вовремя. Игги почти что ударяет Микки в глаз и затем слишком громко орет: – Ебаный рот! – и бежит прямиком в туалет, практически спотыкаясь и даже не заботясь о том, чтобы нормально закрыть дверь. Микки вздыхает, зажимая пальцами переносицу. Это попытка успокоить себя, расслабиться, и это ни черта не помогает. Микки сейчас нужно побыть одному, подумать о том, какое же он дерьмо, возможно, позвонить Йену и пригласить к себе для быстрого решения проблемы. Он не знает, когда член Йена начал приравниваться к решению проблемы, но едва ли это не было правдой, так что он просто падает обратно на кровать, проводит по лицу руками в жалком жесте, пока его глаза наполняются слезами. Микки думает о том, целовал ли Йен когда-нибудь своего педофильского босса. Думает, хватит ли у него самого смелости попросить о поцелуе, лишь об одном поцелуе, чтобы покончить со своими любопытством и одиночеством. Он не знает, сколько уже сидит там, закрывая руками лицо. Микки слышит, как Игги смывает и прислоняется к косяку двери, тяжело дыша, как будто он только что пробежал ебаный марафон. Микки убирает руки от лица и шмыгает носом. – Ты такой, бля, мудак, – говорит ему Игги, и Микки едва удерживается от того, чтобы кивнуть. Он, блять, знает. – Кайфуешь, когда люди страдают, Мордашка? – Не. Только когда страдаешь ты, хуесос, – отвечает Микки, кидая подушку ровно в лицо брата. Иногда он использует эту подушку для дрочки, когда не видит Йена, представляя, что он прижимается к нему сзади и шепчет ему в спину. Он морщится, когда понимает это. – Фу, кинь ее обратно. – Дерьмово тут пахнет, – жалуется Игги, кидая подушку обратно на кровать. Микки щурится и указывает рукой в направлении туалета. – Дерьмом не в этом смысле. Пахнет затхлостью. Он осматривается, принимая во внимание беспорядок в комнате. Уж извините, блять, Микки был не в состоянии прибираться, пытаясь залечить свое разбитое сердце. Да, Микки сказал «разбитое сердце». Выкусите. – Господи Иисусе, ты хотя бы окно открыл. И сделай свое орущее бабское дерьмо тише. – Не хочу, бля, – отвечает Микки и указывает рукой на дверь. – А теперь выметайся нахуй. Игги смотрит на него, его глаза медленно сужаются и губы формируются в маленькую ухмылочку. Он кивает и скрещивает руки на груди. Микки хочется его ударить. – Ладно, – говорит Игги и Микки уже стонет. – Поговори с папочкой. – О чем ты, блять, говоришь? – Сомневаюсь, что твои месячные начались раньше, – Микки показывает ему средний палец, и не то, чтобы Игги к этому не привык. – … и это значит, что дело в другом. Что случилось? – Господи Боже, ничего не случилось! Игги поднимает бровь. – О, серьезно? Ты был с телкой и у тебя не встал? Не переживай из-за этого, мужик, – он пожимает плечами и садится на край кровати Микки. – Это случается с лучшими из нас. Не знаю, нормально ли то, что это происходит так рано, но… – Ебаный рот, Игги, если ты прямо сейчас не съебешься, я клянусь… – Тогда, блять, скажи, что случилось! – смеется Игги, хлопая Микки по ноге. – Хочешь, чтобы я это у тебя выпытывал? Чтобы принес тебе шоколадку, как в бабских фильмах? Не удерживаясь, Микки смеется, доставая очередную сигарету и поджигая ее. – Было бы неплохо… – бормочет он, выдыхая дым через нос и потирая глаз большим пальцем. Игги смотрит на него. – Господи, блять, Боже, я просто, – говорит он, качая головой в негодовании. – Я просто прохожу сейчас через кое-что, ладно? Не надо делать из этого драму. – Хм, – мычит Игги, втягивая воздух через зубы. – Не делать из этого драму, говоришь? Должно быть, это пиздец какая драма, раз ты из-за этой телки хандришь уже третий день подряд как какая-то сучка. Микки моргает, снова качает головой и стряхивает пепел с сигареты в пепельницу. – Отъебись, – говорит он, но уже без особой злости. – Я ее знаю? – ухмыляется Игги. Микки тянет блевать. – Наверное, секс был очень неплохим, если из-за этого ты так ревешь. – Не реву, – Микки ударяет его по плечу, но не отрицает остальное. – Поговори со мной, – повторяет Игги. – Что-то случилось? Словил ее в постели с другим? – Нет! Это не… Это… – он рычит, пытаясь собраться с мыслями, шмыгает носом и трет лоб рукой. – Это сложно. – Конечно, сложно, – Игги закусывает щеку с внутренней стороны. – Ты либо продолжаешь трахать ее, либо идешь и ищешь себе кого-то нового. Прямо как в «Выборе Софи». Микки снова его шлепает его по плечу, но уже из-за другого. То, что Игги сводит все, что у них было с Йеном, к обычному перепихону, кажется почти что… кощунством. И его тошнит от этого, и из-за того, что его тошнит, его начинает тошнить еще больше. – Ты такой поверхностный, Иггс. – Воу, это громко сказано! – ухмыляется Игги и Микки отворачивается, чтобы спрятать улыбку. – Она книжный червь или че? Учит не только языку тела? – Поверхностный – это не просто громкое слово. Ты вылетел из школы еще в шестом классе, – смеется Микки, передавая сигарету в вытянутую руку Игги. – В седьмом, – отвечает Игги, засовывая сигарету в рот. – И знаю я уж точно больше твоего. Она твой репетитор? Микки морщит лоб. Все же, Игги не ошибается: словарный запас Микки не особо богат, и сам он большую часть времени притворяется глупым, ради самого себя и ради семьи, но поэтому ему так нравится быть рядом с Йеном. Микки мог сказать что угодно (намеренно глупое, или же нет), а Йен все равно кивнет и посмотрит на Микки так, как будто он был умнейшим человеком из всех, которого он имел удовольствие встретить. Его это частично избаловало, но теперь, когда Микки с кем-то взаимодействует, он чувствует себя деградировавшим, снова чувствует себя тупым. – Можно, блять, и так сказать, – бормочет он. – Если ты не собираешься воспринимать это дерьмо серьезно, сделай нам обоим одолжение: дай мне спокойно хандрить. Игги выглядит немного серьезнее и его взгляд смягчается, когда он смотрит на младшего брата. – Тебе нравится эта девушка? – спрашивает он, и что-то внутри у Микки взрывается болью. Он не отвечает. Вместо этого он снижает громкость колонок, потому что недовольство Игги, когда он слышит музыку Микки, перестает его радовать. – Я… – начинает он, но понимает, что не может найти слов, как и всегда, когда думает о том, как на него влияет Йен. – Это был… Раньше это был просто секс, знаешь? Так и было, – говорит он и Игги хмурится, прислушиваясь. – И мне это нравилось. В смысле… Очевидно, мне это нравилось… – Уверен, что нравилось, мужик. – Но это… – он вздыхает и трет глаз кулаком, пока не видит звездочки, танцующие в темноте. – Это стало чем-то… Это что-то… – Микки разочаровано вскрикивает, пряча лицо в ладонях. – Не важно. Никто не нуждается во мне и в моих сопливых разговорах. Игги молчит. Он подпирает кулаком подбородок и смотрит на Микки, как будто тот говорит что-то действительно важное. Игги не знает, что и думать об этом. – Ты начинаешь испытывать чувства, малыш? – спрашивает он с крошечной и самой отвратной, блять, улыбкой, которую Микки когда-либо видел. – Желание послать тебя нахуй, вот, что я начинаю испытывать, – раздражается он, но ничего не отрицает. Игги мычит, понимая, что оказался прав. – И что, она хочет, чтобы вы просто трахались? – он поднимает брови. – Где бы мне такую телку найти? – Ты можешь завязать со своей клоунадой хотя бы на ебаную минуту? Минута, - он подносит свой средний палец к лицу Игги, задевая его щеку. – Это все, о чем я, блять, прошу. – Ладно, Господи! – Игги отмахивается от него, отдавая сигарету и обнаруживая на скуле кровавый отпечаток пальца. – Тогда заканчивай свои сраные предложения! Тут нет места моему воображению. Микки жует щеку с внутренней стороны. Спустя пару секунд он выпускает дым изо рта, позволяя ему просачиваться сквозь щель между губами. – Это типо… – начинает он снова. – Я не хотел, чтобы это было чем-то большим… Я хотел, чтобы это был просто секс, но это… не так, – говорит он, жестикулируя дрожащими руками. – Иисусе… В моих словах есть смысл? – Честное слово, мужик… Я как будто с Мэнди разговариваю, – отвечает Игги, зарабатывая свирепый взгляд от Микки. – Прости! Просто… Обычно такие вещи не от парня слышишь, знаешь? Ты всегда был той еще тряпкой, чувак. – Закрой свой сраный рот и дай мне свой братский совет, которым ты жесть как хотел поделиться. Игги потирает глаз уставшей рукой, уставившись в пространство. – Дай-ка проясню, – начинает он, и Микки прислушивается. – Ты трахал эту телку… Неожиданно понял, что испытываешь к ней чувства… Ты испугался и бросил ее… Я прав? У Микки уходит пара секунд, чтобы проанализировать это, затем он лениво пожимает плечами. – Ничего из этого. – Черт, – произносит он. Все его лицо сморщивается уже в который раз. – И все это из-за какой-то бабы? – Черт возьми, Иггс, это не так! Прекращай так коверкать это! – срывается Микки, и Игги сразу же закрывает рот. – Боже, это… Мы не просто трахаемся, понятно? Черт, в смысле… Мы трахаемся… Мы трахаемся большую часть времени, и это круто! Пиздецки круто, вообще-то, это словно… Это лучше, чем… – Мик. – Но мы еще, бля, тусуемся вместе и говорим о всяком дерьме… Ну, о важном дерьме, понимаешь? Господи Иисусе, один раз мы весь вечер говорили об армии! – Микки дико жестикулирует, глаза чуть ли не вываливаются из глазниц, а сигарета почти свободно свисает с пальцев. Он чувствует себя сумасшедшим, но как же чертовски хорошо, наконец, иметь возможность выговориться. – Ты же не делаешь так с людьми, которых просто трахаешь! Верно? Игги просто смотрит на него. – Я имею ввиду… Блять! – он резко проводит рукой по волосам. – Когда мы вместе, это словно… – он останавливается, пытаясь это обдумать, но он не в состоянии думать. – Я становлюсь пиздецки тупым! Я не могу, блять, думать, и мне приходиться рушить это все, потому что все, что Терри делает, так это… – он бьет Игги по заднице словно в подтверждение своих слов. – воспитывает ебаных трусов! Микки замолкает, чтобы отдышаться, не зная, стоит ли ему радоваться или злиться на то, что Игги едва ли смотрит на него и молчит, пока у него тут нервный срыв. – Помнишь ту дворняжку, которая бегала вокруг нашего дома, когда мы были детьми? Ту, которую мама постоянно подкармливала? Игги улыбается. – С рыжей шерстью? Микки выдыхает дым. – Помнишь, как сильно я ее, блять, любил? – Игги не отвечает. – Выходит, я падок на рыжих. Лежу себе под мостом метро, поворачиваю голову, и вот они. Яркие, мягкие, гладкие и все, бля, такое, и я бы все сделал, все, что попросят, как какая-то сучка, из-за них. Ебаные рыжие, мужик. – У нее рыжие волосы? – Самые рыжие, – Микки качает головой. – А еще веснушки, бледная кожа, и зеленые глаза и блять… – он пожимает плечами, что Игги аж вздрагивает. Он испытывает свою удачу. Сколько рыжих вообще есть на Южной Стороне Чикаго, которых еще не согнали отсюда или не загнобили до смерти? – Мне это пиздец нравится. Нравится, что они выглядят, как ебаные пришельцы и все такое, – он замолкает, а затем тихо повторяет: – Нравится. Пепел щекочет его бедро, так что он стряхивает его на пол, отчаянно желая заполнить тишину одами о Йене. Он никогда не говорил об этом вслух, но у него было достаточно мысленной практики, так что слова выходят легко. – Ты когда-нибудь видел кого-то с зелеными глазами? – продолжает он. Это, наверное, самый тупой, блять, вопрос, который он когда-либо задавал, но с Йеном так всегда – из-за него он становится легкомысленным, счастливым дураком. – Типа, смотрел прямо в них? Какая-то ебаная магия, – он качает головой и смеется с сигаретой во рту. – Просит меня трахаться лицом к лицу, а я пытаюсь быть грубым (клянусь, настолько грубым, насколько могу), а затем смотрю в эти глаза и… Да. Пиздец. Какое-то безумие. – он выпускает дым из носа, и нежный смешок слетает с губ. – Это будто… Он смотрит на меня, и мой мозг просто замыкается… У тебя такое когда-нибудь было? Кто-то смотрит на тебя, и ты забываешь, как, блять, говорить? Когда Микки поднимает голову, Игги все еще смотрит на него, но в его глазах появляется что-то новое. Дерьмо. Он. Микки проговорился. Он, если честно, немного шокирован тем, что это не произошло раньше во время его тирады, но это произошло, и вот, что он получает за то, что испытывал свою удачу, если она у него вообще была. Он приносит только несчастья, вот, что он делает. И ко всему прочему, сейчас он еще и будет мертвым. Взгляд Игги даже не дрогнул. – Нет, – отвечает он. – У меня такого не было. Микки только сейчас понимает, как у него сухо во рту. Опуская взгляд, он поднимает дрожащую руку с сигаретой ко рту, чудом не роняя ее и не подпаливая себе кожу. Игги шмыгает носом. – То есть. Это то, что ты сейчас делаешь? – когда Микки смотрит на него, Игги качает головой. – Ты прячешься? Как трус? Микки пристально на него смотрит. – Что? – давит Игги. – Ты когда-нибудь говорил хотя бы половину того, что сказал мне? Или бережешь это? И для чего? Для того, когда военные будут набирать добровольцев? Микки стискивает зубы, а его горло сжимается. – Это… Это сложно. – Хуй там сложно! – Игги отбрасывает ногу и выхватывает сигарету из его руки. – Для того, кто понял, что Терри только и делает, что воспитывает трусов, ты не очень-то и пытаешься как-то отличиться. Уголок рта Микки приподнимается. – Громко сказано. Они смотрят друг на друга, а улыбки медленно появляются на их лицах. Игги затягивается и скептически смотрит на Микки. – Серьезно, – говорит он, смотря прямо в душу (или Микки просто не привык к такому взгляду брата). – Горевать тут и избегать всякого контакта нихуя не изменит. Не верю, что мне приходится говорить тебе это. Микки осматривает свои запачканные простыни. – Тогда что мне, блять, делать? – Ну, для начала, хотя бы, бля, встань! – он отбрасывает ногу Микки, выводя его из себя. – Иди, блять, туда и скажи половину того, что сказал мне, – он улыбается и морщит нос. – Но только половину. Все остальное какое-то жуткое. Микки смеется, останавливаясь, чтобы посмотреть на брата и на то, как тот смотрит на него с любовью, волнением и юмором. – Ты невыносимый придурок, знаешь? Игги понимающе улыбается. Каким-то образом они оба знают, что это на самом деле значит: эй, ты вообще-то самый лучший брат, о котором я мечтал, хоть ты большую часть времени и пахнешь как помойная крыса. – Ага, – бормочет Игги и наблюдает, как Микки вскакивает с кровати и прыгает на одной ноге, пытаясь впопыхах натянуть отброшенные в угол комнаты штаны. – Эй. Микки замирает, надевая футболку и выжидающе смотрит на Игги – он выглядит смущенным и неуверенным. – Рыжие волосы и веснушки, да? – говорит он, и что-то в животе у Микки трепещет. Впервые за долгое время – это хорошо. – Ага, – отвечает он, хотя и неохотно. Игги любит его. Он знает, что Игги любит его. Но все же он не может не нервничать, пока его брат наблюдает за ним и в раздумьях кусает щеку с внутренней стороны. Он тихо смеется и опускает подбородок, внимательно смотря на Микки. – Он хорошо к тебе относится? Боже, ну и вопрос, блять. Рот Микки приоткрывается, когда он его слышит, но Игги продолжает смотреть на него в ожидании ответа. Использовать местоимение «он» в этой ситуации – абсурд, но Микки думает, что может к этому привыкнуть. Вопрос заставляет бабочек в животе у Микки буквально взорваться, а за вопросом следуют мысли о Йене, который смотрит на него так, словно он свалился с Луны. Мысли о Йене, который касается его подбородка и от всего сердца смеется над дебильными шутками Микки. Йен, который гладит Микки по волосам в тот единственный раз, когда они занимаются сексом лицом к лицу, и смотрит прямо в его душу, так глубоко, что в тот день внутри Микки что-то растаяло и так и не вернуло свою прежнюю форму. – Да, – отвечает Микки коротко и искренне, по делу. Он думает, что его улыбка говорит сама за себя. – Да. Он хорошо ко мне относится. Игги улыбается, встает и кладет обе руки на плечи Микки. – Это все, что мне нужно знать, – говорит он ему, так тихо, как будто это какой-то секрет, и легко хлопает Микки по щетинистой щеке. – Уверен, что делаешь правильный выбор, Мордашка? Микки улыбается. – Нет. – Хм. Что ж, – Игги пожимает плечами, взъерошивая волосы и провожая Микки к двери. – В любом случае, удачи, бля, тебе. Микки смотрит на него через плечо, едва успевая засунуть ноги в ботинки. – И купи мне кое-что, пока ты там: чипсы со вкусом барбекю! Вместо ответа Микки закрывает за собой дверь свей комнаты, его сердце пропускает удар при виде Терри, который вырубился на диване. Его руки слабо сжимают полупустую бутылку пива. Микки тратит не более секунды, осматривая его. Он надевает куртку, выходит за дверь и практически бежит по улице в сторону Кэш & Грэб. Ветер задувает прямо в уши, шнурки развязаны, но Микки все равно бежит – в этой ситуации он принял на себя роль сучки и как-то понял смысл того, чего он хочет. Он хочет как можно скорее исправить ситуацию с Галлагером. Он едва ли смотрит по сторонам, переходя дорогу и показывает средний палец водителю, который почти что сбил его и теперь кричит на него из окна. Микки спотыкается и врезается в дверь, а входной звонок сопровождает его тяжелое дыхание. Йен стоит напротив холодильника, и его голова поворачивается в сторону двери. При виде Микки он едва не роняет бутылку содовой, которую держит. И, Боже, это не должно казаться Микки таким милым. Он пытается успокоиться, пытается вести себя непринужденно и держать себя в руках, пока Йен закрывает за ним дверь на замок. Ему несказанно повезло, что в магазине никого нет. – Микки, – выдыхает Йен, и бутылка содовой все же оказывается на полу. Да ладно, блять хочет ответить Микки, но вместо этого изо всех сил старается оставаться спокойным и холодным. – У тебя есть чипсы со вкусом барбекю? – спрашивает он, наблюдая, как брови Йена сходятся на переносице. – У Игги, по ходу, ПМС. Йен некоторое время не отвечает. Они стоят и пялятся друг на друга, пока лицо Йена не принимает то же самое холодное выражение. – Они там же, где и всегда, – отвечает он, а его тон заставляет болеть что-то внутри у Микки. Микки мычит, как будто ему плевать на эти чипсы. Он медленно ходит по магазину, до тех пор, пока не подходит к Йену, который выглядит, по меньшей мере, растерянно. – Я имел ввиду рядом с кассой, – бормочет он, но его дыхание его подводит. Микки совсем рядом, и жар его тела просачивается сквозь кожу Йена. – Конечно, блять, рядом с кассой, – говорит Микки без злобы в голосе. Брови Йена все еще нахмурены. – Работник месяца и все такое, да? – Почему ты здесь? – наконец, спрашивает Йен, и Микки словно этого и ждал. – Чтобы тыкнуть мне этим в лицо? Хочешь еще раз напомнить, что я для тебя просто блядская давалка? – восклицает он в ярости. – Или хочешь узнать, где прячется Фрэнк? Потому что я сэкономлю тебе время и скажу, что не ебу, где он. Понятно? Микки смотрит на холодильник. Он закусывает нижнюю губу, грызя и обсасывая ее, как слезопотоки настигают его – он пытается скрыть это, но Йену лучше знать. Выражение его лица смягчается, стоит ему только заметить красноту у глаз Микки и блестящие капли слез, и он инстинктивно тянется к нему, едва касаясь бедра. – Эй, – мягко говорит он, как будто любой звук громче шепота сломает Микки. Микки чувствует себя достаточно хрупким, чтобы поверить в это. – Эй, Микки… Микки качает головой, большим пальцем стирая влагу из-под глаза. – Блять, – влажно смеется он, потирая глаза пальцами. – Весь день веду себя как какая-то телка. Йен ничего не говорит, но убирает руку со штанов Микки. Теперь это снова очередь Микки. Или ему так кажется. – Как тут магазин без меня? – спрашивает он, скрещивая руки на груди в попытке что-то спрятать. Спрятать себя. Йен смотрит на него так, как будто не верит тому, что слышит. – По-старому, – отвечает он. – Дети больше не боятся сюда заходить, кстати. Так что дела лучше некуда. – Мм. Я это, блять, вижу, – фальшиво улыбается Микки. Йен кивает. Ни одной слезы пока не упало с глаз Микки, но глаза уже горели и болели, и он думал, что уж лучше бы рыдал. На самом деле, он так устал, что его мозг работает отдельно от языка, и он понимает, что смотрит на Йена сквозь влажные ресницы. – Я скучаю по тебе, – говорит он, дрожа, а Галлагер продолжает смотреть на него. – Скучаю… По этому,– указывает он на себя с Йеном. Йен поднимает бровь. – По сексу? Микки крепче скрестил руки на груди, словно стесняясь. Йен повторяет вопрос. – По сексу, Микки? – Я не знаю. Это все, что между нами было? Йен смеется, горько и фальшиво. – Видимо, – бормочет он и ставит еще одну бутылку содовой в холодильник. Микки смотрит, как он работает, смотрит на линию его челюсти и на нахмуренные брови. Подошва его ботинка трется об пол, а его взгляд бегает по всему помещению. – Я скучаю по тебе, Веснушка, – повторяет он, а уголок рта приподнимается в улыбке, когда Йен слышит прозвище. – Я скучаю… Как ты пялишься на меня, когда думаешь, что я не смотрю. И когда гладишь меня по руке после секса, а я не могу кричать на тебя за это. И… – он поднимает бровь. – Когда ты все время пытаешься меня поцеловать, потому что не понимаешь ебаных намеков. Йен весь краснеет. Выражение его лица совсем не меняется, и это заставляет Микки чертовски нервничать: его руки, скрещенные на груди, покрываются мурашками, и он снова кусает нижнюю губу так, как будто это заставит Йена говорить. – Да… – бормочет Микки, снова смотря в пол. – Это… Это была плохая идея, – говорит он срывающимся голосом, и это звучит почти как вопрос. Йен все еще не говорит, так что Микки кивает себе в ботинки, пожимая плечами. – Круто. Я, в общем, просто возьму те чипсы и пойду, Рыжий. Он ждет ответа. Когда он его не слышит, Микки чувствует, как в глазах начинает колоть с большей силой и как слезы готовы вот-вот сорваться с глаз прямо на пол. Из-за этого он хочет ударить себя в глаз, чтобы плакать по другой причине. Когда он поворачивался, черт бы побрал Игги, Йен хватает Микки за запястье. Голова Микки поворачивается к Йену против его же воли. По неизвестным причинам, Йен все еще красный, а его рука на запястье Микки дрожит: скорее всего, он решал, отпустить ли или держать крепче, притянуть или оттолкнуть. Микки хочет помочь ему: он подходит к Йену и обвивает руками его шею, чувствуя, что сам он времени после минутного шока не теряет и обнимает Микки за талию, держа его крепко, как будто это единственный раз, когда он может обнимать его. Микки не хочет, чтобы это было правдой. Он зарывается носом в шею Йена, вдыхая запах мускуса и стирального порошка, пока его пальцы перебирают рыжие волосы на затылке парня. Микки крепко закрывает глаза, позволяя всем своим чувствам наполниться запахом Йена и разрешает ему целовать его ухо. – Я тоже по тебе скучал… – говорит он. В прошедшем времени, потому что сейчас Микки здесь, и он никуда не хочет уходить. – Чертов ублюдок. Слова ранят, если ты не знал. Микки тянет волосы, запутавшиеся у него между пальцами, и слышит низкий смех прямо рядом с ухом. Йен отступает назад, и от зелени его глаз, о которой Микки так красноречиво и поэтично рассказывал Игги минуты назад, у него снова перехватывает дыхание, и он не в состоянии говорить и последовать совету Игги: сказать половину того, что он сказал ему. – Ты… – начинает Микки, и Йен ждет, а его брови отбрасывают тени вокруг глаз. – В смысле… – пытается говорить Микки и красные губы Йена слегка растягиваются в улыбке. – Ты… Йен облизывает нижнюю губу. – Я? Он выглядит так, как будто хочет его поцеловать. Микки этого хочет. Осознавая, что слова – его злейший враг в тот момент, Микки делает глубокий вдох и тянется к Йену, видя, как расширяются его глаза. Парень совсем не двигается, словно малейшего движения будет достаточно, чтобы отпугнуть Микки, но только Микки не собирается пугаться. Он так далеко продвинулся и сдаваться даже не думал. Микки берет нижнюю губу Йена в свой рот и его горло сжимается. Он нежно ее целует, смотря через дрожащие веки на мягко закрытые глаза Йена. Он снова закрывает глаза, прижимаясь к Йену. Йен едва ли ждет, пока их губы соприкоснутся. Он выполняет свою часть, наклоняясь вперед еще до того, как Микки об этом подумает, и он проглатывает смешок, который Микки впустил в их поцелуй. Его нос мягко водит по щеке Микки, пока он зацеловывает его. Микки стоит, обвив руками шею Йена, а руки Йена покоятся у него на бедрах. Неожиданно Йен отодвигается. – Мик, – шепчет он. – Я целую тебя. Микки смотрит на него. – Ага… Йен прижимается обратно без слов, и в этот раз поцелуй еще более отчаянный и более опытный. Йен целует его, пытаясь запомнить каждый изгиб и каждую точку, которую он мог пропустить в прошлые разы. Он пробирается под футболку Микки, вызывая у него волну мурашек, спускающуюся вниз по позвоночнику. В этот раз Микки позволяет себе наслаждаться этим, позволяет, чтобы его целовали так, как не целовали никогда. – Я не имел этого ввиду, – выдает Микки во время небольшого перерыва, где Йен едва ли позволяет ему отдохнуть. Он говорит это в рот Галлагера, пока тот пытается открыть его губы своими,отчаявшимися и влажными. – А? – То, что я сказал, – Микки пытается отодвинуть голову хотя бы немного и посмотреть на Йена сквозь прикрытые веки. – То, что я сказал о тебе в тот день, – он качает головой. – Я не имел этого ввиду. Йен широко улыбается, буквально излучая радость. – Что? Я не давалка? Микки смеется, потирая нижнюю губу. Выражение лица Йена оживляется. – Почему бы тебе не доказать мне это? – спрашивает Микки. Йен мычит в рот Микки, но поцелуй целомудренный, нежный и без языка, как будто он пытается насладиться вкусом Микки, пока разбирается с пуговицей на штанах парня, абсолютно не торопясь. – Блять, Йен, – Микки царапает спину Йена и стонет, пока его губы процеловывают путь к пульсирующей точке на шее. – Блять… Думаю, сегодня я открылся Игги. Йен замирает, делая засос на коже Микки и поднимая глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. – Ты думаешь, что открылся? – спрашивает он, смеясь. – Ты не уверен? Микки кусает губу и одновременно улыбается. – Не. Я уверен. Все лицо Йена светится от восторга, что кто-то кроме него знает о Микки, и что Микки от этого еще не развалился. Микки тоже в восторге, и он может понять это по своей глупой улыбке, которая не сходит с лица, даже когда его снова целуют. – Теперь дважды подумай, прежде чем разбить мое сердце, раз мой брат о тебе знает, – бормочет Микки в рот Йена, наслаждаясь порывом воздуха, когда Йен смеется в его щеку. – Я и не планировал, – шепчет он и целует Микки: снова, и снова, и снова.