first

      В голове здравый смысл звенел предательски тихо, заставляя с раздражением поглядывать на застывшие стрелки настенных часов, которые ещё несколько лет назад разрезали тишину этой комнаты. Сколько раз я бывал в этих стенах? Сколько времени прошло, как я знаком с хозяйкой этой комнаты? Возможно год, возможно чуть меньше. Я давно потерялся в числах, что рябели перед глазами уже как долгие пять лет, поглащая меня каждую ночь после четырёх утра и не отпуская до обеда.       Вот и теперь, сложив руки в замок, я сидел за небольшим столом, дожидаясь Беатрисс. Беатрисс Кларк, если быть точнее. Хотя меня и никогда не ворожили эти точности, которыми она была истыкана до самых клеток её наивного девичьего мозга. Порой, становилось даже невыносимо терпеть эту «идеалистику головного мозга», которой она проела моё черствое сердце изнутри. По правде, плевать я хотел на это всё. Она просто заговорила со мной в неудачное время, в неудачном месте, в неудачный день.       Быстрые шаги быстро перебили такую мёртвую и приятную тишину, с громким гулом залетая в комнату, заставляя дверь по инерции отскачить от ограничителя, что наглухо был прибит к углу комнаты. Как я заебался замечать эти глупые детали.       — Бенджамин, мать твою, Петерсон! — она была зла. Ненавижу эту манеру обращения. — Ты в своём уме вваливаться в мою комнату?! Знаешь ведь, что родители ночью прийдут!       Скидывая большую сумку с плеча на пол, она уселась на кровать, откидываясь спиной на розовое, такое по-детски несносное, одеяло в горошек. Неужели глупая, наивная идеалистка сегодня получила выговор из-за очередного провала по истории? Сколько ночей подряд я наблюдал за глотанием слёз перед учебниками, хотя мог высчитывать каждый острый угол, о который она могла пришибиться виском. Я не был жесток. Никогда не думал о насильственных действиях к людям, не заслужившим это. Для меня они были не игрушками, в отличии от меня, которого без зазрения совести избивали перед смертью. Словно бестолковую игрушку, которой вдоволь наигрались.       Однако кровь, что ночами вырисовывалась на моих шершавых пальцах каждый раз заставляла вкус металла приятно холодить вкусовые рецепторы, а дыхание замирать в предвкушении. Я убил их. И с недавнего времени мне начала нравится испарившаяся кровь на моих руках. И приятней всего будет ощутить кровь невинной «подружки».       — Ты ведь знаешь, что мне не нравится, когда ты так называешь меня, — я встал, опираясь поясницей о угол стола, рассматривая замотавшуюся девушку. — Сама-то припёрлась в двенадцать ночи. Что такое, Беатрисс? Снова перед профессором на коленках ползала? — Издёвка. Не более, чтобы распалить в ней огонь, с которым я буду играть, обжигаясь и довольствуясь умирающей плотью.       — Ты чего, Бен? — она приоткрыла один глаз, усмехнувшись, протягивая руку к потолку, смотря куда-то вдаль. — Может это ты снова исчез посреди дня, так и не удосужившись выслушать ту милашку? Вы так мило смотритесь.       Банный лист, который неотрывно прилип ко мне за всё то время, что я находился в колледже. Такой тупой, самый детский предлог — перевестись посреди учебного года. Никто и не станет толком разбирать подделанные документы, удосуживая чести несуществующее учебное заведение звонком и проверкой. Всё как и всегда. Абсолютно через зад.       — Прекрати, — я фыркнул, вновь ловя её недоумевающий взгляд на себе. — Она тупая и абсолютно непривлекательна.       Что это за глупая роль главного похуиста группы, которую я прикинул на себя и застрял в этом лживом костюме? Ненавидел те минуты, когда всё-таки приходилось надевать эти отвратительные ошмётки человечности, укладывать волосы и убирать пятна гниющей, белой кожи. Ходячий труп.       — Да что с тобой, Петерсон? — её рыжие волосы скатились с плеч, когда она привстала, хмуро вглядываясь в моё напряженное лицо. — Ты сам не свой. Харе грубить, а? Я тебе не первая встречная на дороге. Возомнил себя принцем.       Я ненавидел эту часть её наивной сущности. Рыжие волосы, которые худощавые смуглые пальцы нервно перебирали. От меня не скрывалось ничего: её быстрые движения глазами из стороны в сторону, подрагивающая грудная клетка от частого, тихого дыхания и конечно же… страх, который она так усердно прятала. Она боялась конфиктов. Боялась, что причинит кому-то боль. До чего же отвратно-светлый человек.       — Просто надоело, — я взглянул на фото её семьи, что покоилось под чехлом телефона. — Надоело видеть тебя такой «идеальной».       — Д-да что с тобой? — она напряженно всматривалась в меня, пытаясь разглядеть хоть что-то, замолкая, подползая к краю кровати, вставая передо мной, сжимая твёрдое плечо. — Ты совсем что ли? Завалился ко мне домой посреди ночи, ничего не сказал, да ещё и устраиваешь какой-то цирк.       Её привычное, задорное и мелодичное повествование превратилось в подрагивающий шепот. Она дёрнулась, пытаясь намекнуть, что пора бы мне выметаться и успокоиться. Выпроводить и забыть, снова пытаясь уснуть под какие-то ужасно наигранные лица её любимых актёров. Беатрисс… Ох Беатрисс, как же ты меня раздражаешь.       — Нет, послушай, — рыжеволосая остановилась, переводя подрагивающее дыхание. — Что всё это значит, мать твою?       Оскал. Ухмылка, которой у меня никогда не было при виде дрожащей женщины. Девушки. Подруги. Я всегда старался отстранённо помочь тем, кто в этом нуждался, никогда не надеясь найти в себе тот самый «переключатель», что сработал во мне сегодня. Когда я решил напрочь забыть о спокойном существовании меж нулей и единиц, решаясь вновь окрасить свои руки в тёмно-красный, застывающий цвет. Широкая ладонь легла на тонкую шею, со всей силой толкая её куда-то в сторону, заставляя запнуться о лямки своей светлой сумки. У этой дуры абсолютно нет вкуса.       — Что ты творишь?.. — Беатрисс перешла на сглатывающий шепот, давясь, вдоволь вдыхая в себя спёртый, пропитанный напряжением воздух. — Какого ты поднял на меня руку, придурок?       Испуг, отчаяние, страх плескались где-то на дне её радужки, растворяясь в карем болоте, которое мне никогда не нравилось. Я лишь делал вид, что заинтересован в общении с этой дурой, дабы разглядеть в этих камышах хоть одну причину не делать этого с ней. Но с каждым разом я лишь сильнее заводился, видя её слёзы через экран камеры. Кажется, родители этой глупой Кларк не твердили что-то по типу: «Заклей камеру! Нас ведь всех прослушивают и видят через них!». В какой-то момент проскользнула мысль, что моё желание — видеть её слёзы.       — Ты такая отвратительная, — я медленно пошёл к ней, сложив руки в карманы брюк кремового оттенка, а Кларк лишь начала ползти назад, с ужасом оглядываясь, понимая, что упёрлась спиной в захлопнувшуюся от рикошета дверь. — Твой голос, твоя манера общения, твои волосы… такие отвратительные.       Я присел на корточки перед ней, пропуская меж длинных пальцев прядь вьющихся волос. От них исходил аромат трав. Хоть что-то в ней было женского. Даже аромат её парфюма до жути был пронизан тонкими, мужскими нотами. Никакой сексуальности в полном, неухоженном теле. Хотя это всё и не имело значения. Если ты, конечно, нормальный парень.       — Уходи, — она выжала это из себя, на секунду замерая, а после вскрикивая, — уходи, мать твою!       Хлёсткий удар по моей руке и я в бешенстве.

До чего же она привлекательна.

      Перехватывая запястье Беатрисс, мой изголодавшийся взгляд ловил каждый её испуганный вздох, пропитанный болью от сжатия. Настолько сильного, что можно не сомневаться — уже завтра на выпирающей косточке будет посинение. Уже завтра она вся будет пропитанна болью. Незабываемой, сладкой и в то же время такой же тонкой, как её отвратительный парфюм.       Дёргая наверх, заставляя морщится девушку, я с силой толкнул её в сторону кровати, в какой-то момент нервно сглатывая, хмурясь сам себе. Своим действиям. Своим желаниям. Изначально я лишь хотел насладиться её болью, повесить её на петле собственных угрызений совести, мыслей, о том, что она ненавистна, отвратиельна. Но теперь я хочу, чтобы она утопилась в слезах собственной «грязи», в которую я её сейчас как следует окуну. Все ведь девушки провозглашают себя грязными, дряными после изнасилования?       Она падает, пытаясь нащупать под собой смартфон, уже старательно дрожащими пальцами набирая номер полиции, однако что взять с девушки, которая лишь наивно предпологает, что стоящий напротив парень ничего не сделает? Устало усмехнувшись, я качнул головой, сделав шаг к кровати, сразу же натыкаясь на вытянутую вперёд руку.       — Не подходи! — она сорвалась на крик, пытаясь отползти, но лишь стаскивала до жути глупое одеяло в блядский горошек. — Не прикасайся ко мне!       Её вопль был в миг заглушён пощёчиной, а телефон крепко сжат. Настолько крепко, что по защитному стеклу невольно поползли трещины, а экран предательски расцвел зелёно-черными полосами, обозначающими, что жидкокристаллический дисплей стал непригоден. Ох, на этом лице показалось ещё больше непонимания и страха от увиденного. Слёзы, что выступили на её глазах сиганули вниз по горящей щеке и холодной коже лица.       Отбрасывая гаджет я взглянул на неё: напуганная, униженная и дрожащая, та идеальная Беатрисс Кларк в миг испарилась, бутоном бегонии, маленькой девочки, расцветая надо мной. Я сорву этот цветок. Втопчу его в грязь, ведь мне никогда не нравились бегонии.       — Ты стала не такой уж и дерзкой с этого ракурса, — я вновь провёл пальцами по её волосам, переходя на застывшее в ожидании лицо, собирая жёсткими подушечками солёные слёзы, которые, казалось, шли просто беспрерывно. — Даже замолчала. Хоть на минуту.       Я усмехнулся, отстраняясь, сжимая ткань её белой, изношенной футболки. Девушка сжала моё твёрдое запястье своими двумя дрожащими руками, поджимая губы, вглядываясь до смерти напуганным взглядом в мои широкораспахнутые глаза. Я потянул ткань вверх, наблюдая за мотанием головы, мечущимся взглядом и дрожью её смуглого тела. Я наблюдал за каждым её действием, уже медленно наполняя свой сосуд удовлетворённости, ухмыляясь данной картине.       В голове предательски пульсировало, срывало крышу, заставляя руки беспорядочно ходить по ненужной одежде, после проходя по холодному телу, сжимая мягкие бёдра, что были все мокрые от выступившего пота. Холод прошибал спину каждый раз, когда в бреду всплывали моменты нашего совместного поедания неудавшихся кексов, которые Беатрисс так старалась сделать после моего заявления «мне нравятся кексы». Вспомнилось и как она потащила меня покормить глупую псину за углом колледжа, вытряхивая последние деньги. Как она пыталась заставить меня прочесть хоть одну главу любимого детектива. Бред, да и только.       — Остановись! — Кларк вскрикнула, задыхаясь в сбившемся дыхании, захлёбываясь слезами и доставая меня из полудёрма, когда я широко распахнул её ноги, наслаждаясь видом невинного тела. — Одумайся…       — Ты действительно считаешь, что это сработает? — я заглянул в её карие глаза, наклоняясь, хмыкая прямо в лицо. — Ты такая наивная и глупая…       Её грудь, её живот, бёдра и промежность. Длинные ноги и шелковистые волосы. Терпкий аромат и испуг. Всё это кружило мою голову, заставляя забыться, вновь заглянуть в её мокрые глаза, сжать тонкими пальцами горло. Я сжимал сильно, крепко, практически доводя её до обморока, сразу же отпуская, принимаясь за себя, опуская ненужные брюки.       — Зачем ты это делаешь… — кажется она смирилась, хоть и пыталась иногда выкрутить бедра, меж которых я сидел. — Я просто не понимаю… Зачем…       Поднимая бёдра этой девчонки, я вновь замер. Блядские воспоминания, что пробуждают с каждым разом волну нового протеста, останавливающие меня. Кажется, она воспользовалась этим, дёргая ногой, ударяя, попадая по плечу и быстро вскакивая, стараясь без препятсвий как минимум слезть с кровати, но новый удар по голове и она проваливается в минутное помутнение.       Вновь срываюсь. Заставляя ночь, что ранее была приятным временем суток, окраситься кровавым светом взошедшей луны. Холод, пробивающийся с окна заставлял девушку невольно ёрзать, покрываться гусиной кожей, вызывая у меня лишь усмешку. До чего я устал видеть её всю в одежде. До чего хотелось осквернить. А вот теперь у меня есть шанс. Стоило лишь прислать подделанный документ о смерти бабушки, как глупые мужчина и женщина рванули на день в другой город, ведь телефон старухи уже как неделю не работает. До чего же полезная способность.       Укус. Ещё один. И сквозь очередную рану на тонкой коже начинает сочиться кровь. Такая тёплая, возбуждённая страхом и бурлящая от ощущения пальцев, что уже во всю грубо, прерывисто двигались в узком влагалище. Какая морока. Её прерывистое дыхание, сморщенное лицо. Всё так прекрасно дополняло картину. Она попыталась сжать бёдра, когда мои пальцы непроизвольно глубоко толкнулись в девственном лоне, задевая какую-то до боли чувствительную точку.       — У-умоляю… — Беатрисс вновь заглянула в мои глаза. — Давай закончим на этом? Я-я обещаю… Я всё забуду. Перестану с тобой общаться, раз я тебе так отвратительна. Только прекрати, умоляю.       Каждое слово и новый всхлып. Она пыталась вразумить меня, срываясь на тяжёлый шепот, срываясь на спёртое дыхание и замирая в одной позиции, когда я болезненно сильно укусил её под грудью, проходясь языком по ореолу и соску, что уже давно затвердел от холода. От неё исходил лёгкий аромат выпивки. Так вот куда она запропастилась так поздно. Решила напиться?       Я поднял на неё взгляд, ловя её испуганный, сильнее толкаясь внутри, ощущая, как дрожат её ноги. Как Беатрисс пытается завыть, но только рот раскрывается в крике, вновь шлепок. И так каждый раз, как она мне мешала. В какой-то момент я наклонился к ней, напряженно шепча, опаляя смуглую кожу горячий дыханием:       — Я никогда не насиловал женщин, ты будешь первой…       Замолкаю, сглатывая, после отстраняясь, мотая головой. Никаких жалостей и оправданий, лишь действия. Вновь подбрасываю её бёдра над смятой простынью, подвигая ближе к себе, наконец до конца скидывая брюки. Кларк лишь с ужасом наблюдала за этим, после жмурясь, тихо всхлипывая, дрожа всем телом. Её ноги сжимались, пытались прикрыться, скрыться от моих зорких глаз. Да вот только я не раз видел, как ты мастурбируешь, деточка.       Сжимаю её сжатые колени, с силой разводя поджатые ноги, наваливаясь на мягкое тело, что неприятно прилипло в силу холодного пота, брезгливо фыркая и ухмыляясь, видя её посиневшие, дрожащие губы. Я снова сжал её горло, хмыкая, направляя головку в узкое, сжатое в напряжении лоно. Тем хуже для неё.       Я полностью отдавал себе отчёт, когда слышал, как она в последний раз умоляюще вскрикивает моё имя и в этот же момент начинают тарабанить по навесу на балконе тяжелые капли дождя. Отдавал себе отчёт и о сильной конвульсии сопротивляющегося тела, когда вошёл несколькими грубыми рывками, разырвая всё внутри, разрывая тонкую плёнку, растягивая её под напором грубой силы. Лишая единственную подругу девственности. Она вскрикнула, сразу же начав шипеть, протестующе замотав головой, пытаясь онемевшими ногами как-то отстранить меня, однако когда эти движения отзывались лишь болью в каждой клеточке её блядского организма, она остановилась, заревев ещё сильнее.       Глупая, заблудившаяся девочка, которая попала не в тот деревянный домик. Глупая, изнасилованна девочка.       Движения сменялись с жёстких на размашестые, абсолютно не жалея невинное тело, вдавливая рыжеволосую в матрас. Наваливаясь всем весом, раздвигая ноги всё шире в растяжке, которой она никогда не имела, сводя мышцы в мучительной судороге. Это податливое тело словно мёртвое мясо лежало перед латентным извращенцем, который упивался грубым сексом с девственницами, довольствуясь их слезами. По сути, так и было.       Я сжимал её горло, заставляя задыхаться, после отпуская и ловя каждый её вздох, ухмылялся. Мне нравилось играть с её мягкой, маленькой грудью, тихо смеясь от вида синеющего запястья и кровоподтёках на местах укусов. Мне нравилось наблюдать за её попытками вблагоразумить меня.       — Хватит! — Беатрисс откинула голову, дрожа всем телом, извиваясь, словно уж на сковороде. — Остановись, молю!       — Заткнись, блять…       Я напряженно дышал, вкладывая в каждый толчок слишком много ненависти, зажимая её рот, вжимая головой в измятую подушку. Напряжение росло, желание пропорционально. Ещё немного и я смогу сделать так, что она возненавидит себя каждой частью своей души, доходя даже да тёмных уголков. Всё её тело тряслось неминуемой дрожью, будто пытаясь вписаться в ритм пляшущих демонов в моей чёрной душе или же попасть под дробь ливня.       Спёртое, быстрое дыхание сливалось с её громким мычанием. Болезненные толчки ставали быстрее, глубже, несдержанней. Пальцы лихорадочно сжимали её мягкие бёдра, оставляя красные отметины, которые быстро проходили, хотя на утро должны показаться первые плоды касания мест, где не было руки ни одного мужчины.       — Хватит! — она завопила, когда я вошёл слишком глубоко, максимально быстро замирая, смотря широко распахнутыми глазами в светлый потолок.       Карие глаза потеряли блеск, тело обмякло в руках, заставляя заскользить по мокрой от пота, холодной спине шеравыми пальцами, дьявольски улыбаясь. Я изнасиловал её, доверху наполнив пустующий ранее сосуд.       Выскользнул из податливого тела и бесцеремонно отшвырнул её ноги. Она больше не нужна мне. Мне больше не нужна Беатрисс Кларк, что вместо учебы будет печь мне кексы. Мне больше не нужно это неопытное бревно, которое то и дело, что кричало, пытаясь достучаться до моего сознания, хоть оно и было опечатано со всех сторон стеклом. Даже двумя стеклами и сколько бы рыжеволосая не пыталась — я бы её не услышал.       Девушка скрутилась, зажмурившись от боли, что остро схватывала каждый сантиметр её живота, особенно упираясь на низ, садняще прожигая болящую промежность, неаккуратно растянутую и ещё более неаккуратно использованную. Дрожащие руки медленно натягивали на себя полотно в принт с горошком, пока я полностью оделся.       Последний раз взглянув на неё, я увидел лишь дрожащие плечи отвёрнутого от меня, бесполезненного куска мяса, что всё это время день ото дня радовало меня, каждый раз сажая новое семя в давно погоревшую почву. Там ни одна рассада не появится. Тяжелый вздох и я уже разворачиваюсь, глянув на всё так же замершие стрелки часов, что когда-то ходили. Они замерли ровно на часу ночи.       Уже подходя к двери, я вновь обернулся. Сквозь обволакивающую мглу я видел, как худощавое тело скрутилось под тонким одеялом. Я никогда не насиловал женщин. Она была первой.