«Я так люблю тебя...»

Женька никогда не отличался особенной нежностью по отношению к Володе, чем младший постоянно его попрекал, однако толку от этих упрёков было, как от козла молока. Даже после полутора года совместной жизни не вышло у него вытянуть из Онегина того заветного "Я люблю тебя". «И так понятно», - отмахивался Евгений от мрачных мыслей, лезущих в голову. Володю всегда сравнивал он с хрупкой фарфоровой куклой, только кроме хрупкого телосложения обладал кучерявый крайне ранимым характером, отчего так часто надувал губки и складывал руки на груди, аргументируя это тем, что "Жень, скажи прямо, раз не любишь, не мучай меня!". На такое заявление старший лишь усмехался, успешно игнорируя просьбу, разворачивал Вову лицом к себе и так нежно-нежно касался сладких уст. Внутри грудной клетки обоих в один момент нечто начинало безжалостно покалывать, заставляя чувство счастья вырываться изнутри. Казалось бы, лучший момент для выражения своих чувств, да? Женька так не считал. Володю Женя смело мог считать крайне невнимательной натурой, ведь первый почему-то требовал признаний на словах, но напрочь отказывался видеть их в поступках. Онегин взаправду очень расстраивался, когда после стольких множеств ласковых поглаживаний по спине и звонких поцелуев в макушку длинноволосый продолжал требовать это ненужное слово. "Люблю"... «И зачем ему это "люблю"? Для чего оно вообще нужно?» Нет, Володя никогда не упускал момента напомнить старшему о своей любви. То и дело среди тишины звучало такое тихое "Я люблю тебя, Жень". Только вот сам Женя не чувствовал в признаниях потребности. Ему с головой хватало смущённого взгляда, когда он без какого-либо угрызения совести подходил к Вове сзади, клал руки на тонкую, скорее женскую талию и, что-то старательно нашёптывая, тёрся носом о бледную, почему-то вечно холодную шею. - Жень, ну не надо. Жень... Ещё ни разу не получал он удовольствия от того, что кто-то произносил его имя, мужчину это даже могло раздражать. Только вот, если звал его Ленский, то Евгений был готов бросить все дела на свете и примчаться по первому же зову. - Володя, Володя.., - любил повторять Онегин, зарываясь длинными пальцами в темных волосах парня. Просто Володя и ничего больше. Зачем утруждать? И самого Володю он тоже любил. Больше всего и больше всех. Любил прижать его к стенке, попутно покрыв обнаженные ключицы и плечи поцелуями, подхватить младшего на руки и закружиться в неком подобии вальса. А все это время что-то будет не переставая ёкать в груди, вновь и вновь не давая улыбке скрыться с лица. Счастливой улыбке. Поначалу Вова сопротивлялся, когда Онегин, ложась с ним в одну кровать, уж больно нахально обхватывал сильными руками его талию и грубо сжимал, а теперь...что теперь? Володя сам жмётся в крепкие и уже такие родные Женькины объятия, и никому не понять, выработалась эта привычка из сильного страха темноты и ночных кошмаров, или же из нежелания оказаться жертвой суровых холодов прошлой зимы. Лишь ночью мог Женя дать волю всем тем эмоциям, что копились внутри него целые сутки. Стоило Владимиру уснуть, как он утыкался носом в мягкие волосы и, стараясь не разбудить младшего, тихонько всхлипывал, судорожно поглаживая его спину. Жаркие слезы сами собой так и лились по щекам, вгоняя своего владельца в недоумение. Он никогда не понимал, из-за чего плачет, почему это все с ним происходит, только каждую секунду оглядывался на спящего паренька, будто бы убеждаясь, что он не является плодом изголодавшейся по любви фантазии. В одну из таких ночей Женька снова прижмёт к груди Володю и, подумав, что тот заснул, горько заплачет, углубившись в непонятно откуда появившиеся мысли о возможном расставании. Он схватится за его голову, касаясь макушки дрожащими губами, и сквозь полудрёму Вова услышит отрывистое: - Я так люблю тебя...