Личный бог

…Сергей опоздал.       Началось все с того, что дурные вести посыпались как град: их общество раскрыто, Пестель арестован, начатое наспех восстание в столице в тот же день провалилось. Провалилось буквально — мятежные полки были расстреляны сначала картечью, а после — ядрами по невскому льду. Новоявленный император не желал больше крови, и ее смыла вода.       За ним, Муравьевым, еще не пришли, но чем ждать, притаившись, пока грянет — не лучше ли самому нанести удар. Для толкового переворота, коим они грезили не первый год, не готово было почти ничего — пламенные речи да воздушные замки не в счет. Остается — мятеж; искра, спичка, которая разожжет все вокруг, один шанс из сотен, тысяч — лови, хватайся за него, скачи что есть мочи сквозь зимнюю ночь, призывай на помощь всех богов. Виктория теперь ваш бог, но… … но его, Сергея, личный бог — у него глаза словно янтарь, в них огоньки шальные и теплая нежность. У него кудри пшеничные, мягкие как шерстка кошачья, в них лучи заходящего солнца запутались и цветы полевые. Кошачьи повадки, грация, ловкость, улыбка хитрая, тоже кошачья, прячущаяся в усы, которые он отрастил, чтобы старше казаться, суровее. Живой, энергичный, умный, решительный, смелый — котенок, но с острыми коготками… …был.       У крыльца — загнанный, взмыленный конь, поводья наспех намотаны на столб покосившейся изгороди. В крестьянской избе на краю села — синий полумрак лунной зимней ночи, на замерзшем окошке дрожит тревожно одинокая, догорающая свеча. Тяжелую от снега шинель Сергей наспех сбросил на пороге, влетев в дом — и остановился в сенях. Хозяин избы, невысокий мужичок неясных лет, в расстегнутом тулупе и без шапки смотрел на Сергея растерянно и с испугом, загораживая собой дверь в жилую комнату. — Бестужев! Я пришел сказать, что дело начато, и мы выступаем!.. — Вы эть… Чего кричать… Нету барина. — Как нету? Когда он уехал? Куда? — Да эть… прискакал к нему днем еще из вояк кто-то, соседи грят — парой слов перекинулись всего, тот умчался далей, как черти его гнали, а барин ваш… Послал за шампанским, принесли ему горилки, а потом… …а потом — тело на грубо сколоченном столе. Остывшее тело в остывшей избе. Дрожит еле-еле почти догоревшая свеча. Огонек дернулся в последний раз, словно пытаясь дотянуться до тревожно мерцающих в замерзшем окошке звезд — дернулся и погас. Синева и лунный свет затопили комнату. Сергей стоял на пороге не шевелясь, ни издавая ни звука, будто увяз в лунном свете. Что-то погасло и в нем вместе со свечой в окошке, с огоньками в глазах его бога. -…я эть… по вечеру приехал, с дровами-то. Хата выстыла, собака воет, а барин вон что… Я эть, не трогал там ничего, и пистоль, и бутылки, и бумаги — все как лежало. Думал, по утру за кем послать, только вон… на стол переложил, а то все ж человек, не половик какой. Сейчас лампу засвечу, или печку растопить… — Оставьте… — Тогда я эть… пойду. Не привык я, чтоб с покойниками по ночам… — Ступайте. Не привык он с покойниками в одной избе. С двумя сразу.       Увязая в лунном свете, как в бреду, Сергей подошел к столу, где лежало остывшее человеческое тело его бога. Все еще прекрасное — но безвозвратно мертвое. Босой, в рубахе белой, не по размеру — его, Сергея, рубахе. Белая рубаха на белом теле, прямом, стройном и хрупком, пшеничные кудри отброшены назад, открывая белое лицо. Белизна и величие мрамора, достойные богов. Только слева на груди — алое пятно, выстрел в сердце — чтобы нетронутым оставить прекрасное юное лицо, которое еще недавно… …лучи заходящего солнца превращали в бесценное золото все, до чего дотягивались. Пшеничные кудри, острые скулы, румяные щеки, крепкие загорелые плечи. Сергей старательно пытался сосредоточиться на каких-то письмах, но его золотой, солнечный бог требовал жертвы — постоянного внимания, невольного любования, смущенных быстрых взглядов исподтишка, невзначай. Вот и сейчас стоял он, прямой, стройный, драгоценно-хрупкий, в лучах заката, отчего-то спиной к Сергею повернувшись, устало снимал запыленный мундир, а после замер, чуть ссутулившись, опустив плечи — и, встрепенувшись, тряхнув золотыми волосами, обернулся: — Серж! Вместо ответа Сергей встал и подошел — медленно, как завороженный, увязая в жидком золоте заката. Мишель, его личный бог, тоже замер золотой статуей в белой рубахе, все еще на Сергея из-за плеча глядя, вполоборота, смущенно из-под растрепанных волос, падающих на лицо, и полуопущенных ресниц — и шумно выдохнув, рубаху сбросил. Серж, все еще завороженный, как в сказочном сне, руку протянул, желая прикоснуться наконец к золотой в солнечном свете коже… …и натыкаясь на холодную, белую, мраморно-мертвую. Эта страшная сказка в лунном свете слишком затянулась. Сергей окинул холодную комнату рассеянным взглядом. Опустился на колени, поднял с пола разряженный пистолет. Перезарядил равнодушно, заученно, спрятал за пазуху. Поднявшись, обернулся вновь к своему мертвому богу. Зажмурившись, протянул руку, касаясь невесомо, кончиками пальцев. Пшеничные кудри, острые скулы, бесцветные впалые щеки, холодные белые плечи. Рвано выдохнул, открыл глаза, подхватил на руки драгоценно-хрупкое тело и вышел из дома, ногой дверь распахнув. Морозный ночной воздух потянулся следом, убивая остатки тепла и жизни… …мерзлая земля не поддавалась, крошилась под лопатой, но не давала всадить ее глубоко. Сергей копал эту могилу уже несколько часов — или веков? — но сереющие предрассветные сумерки уже разгоняли тяжкое лунное наваждение. Могила на опушке рощицы на краю села, рядом — белое тело на белом снегу, заботливое укрытое сброшенным Сергеевым мундиром, и пистолет, зловеще и тревожно поблескивающий. Уже небо на востоке наливалось алым, как кровью из раны — разгоралась морозная утренняя заря. Сергей лопату отбросил и опустился на колени в снег рядом с телом Мишеля. На самом Сергее — одна только рубаха белая, и руки его замерзшие тоже снега белее, но этого холода он не чувствовал. Лишь ощущал холод мертвого тела, когда вновь осторожно и заботливо поднял его на руки, чтобы опустить в неглубокую — на сколько хватило сил пробить мерзлую землю — могилу. Подняв пистолет, обернулся лицом к восходящему солнцу, выдохнул шумно и улыбнулся чему-то загадочно и хитро…       Не привыкли небось селяне к покойникам по утрам. Тяжело будет в мерзлой земле вторую могилу копать…