чайник.

Он просто никому не подходит. Рэй ставит чайник, залив в него воды, и лезет в шкафчик за заваркой. Достаёт конфеты, которые купил по дороге домой, высыпает на стол и, глупо хихикая, бормочет что-то совершенно невразумительное, поправив спадающие лямки чёрной майки, собрав смоляные волосы в два нелепых хвостика. Он такой же нелепый, как и эти кривые пряди пушистых волос. Такой же странный. В его комнате, в этой маленькой квартирке, стоит излюбленный Джейсон, рядом на стуле висит излюбленная рубаха с ножами и принадлежности для рисования, тоже излюбленные, лежат на том же стуле. Тапочки он оставляет у порога при входе, как и учил Шинохара-сан. А ещё убирает дважды в неделю — тоже Шинохара учил. Ему бы наверняка понравилось, что Джузо держит порядок. Что не вредит больше соседям, носит шапку, читает литературу, не угрожает расправой никому. Но Шинохары больше нет, да и Сузуя ему как сын не подходит; он бы как сын никому не подошёл. Но Шинохара любил его как сына. Чайник ещё не кипит, только издаёт тихие булькающие звуки, пока юноша плюхается в креселко в углу кухни; мягкое, уютное кресло с красной подушкой, которую ему подарил Сасаки. Сасаки, который учил Джузо готовить, заваривать любимые чаи и правильно крепить подтяжки. Который учил зашивать порванные вещи, оплачивать коммунальные услуги и читать. Сасаки, который записывал голосовые сообщения с колыбельными и обнимал, когда Шинохару отключали от аппарата искусственного дыхания; успокаивал и утирал слёзы. Но Сасаки никогда бы не стал называть его своим братом. Младшим, старшим — никогда. Джузо ему не подходит; не годится в братья. Но Сасаки любит его, как крутые старшие братья любят восхищенных ими младших братьев. Сухие травы уже засыпаны в заварник, крупными хлопьями листьев и лепестков цветов покоясь на дне вместе с несколькими ложками сахара. Сузуя чувствует, что где-то там покоится и он сам, а пока сидит в плетенном кресле и, поджав тощие ноги к груди, обнимает рёбра голеней; острым подбородком утыкается в собранные колени и смотрит в никуда невидящим взглядом. Чайник шипит, но его не спешат выключать. Его бы выключил Хамбее, но тот сегодня наведался к родителям: давно не был у них. Хамбее, который помогал патрулировать ночью улицы и одевал его на важную миссию по зачистке аукциона. Хамбее, который учил писать отчёты и просил никогда не тащить всё тяжёлое на и в себе самостоятельно. Хамбее, который сидел с ним до конца рабочего дня, чтобы уйти вместе, который гулял с ним по выходным и который закрыл ему тогда уши, спасая от лишней боли. Но Хамбее никак не принял бы его за своего друга. Сузуя просто слишком для спокойного и уравновешенного Хамбее; Сузуя не вписывается в те рамки, которые сам же и видит. Но Хамбее считает его своим товарищем. Он выключает чайник, ступив босыми ногами на холодную плитку пола. Привыкший к болезненным ночам в подвале, окровавленному бетону и гудящим пыткам, сейчас он мелко дрожит, кажется, от холода, поджимая прошитые в нескольких местах губы. Глаза, которые обычно сочатся ярким безумством, невыносимо щиплят от не выплаканных слёз. На момент, когда кипяток заполняет жёлтый заварник, по маленькой квартирке разносится дурацкая трель дверного звонка. Джузо ставит на место опустевший чайник, — он настырно старается не сравнивать себя с этим предметом кухонной утвари, — и движется в коридор. За окном опускается вечер, плавными линиями пастельной мякоти накрывая кипящий-шипящий какофонией звуков город. Ута закрывает мастерскую и, спустя двадцать минут ходьбы и два щелчка замка, открывает дверь в маленькую квартирку Сузуи; попадает взглядом на непривычно тихого, потерянного Рэя, и сходу вминает его в свои объятия, закрывая от всего тягуче-тяжёлого мира крепким разворотом плеч, за которые младший обычно цепляется, когда спешит рассказать что-то, что ему интересно. Ута любит, когда голос и смех Джузо перезваниваются колокольчиками в его студии, на ночной звёздной улице во время прогулки, в этой маленькой квартирке, в его сердце. Ута учил Джузо разнице между иглами и ножницами, нитями и тканью. Ута учил его варить кофе, носить одежду масочника и преподавал нежность. Ута помогал открыться, учил рисовать и рассказывал много разного о гулях, не боясь за свою жизнь. Ута нашёл его, тихо сидящего у фонтана после смерти Биг Мадам, как люди находят бездомных котят или щенят, чтобы поделиться домом; он согрел холодные тонкие руки и зацеловал влажные от слёз рубиновые глаза, а теперь учит любить и сам любит очень сильно; Ута хороший. Но мальчику-гулю-Уте нужен не следователь, и не сломанный мальчик-девочка Джузо-кун-Рэй-чан. Сузуя не подходит ему по всем параметрам, которые, опять таки, выстроил в своей голове сам. Но Ута держит уверенно почти прозрачные ладони в своих. И любит так же уверенно. Ута ласково гладит его по окрашенным волосам, освободив их от резинок, через минуту подхватывая юношу на руки. Ногой пнув дверь, чтобы та захлопнулась, уносит своё очарование в спальню; Ута делает объятия крепче, зная, как именно вернуть-восполнить младшего, но почти тут же слабит кольцо рук — чтобы запутать мальчика в плед с цветочным орнаментом. Он оплетает собой хрупкое-сильное тело снова, когда большое покрывало его опутывает; и Джузо, сидящий в этом коконе на коленях старшего как крохотный ребёнок, чувствует тепло. Ему сразу сонно и уютно; нежные поцелуи касаются щёк, прикрытых глаз, лба, виска, помпочки аккуратного носика, уголков губ и останавливаются меж тёмных прядей. После нескольких минут ласковых касаний Джузо разомлевает совсем, потом и вовсе засыпая в родных руках. Сузуя больше не чувствует себя грустным опустевшим чайником; не думает, что никому не подходит. Он знает, что его любят. Что у него есть почти старший брат, преданный друг и любовь, которая сейчас бережно прижимает его к груди, чтобы греть весь вечер и ночь, а спустя время после рассвета помочь собраться на работу и трепетно-нежно поцеловать во взъерошенную макушку своего Джузо-куна-Рэй-тян; после ещё много-много и долго-долго любить и оберегать свою не нелепую ценность. Пустой чайник утром снова будет заполнен горячей водой. Он обязательно будет счастлив.