туманное солнце

«где над бездной висят мосты, в отрицании того, что ты — это ты»       Миша Бестужев-Рюмин не любит войну. Не принимает её. Война — преступление против всего человеческого, душевная рана в сердцах людей, то, что ломает изнутри. Глупая политическая игра — «маленькая победоносная война» — ценой людских жертв? Но в этот раз Миша собирается на фронт, на море, гонимый чувством долга перед Родиной и желанием творить — раскрыть на своих полотнах истинный ужас войны. Ещё до начала военных действий он написал письмо главкому русской армии, в котором просил разрешить ему попасть на фронт. И хотя Миша понимает, что присутствие наблюдателя едва ли чем-то поможет русской армии победить, он все равно отчаянно стремится своими глазами увидеть происходящие события и, если получится, запечатлеть. Он не мог не броситься в самое пекло военных событий, чтобы поведать людям правду о войне, раскрыть её подлинную суть. Миша не воспевает силу оружия и техники, нет. Он хочет показать войну такой, какая она была на самом деле — страшная и жестокая. Бестужев кистью пытается внушить людям необходимость мира и показать, что война — чуть ли не самая нелепая вещь на свете. Он не ищет военных наград, только хочет обнажить глупость и трагедию войны. Миша ненавидит насилие в любой его форме; он служит Родине лишь по призыву души и из патриотических чувств. Сережа влюблён в море. Он любит красоту и стройность парусных кораблей, и океанская стихия — его подлинная страсть. Даже в редкие и короткие сухопутные отпуска он вспоминает шум моря, звонкие голоса команды, натянутые паруса и ощущение свободы. В море он чувствует себя как дома, а на берегу — как в гостях, и всю свою недолгую жизнь он посвятил морю, и только ему. Сережа заседал за книгами и проводил сложные расчеты, работая над очередным трудом по непотопляемости корабля. Ведь тот, кто видел потопление судов своими глазами, знает, что гибель их не сравнить ни с какими другими потерями. Словно корабль и есть живое существо, всегда безропотно подчиняющееся воле командира, словно гибель этого одушевлённого исполина несёт за собой что-то неизбежное и навеки остаётся на совести моряков. Сережа влюблён в море и волны, в корабли и крейсеры, в штиль и шторм. Сережа знает, что это — вся его жизнь. Они знакомятся на адмиральском корабле «Виктория» под командованием Муравьева-Апостола, на которого была возложена единственная надежда победы в этой войне, как на хладнокровно мыслящего адмирала с четким планом действий. Его эскадру направляют в место боевых действий, когда ситуация становится совсем критичной и чуть ли не непоправимой. Сережа лишь закатывает глаза — «нельзя ли было раньше сменить это бездарное командование», — а отношения с верхушкой военно-морского начальства всегда были натянутыми и со взаимными претензиями. И всё же спорить с командованием Муравьева никто не стал, — а кто ещё спасёт ситуацию? — Михаил Бестужев-Рюмин, — словно вытянувшись в струнку, докладывает юноша. — Художник, — под оценивающим взглядом адмирала Миша не стушевывается, наоборот смелее смотрит в глаза. — Буду с места событий писать. — Ты чего такой официальный, — взгляд Муравьева смягчился, и он позволил себе улыбнуться. — Хорошо, Миша, рисуй. И Миша рисует — красками по полотну, пишет войну какая есть, а в его картинах — протест убийствам, в его картинах — сущность любой войны, в его картинах — желание донести это людям. Стоит на палубе и вглядывается в пока что безмолвную даль: как затишье перед бурей. Страх перед военными действиями уже пропал — или пока не появлялся? — но противное ощущение тревожности и неприятия войны оставалось. — Ваше благородие, — голос разрезает тревожную тишину. — Разрешите зайти? — в проеме показывается кучерявая голова Миши. — «Ваше благородие»? Ты в каком веке застрял? — устало отвечает Муравьев, однако улыбка все же касается его губ. Он кидает на Мишу беглый взгляд и отчего-то негромко хмыкает. — Как твои успехи с работой? Решил писать в желтых оттенках? — на немой вопрос Миши отвечает: — На щеке. И подходит, пытаясь стереть ладонью желтое пятно с щеки и оттого размазывая его ещё больше. Миша щурится. — Наверное, солнце писал? — усмехается Сережа, решив оставить пустые попытки убрать пятно с лица Миши. — Не многовато ли солнца на твоих работах для войны? — Никак нет, — в тон ему отвечает Бестужев. Заходить к Сереже и смотреть на него, пока он хмурится, высчитывает какие-то тактические ходы и негромко (громко) ругается на верховное главнокомандование стало традицией. Несильно толкать в бок его, заснувшего прямо на столе за бумагами, — тоже. В душе Мишу греет чувство, что Сережа так близок только с ним, и ни с кем больше из штаба — тешит, что ли, самолюбие? — Сергей Иванович, — тянет Миша и крутит в руке кисточку, несколько раз грозившуюся упасть на пол. Сережа шумно вздыхает. — Сергей Иванович? — обернувшись, отвечает он. — У нас с тобой разница в возрасте какая, напомни? Миша хмыкает тихо и отчего-то кажется ему, что все сейчас так, как надо. Надо ему находиться в это время, в этом месте, рядом с этими людьми (с этим конкретным человеком) — все это правильно. Он долго смотрит в глаза Сереже и думает о их цвете, хитром прищуре, усталом взгляде — отчего он так устаёт? Засиживается за бумагами и забывает о сне. На него свалили столько обязанностей, когда сами не сумели выкрутиться, а адмирал слишком ответственен и принципиален, чтобы отказаться или хоть раз показать слабость. Вот и работает, вот и выстраивает планы и просчитывает ходы, пока Миша творит — его, Мишино, вдохновение напрямую зависит от настроя Сережи. Какой бы странной эта взаимосвязь не казалась. — Миш, — окликает его Муравьев. Поймав взгляд, Сережа для точности пару раз щёлкает у него перед лицом. — Я говорю, покажешь мне последнюю работу? Или это совершенно секретно? — он лукаво улыбается. — Что? Нет, — Миша в ступоре замирает. И тут же ойкает. — «Нет» в плане «не секретно», а не «не покажу», — тут же спешно поясняет он, и к нему возвращается привычное выражение лица. — Пойдём. Сережа встаёт, устало потягивается и первым выходит из «кабинета» — если так можно назвать его рабочее место, заваленное документами. — Я ещё не придумал, как это назвать, если честно, — торопливо рассказывает Миша, эмоционально — от сердца — жестикулируя. — Но я не хочу писать о войне. Не сейчас, — объясняется он, представляя Сереже свою последнюю картину. — Я понимаю, — медленно кивает Муравьев. — Она такая... солнечная, — задумчиво протягивает он, всматриваясь в тёплые оттенки картины. Реалии войны были совсем другими, но такой взгляд тоже имеет место быть. — Я бы назвал её «Туманное солнце». — Я всю жизнь любил солнце и хотел писать солнце, — внезапно открывается Миша и сам, словно первый зритель свой, критически осматривает полотно. — Но фурия войны вновь и вновь преследует меня, — он бросает взгляд на чёрные вкрапления на заднем плане, и его словно пробивает мелкая дрожь. Война — это страшно. Миша не должен был знать войны. Тогда зачем он здесь? Стоит, рассказывает о солнце и рисует солнце, а сам — не созрел для этого, да и не должен. Призвание таких, как он, творить и дарить людям творчество, нести через него истину. Отчего же он выбрал нести истину войны? Сережа осторожно — боясь спугнуть — берет Мишину ладонь в свою. Молча; не желая спугнуть момент. Сережа смотрит на солнце картины — затем на другое солнце, стоящее рядом с ним — и расслабляется. Губы Мишины дернулись в полуулыбке. Они стоят, неловко держась за руки, и что-то теплится в душе, а большего и не нужно — правда?

***

— Держать курс в сторону полуострова! — Сережа сорванным голосом отдаёт приказ. Нельзя было облажаться теперь — теперь, когда вся надежда на него и на его решительные действия, а не на медлительность, которая сейчас могла всех погубить. Война может закончиться сейчас — если сделать правильный маневр, если не ошибиться. Время поджимает, но надежда появляется в сердце — надежда на то, что этот рывок должен стать последним успешным. Эскадра уверенно движется, следуя приказу вице-адмирала. Горизонт застилает синеватой дымкой тумана, видимость становится хуже, как если бы кто-то накрыл небо пленкой. Сама судьба смеётся над ними, в такой важный момент подсылать такую неудачную погоду? Сережа негромко ругается; нервозность отпускает. Неожиданно около «Виктории» со страшным взрывом показывается столб дыма — один, другой, с огромным пламенем. Судно сотрясается. Что-то, смутно похожее на панику, вновь зарождается в душе. — Что за чертовщина? — пытающийся вглядеться в даль моря, кричит Муравьев, хотя на самом деле прекрасно понимает, что. Мина. Ему нужно три секунды, чтобы выбежать отсюда и вечность, чтобы попытаться найти Мишу. Миша понимает, что что-то не так, когда от тряски на судне его рука с кистью съезжает и оставляет неаккуратный мазок на холсте. Бестужев хмурится, недовольно всматривается в испорченный фрагмент картины, а затем слышит крик Серёжи. Липкий животный страх появляется где-то внутри и сковывает Мишу; осознание приходит не сразу. Но когда приходит, парализуя Мишу, становится слишком поздно. Через три-четыре секунды раздаётся второй — финальный — взрыв; он сопровождается вылетевшей из середины корабля массой огня с бурым дымом, который тут же охватывает собою всё. Сережа бежит в сторону палубы. Силой взрыва сорваны носовые башни, мостик — а мачта всей своей частью рушится на палубу, где стоит стоял Сережа. Последний крик. Резкая боль — и последний беглый взгляд в небо, окутанное серой дымкой, а в глазах медленно темнеет. «И правда, туманное солнце», — успевает подумать Серёжа, когда ощущает вкус крови во рту и понимает, что судно идёт ко дну. Миша не может понять, что он чувствует, когда осознание приходит к нему. Миша не чувствует ничего. Он приглушенно, словно в куполе, слышит возгласы паникующих матросов, снующих в разные стороны, и неприятным гулом отдаётся в ушах шум предсмертной суеты на корабле. — Серёж... Серёжа... — отчаянно выкрикивает Миша, когда чувствует, что всё идёт ко дну. На дно. «Виктория» после второго взрыва резко накренилась на правый борт, и Мишу — Мишу, которого впереди ждала целая жизнь — сносит в сторону разгоревшегося пожара на палубе. Мишу, который хотел показать глупость войны и сам пал её жертвой. Когда купол дыма и пламени поднялся вверх и развеялся, корпус броненосного корабля наполовину своей длины уже был под водой. А высоко поднятая, вся объятая пламенем корма быстро уходила в морскую пучину, усеянную плавающими обломками и тонущими людьми. А в небе сияет туманное солнце — но для кого? «смешное случайно, грустное, нелепое, ребёнок, который себя не сберёг»