The Last Time I Saw Michael

Когда бог оставляет тебя, то тебе становится не по себе. Наверное… Потому что если ты никогда не знал бога, то тебе, в принципе, пофигу. Майкл сидел в самом дальнем углу своей комнаты на втором этаже. Было мрачно и холодно. Открытое на улицу окно хлопало, как крыло большой птицы, потерявшейся в снегах. Но Майкл упорно не хотел встать и закрыть его. Или хотя бы натянуть валявшуюся на кровати толстовку. Вообще не хотелось двигаться с места, как будто сел на огромную жвачку. Если рассуждать по-хорошему, то его место давно где-нибудь в приюте для несовершеннолетних. Официально — уже полгода с тех пор, как он закопал свою бабушку в саду под очередным кустом роз. Точнее, помогла это сделать Мириам, его новая… бабушка? Мама? Старшая подруга? Таким понятиям он пока не знал названий, точно так же, как не знал французского или языков программирования. Очень трудно что-либо знать, если ни разу не появлялся в школе. Зато у Майкла отлично получалось собирать кубик Рубика или подражать голосам птиц. Или убивать. Почему бы и нет? Бабушка в свое время хорошо относилась к внуку, несмотря на огромную разницу в возрасте между ним и остальными ее детьми. Сказать, что в ее семье творился бедлам — ничего не сказать. Сменив пятерых мужей и обзаведясь почти десятком детей разного возраста, она только на самом склоне лет поняла, что такая «свистопляска» оказалась полным бредом. Самый младший сын сын был не намного старше Майкла. После того, как отец мальчика уехал на заработки на другой конец страны, Майкл потерял в этом доме последние остатки ласки и участия. Бабушка заботилась о нем, но каким-то своим — странным, отвлеченным способом. Как будто ее заставляли это делать какие-то внешние силы. Например, вера в бога (ох, если бы она в него верила!) или в свой долг перед обществом (а вот это было уже ближе к делу). И чем больше проявлялись необычные способности внука, тем больше их общение переходило в формальность: сделать завтрак, накормить, занять чем-то, приготовить обед, проследить, чтобы поел… Бабушка прекрасно понимала, что ребенку с такими странными и абсолютно бесконтрольными умениями абсолютно не место в школе, не место среди «нормальных» людей, а вот где ему место — думать ей как-то не хотелось. Ведь для этого нужно было прикладывать усилия — усилия в социализации, в воспитании, адаптации. А у бедной женщины до сих пор начинала кружиться голова при воспоминании о перерезанном горле няньки и огромной луже крови на полу комнаты ее «малыша». Последний год выдался так себе. Точнее, полное дерьмо. Майкл от нечего делать выносил мозги всем в доме. В 16 лет как-то перестаешь понимать, почему на тебе так рано поставили крест. Ну гипноз, и что с того? Ну, вспышки немотивированной агрессии…? Ведь у него такие же руки и ноги, он так же любит смотреть телек, играть в баскетбол или приставку, слушать музыку, как и остальные подростки его возраста. Наверное, мама смогла бы объяснить, но вот только она умерла, когда ему не исполнилось и года… А бабушка как будто взъелась на него окончательно. Закатывала истерики каждый раз, когда он отлучался дальше их квартала. Когда появлялся на баскетбольной площадке или стадионе колледжа и заводил какие-то элементарные разговоры со сверстниками. Как будто от его смущенного «Привет, как дела?» сразу рухнули бы на землю небеса. Он ведь никого не хотел пугать или убивать. Даже пальцем не планировал трогать. Правда-правда. Но когда Майкла чуть ли не за шиворот затаскивали в свою тесную комнату и запирали дверь на ключ, не позволяя выходить по несколько суток, логика полностью отказывала — у всех присутствующих в этом доме. Хорошо, что отец был психологом. Хороший врач нужен всегда. Особенно когда в твоей семье все немного неуравновешенные. Но либо выдержки, либо профессиональных умений, либо силы воли не хватало, чтобы справиться с собственным ребенком. Хотя бы просто выслушать его после всего, что он успел натворить за свои 16 лет от роду. Профессионал профессионалом, награды наградами, а краснеть ведь перед соседями приходилось, как обычному смертному. В маленьком городке любые сплетни превращаются в ад, любые слухи — в ядовитые иглы, забирающиеся под кожу. И в конце концов лучший выход — это просто отправиться на поиски такого места, где никто не знает не то что твоих наград — не знает даже элементарно твоего имени. Что отец и сделал на прошлое Рождество. Возможно, он решил подарить такой подарок самому себе, потому что в семье никто уже много лет не дарил друг другу подарков — примерно с тех самых пор, как умерла мать Майкла, и все многочисленные дяди и тети с их женами и мужьями как-то перестали общаться друг с другом. Какое уж тут «дружить семьями»! Вслед за отцом, начали разъезжаться и остальные. Точнее, они и так давно жили отдельно — просто часто заглядывали к бабушке то на выходные, то на чай. Это было чем-то вроде «сыновьего долга», обязательного к исполнению. В большом доме, спальни и гостиные которого в свое время изобиловали детским смехом, играми и проказами, стало совсем пусто. Гнетуще пусто. Казалось, вот-вот из-за любого угла выскочит огромная черная тень и сожрет тебя. По крайней мере, именно такие тени снились Майклу практически каждую ночь, и он ни с кем и ни с чем бы их не спутал. Если честно, стали сниться пугающе часто после бабушкиного ухода. Когда тебе 20, у тебя вся жизнь впереди: ты держишь эту мысль в голове, когда порезал палец или порвал с девушкой, и на глаза сами собой наворачиваются непрошенные слезы... Когда тебе 30, у тебя по-прежнему впереди львиная доля жизни: ты успокаиваешь себя этим, подписывая заявление на увольнение или пытаясь наскрести очередную сумму за аренду квартиры. Когда тебе 40, в жизни, пусть даже самой банальной, появляется какая-то стабильность: по крайней мере, опыт шепчет тебе на ухо, что точно можно делать без страха, а в какие дела лучше не ввязываться. Но когда тебе 60, вокруг только пустой дом, дети на той стороне трубки мобильного телефона, которые все чаще игнорируют тебя, а впереди маячит перспектива провести остаток дней одной с неадекватным внуком, отпрыском не самого любимого сына, хорошим решением становится не жизненный опыт, а банальная горсть таблеток. Алкоголь, хорошее крепкое снотворное да громкая музыка впридачу. Этого вполне достаточно, чтобы забыть весь тот ужас жаркого июльского дня: маленький Майкл, которого так любила в детстве за его солнечно рыжие волосы и бездонные карие глаза, похожие на глаза пугливого оленя, перерезанное горло молодой женщины и краешек белого ковра с длинным ворсом, под который медленно затекает бурая густая жидкость… Что именно стало причиной того, что Майкл начал срываться на людях, а не на хомячках или домашних кошках, она так и не поняла. Он всегда был странным, погруженным в себя ребенком, днями мог отказываться от еды и ни во что не играть, а потом становился гиперактивным, бегал и крушил все вокруг, смеялся как сумасшедший. Она и не заметила, как про себя начала называть Майкла «дьяволом» без какого-то намека на ласку. Это переходило всякие границы. Это перестало быть забавной шалостью — даже шалостью, выходящей из-под контроля. Это становилось каким-то безумием, за которое не хотел браться ни один из местных врачей, а его отец — тем более. Несколько трупов, тщательно закопанные на заднем дворе… Когда тащишь тело по коридору вниз, оно кажется таким тяжелым, словно мешок с кирпичами. Она всегда удивлялась после этого, откуда в живых людях столько грации, как они могут справляться с таким тяжелым, неповоротливым телом? Замяв что-то перед законом, к сожалению, не можешь замять это перед собой. У закона нет памяти — только голые факты да папки с записями, диски, флешки… А у живого человека и в 20, и в 60 она есть, и чем дальше — тем, кажется, ее становится больше, хоть это никак и не бьется с законами физики. Лучшим выходом было просто прекратить всё это. Прекратить банально, быстро и так красиво. На реплее играла любимая песня: что-то про забытую любовь. Что-то про то, каким красивым кажется мир, когда твои глаза видят то, что вокруг, а не то, что внутри. В таком мире, по крайней мере, нет столько черноты и иррациональности. Когда миллион раз видишь перед глазами один и тот же пример, это начинает входить в привычку, кажется привычным укладом жизни. Поэтому Майкл просто вытащил тяжелое тело вниз в том же кружевном синем платье, рассыпая по ступенькам мелкий горох пуговиц… И в саду появился очередной розовый куст — благо, парочка невысаженных стояла в торфяных кадках возле задней двери. Ей никто особо и не звонил — подруг не было, а те, что были когда-то, давно либо уехали в большие города, либо порвали с ней из-за вздорного характера. Приходила почтальон с заказным письмом — спрашивала, кто сможет расписаться, но Майкл сказал, что бабушка уехала в Нью-Йорк к его отцу и, скорее всего, надолго. Женщина сделала круглые глаза: ты что же, в школу не ходишь? Майкл помотал головой и выдал заученную фразу про домашнее обучение из-за болезни. Пару раз заглядывали соседи, которым Майкл пересказывал то же самое, слов в слово, натянув на лицо свою самую невинную улыбку. И самое забавное — все верили, потому что видели, как тяжело ей приходилось с несносным внуком. Майкл казался нормальным, но в какие-то дни из коттеджа по соседству доносились такие крики, что поверить в безвинность этого ребенка было сложно. Он и в школу-то не ходил — не просто же так. Отец по-прежнему присылал какие-то деньги, пусть небольшие. Звонить он не любил, а вот смски писал исправно. С учетом того, что мобильник и карта бабушки остались нетронутыми, можно было продолжать делать вид, что все нормально. Что полученные доллары исправно тратятся на то, чтобы купить новую картину в спальню, а не на то, чтобы хоть как-то свести концы с концами и оплатить счета за дом. Бессмысленная плата за электричество, которым он почти не пользовался, или за землю, которую он ненавидел больше всего на свете… Но вот так вот просто сорваться и уехать куда-то было выше его понимания. Уехать? А кто его где ждет? И что делать, если нет даже элементарного образования? Майкл даже не знал, где хранились его документы. На вторую неделю после появления в саду розового куста он перевернул вверх дном весь дом, чтобы найти свой паспорт. Его, видимо, запрятали куда подальше, предполагая скорое появление мыслей о побеге. Странные существа — женщины. Им что-то не нравится, но отпускать это они не намерены. Просто потому, что считают своей собственностью. Майкл не верил, что бабушка так пеклась об общественной безопасности. Она слишком часто разглагольствовала направо и налево о своей высокой миссии женщины, о своем долге матери, чтобы в какой-то момент взять и перестать считать себя матерью-героиней, делающей благое дело для непутевого ребенка. Хорошо быть матерью, когда чадо и не против быть чьей-то собственностью. Лет с 10 Майкла мучали дикие, просто отвратительные сны. Он просыпался с мокрым лбом от ощущения, что на его грудную клетку приземлился кто-то огромный и тяжелый, с черной, как смоль, шерстью. Иногда он бежал по каким-то дорогам, а иногда — абсолютно не разбирая направления, но в конце такого пути всегда ждало одно и то же: вязкое, липкое болото бурой солоноватой жидкости, в котором он медленно захлебывался, несмотря на все попытки выбраться, зацепиться за ветку или камень. Это было так мерзко — отчетливое, живое чувство, что его кто-то придавливает к кровати, разрывает его легкие. Стоя перед мутным зеркалом в ванной, с сонными заплаканными глазами и опухшими веками, Майк вытирал кровь, тонкой струйкой текущую из носа. Она почему-то иногда появлялась, когда парень начинал волноваться. Во рту был все тот же соленый вкус бурой жидкости из болота… Если приходили бабушка или отец, они точно знали, что делать: две таблетки снотворного, иногда — две и еще половинка, а иногда и три. Лёгкие варианты уже давно перестали действовать. После такого сон приходил, а вот пугающие сновидения и не думали исчезать — просто невозможно было проснуться, пока действие препаратов не заканчивалось, а, значит, приходилось раз за разом проходить все те же сцены: дорога, бег, что-то тяжелое, огромное, жесткое на груди, красное липкое болото, ты делаешь шаг назад, но нога почему-то не слушается и сама погружается в жижу… Появилось одно простое решение: Майкл не проглатывал таблетки, а просто старался не спать. Но и этому есть предел — ты можешь не спать сутки, двое, трое, а на четвертые организм начинает подводить. Он просто сдается, как тряпка. Легкие, кости, сердце, мозг — предательски засыпают, и снова на грудную клетку садится кто-то жесткий, огромный и мерзкий, подгребая под себя своими лапами (или руками?). В комнату наконец вошла Мириам. - Ну и морозильник ты тут развел, сынок!, - воскликнула она, смешно приподнимаясь на носках. Роста не хватало, чтобы вытащить из окна вылетевшую на улицу занавеску. - Снова кошмары мучают? Майкл кивнул, утыкаясь носом в коленки. Разговаривать по-прежнему ни с кем не хотелось. Есть — тоже. Смотреть телевизор — тоже. Но Мириам никогда не появлялась просто так. Значит, внизу ждал очередной заказчик.