Хроники жизни демонической кошки

      Барбаре четыре, и она непривычно молчалива для своих лет.       Потому что знает — мама прекрасно вбила ей это в голову, в прямом и в переносном смысле, — что любопытство это плохо. Это порицается Господом Богом, это сердит маму. Любой, даже самый невинный вопрос, невзначай слетевший с её уст — и маленькой Барб прилетает звонкая пощёчина в лучшем случае. Настолько сильная, что на бледном личике остаётся краснеющий отпечаток ладони взрослого человека, а из глаз невольно брызнули слёзы. Ей хочется расплакаться, но она не может — потому что знает, что это только больше разозлит маму, ей достанется ещё и ещё... до тех пор, пока Барбара не поймёт, что любопытство — это плохо. Пока не поймёт, что безопаснее для себя же самой молчать в тряпочку и пытаться сделать вид, что её не существует, что она пустое место (впрочем, мама и так ей постоянно об этом твердила — и прямо, и в пьяном угаре, и через побои). Лишь бы снова не попасть под раздачу ни за что ни про что. Барб не задаёт вопросов, уже не спрашивает «за что?» и «почему?». Она не знает на них ответ — и уже не пытается искать ради собственной безопасности.       Барбаре шесть, и она изгой в классе.       Над ней смеются одноклассники, дразня и обзывая, — хотя всё равно их оскорбления не идут ни в какое сравнения с тем, как её называет мама. Они смеются, потому что Барбара не умеет читать, не умеет писать, потому что Барбара абы как одевается (она ни в коем случае не признается этим забиякам, что последние деньги в их семье уходят маме на выпивку, а одежду Барб берут из ближайшего секондхэнда или вообще задаром из благотворительных организаций). Она хочет научиться, хочет понять... но не может. Учительница что-то там говорила про неблагополучную семью и социальных педагогов — Барбара понятия не имеет, что это значит, Барбара не хочет осознавать смысл страшно звучащих слов. Барбара старается учиться хорошо, невзирая на насмешки одноклассников — в тщетной надежде, что мама её похвалит, что мама будет ей довольна... ей тяжело даётся чтение, она еле-еле научилась писать — потому что маме некогда заниматься ненужным и нелюбимым ребёнком и только учителя да психологи в школе пытаются помочь маленькой Барб освоиться в обществе и стать его частью.       Барбаре семь, и она уже реже задаёт вопросы о папе.       Она не спрашивает уже про своего отца — больше не спрашивает, потому что маму неимоверно злят любые упоминания о нём, главное из которых ещё с малолетства задавало слишком много глупых вопросов. Ей хочется верить, что папа совершенно не такой, каким описывает его мама — хочется надеяться, что он бы никогда не оставил свою дочь с таким чудовищем, коим была её родная мать. Но с каждым ударом скалки/пустой бутылки из-под виски/первого что попадётся под руку, с каждым новым синяком эта надежда таяла как первый снег. Если бы папа её действительно любил, вряд ли позволил случиться всем этим зверствам... видимо, мама действительно права, как бы ни щемило сердце, как бы ни хотелось разреветься от осознания болезненной правды. Барбара не нужна была даже собственному отцу — вот и вся правда, с которой пришлось смириться.       Барбаре восемь, и она ненавидит своего отчима.       Потому что мама вышла за него замуж и была неимоверно рада, что хотя бы кто-то взял её с «этим мелким отродьем». Закари Грей был тем самым человеком, который для всех казался паинькой и вполне приветливым молодым человеком. Но Барбара знала, что это всего лишь красивая сказка, что на самом деле он злобный волк в овечьей шкуре. Её мать не знала о том, что муж втайне страстно увлекался оккультизмом и в некотором роде сатанизмом — Барбара знала. Знала, потому что этот ублюдок нередко использовал в своих странных ритуалах. Потому что один из этих ритуалов включал в себя обязательным действом сексуальную связь с жертвой — а жертвой в его грязных делах всегда была падчерица. Барбара навсегда запомнит удушающую тесноту кладовки, где этот ублюдок заперся вместе с ней в отсутствие её матери. Навсегда запомнит крепкую ладонь, зажавшую ей рот, чтобы она не сильно кричала — вторая же рука мерно, порой до удушья, сдавливала нежную шею девочки. Навсегда запомнит рокочущие угрозы, запомнит ту поистине адскую боль, молча текущие по впалым щекам слёзы бессилия и отчаяния. Тот момент морально её сломал, момент унижения и боли, когда взрослый мужчина овладел ею, не способной дать отпор маленькой девочкой. И сколько бы она ни пыталась жаловаться матери на дела её обожаемого мужа, только получала новые пощёчины да наказания — от домашнего ареста до угроз остаться на сутки без еды. Потому что Барбара клевещет на безобидного и доброго Закари, потому что эта «неблагодарная девчонка» только и может, что жаловаться да ныть.       Барбаре тринадцать, и она впервые сбегает из дома.       Она уже не надеется на то, что метафорический родной отец, наконец, заберёт из этого кошмара. Она уже перестала верить в Бога, как бы мать ни пыталась эту веру в неё вбить с детства — если даже этот самый Бог существует, то почему позволяет этим изуверствам случаться? чем она заслужила нелюбовь родной матери? её оскорбления, с которыми дразнилки одноклассников кажутся детским садом? чем заслужила то, что случилось пять лет назад, в той мрачной душной кладовке? Если Господь Бог и существует... ему разве не стыдно за то, что ни в чём неповинный ребёнок живёт в Аду? Барбара больше ни на кого не надеется и ни в кого не верит — она слишком рано поняла, что в этом чёртовом жестоком мире полагаться можно только на себя. Она впервые ворует, чтобы прокормить себя самостоятельно, впервые ночует под мостами и в подворотнях — всяк лучше, чем дома. Спустя пару недель бродяжничества её находит полиция — и с тех пор за неё взялись органы опеки.       Барбаре пятнадцать, и она частый гость школьных психологов.       Барбара прослыла как «трудный подросток с отклоняющимся поведением», что клеймом числится в личном деле. На её счету девять попыток побега из дома, несколько краж, шесть драк в стенах школы и парочка сорванных уроков. Ей надоело слышать двухчасовые бредни социальных педагогов и школьных психологов — они постоянно твердят одно и то же, что-то там о неблагополучной атмосфере в семье («неполная, мать — алкоголичка»), дают парочку глупых тестов на выявление психических отклонений да поиск зависимостей, будь то наркотики или сигареты (которые она курит уже втайне ото всех лет с четырнадцати)... и всё. Ничего больше они не делают, чтобы лишить её мать родительских прав или забрать Барб из неблагополучной семьи. Её злит нарочитая смиренность и доброжелательность окружающих, которые якобы пытаются ей помочь. Но ничего существенного для этого не делают. Только клеймили её трудным подростком — и всё. И раз такое дело, то зачем пытаться исправляться? Если на тебе все заведомо ставят крест.       Барбаре восемнадцать, и она почти вылетела из ненавистного колледжа.       Куда отправила её мать, не спросив, хочет она в будущем работать по этой специальности или нет — впрочем, никогда и не спрашивала, с чего бы сейчас интересоваться такой мелочью? Её матери без разницы как, но Барбара обязана закончить колледж — чтобы потом работать на ненавистной работе, отрабатывая все восемнадцать лет жизни, когда её обеспечивала мать, когда она её кормила, одевала и поднимала на ноги («без отца», как нередко любила она подчёркивать). Барбаре с раннего детства привили крепко засевшее в душе чувство вины — вины за то, что она вообще существует, за то, что вообще родилась. Ей всё чаще стало казаться, что всем было бы значительно проще, если бы её в один прекрасный день не стало. И сигареты всё хуже прогоняют навязчивые мысли.       Барбаре было двадцать лет, когда она покончила с собой.       Просто дождалась, пока друзей не окажется в общежитии, взяла кухонный нож и изрезала вены. Потому что устала жить в затянувшемся кошмаре длиною в жизнь, потому что устала чувствовать себя ненужной и нелюбимой.       Потому что избавлением от такой жизни может быть только смерть.