Всё хорошо, что хорошо кончается (с тобой)

После того, как Брюс щёлкнул, воспоминания Тони о Питере были примерно такими. Во-первых, он просто думал о нём. Мысль, что где-то там Питер Паркер дышит. Живёт. Пять долгих лет жизни в одиночестве, как песчаные канавки в море. Питер Паркер жив. Он жив, и Тони собирается найти его, прижать к себе и любить, не оглядываясь, потому что сожалел о том, что тогда этого не сказал. Потом он облегчённо выдыхает, когда ребёнок выходит из портала: сильный, высокий и гордый. Тони прекрасно знает, что Питер не единственный герой, вернувшийся из мёртвых. Вокруг него другие люди, которые наконец-то вернулись домой. Стрэндж только что залечил тысячи душевных ран, воссоединил десятки семей, и всё же Тони смотрит только на одного ребёнка — на Питера. Они мельком посмотрели друг на друга, прежде чем битва разбросала их в разные стороны, но та встреча напоминала закат: такая же короткая и яркая. Потребовался лишь один-единственный миг, чтобы вселенная Тони кардинально изменилась. Казалось, прошли часы, хотя то были лишь минуты, и вот уже Питер спасает его жизнь, каждым дюймом своей кожи источая жизнь; лицо грязное, но глаза такие счастливые, прекрасные, сверкающие. Тони слышит его болтовню, но почти не обращает внимания, упиваясь звуками его живого голоса, потому что прошло пять лет. Пять лет голосовой почты и записей с костюма. Пять лет попыток увековечить голос давно умершего ребёнка. А потом он обнимает его, прижимая к себе; всё расплывается перед глазами из-за адреналина, пепла и дыма, но так хорошо. Такой драгоценный момент. Воспоминание, за которое можно держаться, ведь битва ещё не окончена. Он думает о Питере, когда Камни Бесконечности наполняют его руку и душу энергией. Он думает о Питере, о Морган, а потом щёлкает. Несмотря на агонию, которая наступает практически сразу, он рад, что Камни не убили его мгновенно. Что его тело проживёт чуть дольше в мучениях. Он не смотрит на то, что не может говорить перед смертью, подбирающейся к горлу, он думает о Питере, лёжа в руинах, разбитый так, как не должен быть ни один человек. Питер всхлипывает в нескольких дюймах от него, всего лишь ребёнок, которого поглотили горе и страх. Если бы только Тони мог двигаться, если бы руки получали импульсы от головного мозга, он мог бы снова держать его. Мог стереть с лица кровь и большим пальцем убрать слезинки, как обычно делал Морган. Темнота постепенно поглощала его, и он думает о своей семье, о Питере, пусть даже способность мыслить тоже пропадает. Он вообще ни о чём не думает ещё долго. А потом он словно плывёт, пребывая где-то между бодрствованием и сном, где уютно, тепло, хорошо и, на удивление, живо. Он много о чём думает, потому что мыслить — это его основная задача. Он думает о Пеппер, чувствуя её руку на своём лице и слыша её голос где-то наверху. Он думает о Морган, ощущая маленькое давление на рёбрах. Думает о Хэппи, Роуди и многих других: огромное количество людей, плывущих в его голове. И, конечно, он думает о Питере. Питер как Пеппер: почти всегда рядом. Остальные приходят и уходят, включая даже Морган, из-за чего одновременно и радостно, и грустно, потому что это словно быть без частички себя. Но он понимает, что это больница, и ни один четырёхлетний ребёнок не должен такого пережить. Пеппер сидит справа, а Питер слева. Ему удаётся услышать их разговор про всю эту ситуацию.  — Питер, дорогой, сядь сюда.  — Я… я не хочу вас…  — Всё нормально. Я не против. Если ты сядешь с этой стороны, то сможешь держать его за руку. Пусть он знает, что ты рядом. После этого Питер почти не разговаривает, но постоянно сжимает его руку. В какой-то момент он почувствовал, как лицо ребёнка прижалось к костяшкам пальцев, дыхание медленное, как во сне. Тони засыпает вместе с ним. Когда он приходит в себя, глаза уже открыты. Питер ушёл, а в комнате было темно. Только он, Пеппер и кардиомонитор, который посылал срочные сигналы о том, что его подопечный продолжает существовать в этом мире.  — Пеп? — прохрипел он, и та с удивлением оторвала взгляд от своего телефона.  — Тони, — произносит она, а потом плачет, тянется к его лицу и проводит пальцами по щекам. — Тони, дорогой, ты не спишь.  — Согласен. — Он оглядывает комнату, убеждаясь в том, что они одни. — Где дети? Дети. Во множественном числе. Теперь у него есть дети. Двое. Два маленьких человека под его защитой. Два маленьких человека, которых надо оберегать.  — Хэппи отвёз Морган домой отдохнуть, а Питер с Мэй в соседней комнате. Она подумала, что ему нужен перерыв. Он кивает, не глядя на маленького слоника в комнате, и Пеппер видит это. Иногда легче отвести взгляд, думает он. Притвориться, что жертва не всегда означает, ну, потерю. Он сглотнул:  — Её, эм, нет, верно? Она понимает, что он имеет в виду. На лице отразилась грусть, и затем она слегка наклоняет голову, не чтобы нарушить зрительный контакт, а чтобы показать. Чтобы он знал. Он же почти уверен, что понял это раньше, ещё когда был на границе между жизнью и смертью, смутно осознающий происходящее из-за обезболивающих, благодаря которым он не оказался в шоке и Бог знает в чём ещё. Он понял по словам Пеппер «если ты сядешь с той стороны, то сможешь держать его за руку». Его рука. В единственном числе. Теперь у него есть рука. Только одна. Он обменял руку на ребёнка. Несмотря на страх, потерю, странное и неописуемое ощущения пространства там, где находилась раньше правая рука, не было ни капельки сожаления. Он мог сделать себе новую руку, но не мог сделать другого Питера. Он выдавливает улыбку, потому что всегда это делает. Улыбается сквозь боль и потери.  — Ну, вероятно, управление по надзору за продуктами не рекомендовало худеть таким образом, а? Она смеётся. Смех резкий и вымученный, но всё же смех, и Тони так сильно любит её.  — Ты неисправим, ты знаешь это?  — Я и до этого знал. Думаю, раньше ты мне тоже это говорила.  — Ох, я уверена, что говорила, а теперь повторю снова.  — Я мысленно сделаю пометку.  — Тебе же лучше. Пеппер буквально секунду изучает его взглядом, когда стёб всё же заканчивается, и он пытается не думать о том, как выглядит со стороны. Он чувствует мягкость на правой стороне своего лица, помнит, как кровь и обугленная кожа слепили ещё там, на поле битвы, и искренне удивляется, что видит обоими глазами.  — Хочешь, я приведу его? — спрашивает она. Ей не нужно уточнять, о ком идёт речь. С чего бы? Она тоже теперь мать, понимает тянущее чувство в груди.  — Пожалуйста.  — Хорошо. — Похоже, ей физически больно отстраняться, но она это делает, и, Боже, разве он не заставлял её делать так постоянно? Отстраняться, смотреть, как он рассыпается на горизонте событий? — Я сейчас вернусь, хорошо? Если что, жми кнопку вызова.  — Обязательно. Пока её нет, он смотрит на своё правое плечо и думает, что замечательно пытается глотать поднимающуюся по горлу желчь, когда видит лишь повязку и пустоту. Тони чувствует, как неведомая сила бьёт его по груди бейсбольной битой, когда входит Питер. И да, он уже не в первый раз видит Питера с тех пор, как тот вернулся, но теперь… теперь всё было по-другому. Это не воспоминание, где он цепляется за холодный металл костюма Железного Паука, пока вокруг них торжествует смерть. Это не предсмертное видение, не попытка попрощаться без слов. Нет, это был просто… Питер: с грязными волосами, огромной безразмерной школьной толстовкой, тёплый, дышащий и сильный. Не пыль, не пепел, не окровавленный и испуганный. Просто Питер. Его Питер.  — Пит. — Он задыхается и захлёбывается словами, понимая, что не плакать в следующие минуты не удастся, но это нормально. Он плакал, когда впервые держал Морган. Так что же это сейчас, если не второе рождение?  — Пит, иди сюда. Когда Питер подошёл достаточно близко, он протянул руку, устраивая ладонь (одну ладонь, единственную ладонь) к его лицу, проводя пальцем по лбу ребёнка, и глаза Питера закрылись. Он прерывисто выдохнул, лицо исказилось в гримасе боли от прикосновения Тони.  — Шшшш, — успокаивает он, особо не задумываясь, что шикал так только с Морган и, конечно же, в первый раз с Питером. — Шшшш, шшшш. Всё в порядке. Теперь всё в порядке. Ты в безопасности. «Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось, — шептал он со слезами на глазах у кроватки Морган. — Папа здесь, ты в безопасности».  — Ваша рука, — задохнулся Питер, всё ещё закрывая глаза. Как ребёнок прячется под одеялом, чтобы не видеть монстра, так и Паркер не мог смотреть на повязку на плече Тони, дальше которой была пустота. Это нереально. Страшная вещь нереальна. — Это… это…  — Это поправимо. Кажется, Питер собирался с этим поспорить, но потом просто кивнул, медленно и осторожно, ластясь к руке Тони.  — Да. Да. Мы сделаем… Они сделают протез.  — Мы сделаем протез, — пробормотал он, поглаживая Питера по щеке, пока тот не моргнул, снова открывая глаза и наконец смотря на него. — Ты и я, верно?  — Верно. Ребёнок улыбается, говоря это, и по какой-то причине внутри Старка что-то ломается. Он думал, что вполне хорошо контролирует себя, но, конечно, это ненадолго. Можно ли вообще знать, как вести себя в такой ситуации? Этот ребёнок был мёртв неделю назад. Он вообще ничего не мог делать, не говоря уже о ровной улыбке на ещё не взрослом, детском лице. Как, чёрт возьми, можно это объяснить? Он был готов умереть ради этой улыбки. Нат умерла ради неё. Оказывается, на удивление трудно притянуть кого-то в объятие, когда у тебя только одна рука, но Питер, благослови его Господь, понимает его спустя несколько секунд бесполезных поглаживаний затылка. Он немного неуверенно лезет на больничную койку, пока Пеппер не подталкивает его вперёд. Тони бросает на неё взгляд и видит заплаканные глаза. Замечает, что как только Питер успешно прижался к нему, то она отвернулась, давая им уединение, как будто ему есть что скрывать от неё. Он уткнулся лицом в волосы ребёнка, каким-то образом забывая, что Питер был всего-то на дюйм или два ниже его. Полноценный взрослый, по крайней мере, ростом. Время и Морган изменили его восприятие. Во всех воспоминаниях Питер смотрел на него сквозь мили и мили пространства. Такой бесконечно хрупкий. Такой бесконечно маленький.  — Ты был меньше, — вздохнул он.  — Просто вы теперь короче, — смеётся Питер.  — Нет, — шепчет он и, Боже, чувствует себя глупым. Хотелось бы шутить с ребёнком, но это просто… слишком. Слишком много всего. — Нет. Ты должен быть меньше. Тебя легче защитить, если ты маленький. И, Боже, моё единственное желание — защитить тебя.  — Мне жаль, — бормочет Питер, явно растерянный, но всё равно пытается угодить, тянется.  — Нет, маленький. — Он понимает всю иронию данного прозвища, а Питер даже напрягся от удивления. Так Тони называет Морган в напряжённых ситуациях, но это не кажется неправильным по отношению к Паркеру. — Нет. Мне жаль. А потом он заплакал. Он не уверен, облегчение это или чувство вины, просто всё выплеснулось наружу. Сначала Питер пытался с ним говорить, но потом просто покачал головой и слабо сжал его футболку, и в конце концов ребёнок просто прижался к груди, держась за Тони и позволяя ему рыдать. Он плачет не только о Питере, хотя это, безусловно, и стало катализатором. Он плачет по Морган и Пеппер, тем пяти годам, сейчас напоминающим ему пустоту. Он плачет из-за того, что почти умер, что готов был умереть. Он почти уверен, что плачет по своей маме.  — Питер. Питер, — он задыхается, но вполне уверен в своих словах. Приподнимает подбородок ребёнка, вдыхает сквозь комок в горле, потому что есть, что сказать. То, что он никогда не говорил достаточно много раз, но долго готовился произнести, — я… Приятель, я просто… я…  — Не волнуйтесь, мистер Старк, — Питер наклонил голову, его глаза слезились. — Я и так знаю. Вам не обязательно это говорить. Питер смотрит на него с мягкой, бесконечно терпеливой улыбкой. Он говорил «я люблю тебя» Морган постоянно, больше не боясь этих слов или их значения. Он в ступоре не из-за того, что не вкладывает в эти слова должного значения, а потому что слишком напуган, чтобы сказать. Это скорее… трепет, который ты иногда чувствуешь, прежде чем совершить что-то монументальное. Говоря это, он даёт слово Питеру. Всё пошло-поехало и не останавливалось с тех пор, как ребёнок оказался в Германии. Он заставляет себя расслабиться. Позволяет памяти и эмоциям не дать места беспокойству. Нет смысла ждать. Однажды ожидание привело его к Таносу. Надо ведь что-то менять?  — Я просто… — он тупо улыбается, однорукий и глупый, и да, до сих пор под действием обезболивающих, но они не делают его чувства менее реальными и честными. — Я люблю тебя, Питер. Питер шмыгает носом. Несмотря на все его предыдущие заверения, ребёнок начинает буквально светиться от этого признания.  — Взаимно. Простота ответа заставляет его рассмеяться.  — Ты… ты такой дурак. Питер закатывает глаза скорее уступчиво, чем дерзко:  — Я тоже вас люблю, мистер Старк. И я скучал по вам. — Голос чуть сел. — И… и я очень рад, что вы в порядке. Вы напугали меня. Он отчаянно сопротивляется желанию притянуть Питера ещё ближе к своей груди, скрутиться вокруг него и защитить. В былые времена так легко было проделать подобное с Морган. Она так мала, мало видела мир, не понимает жестокость и миллион других вещей, которые ранят и ломают, но они слишком хорошо знакомы Питеру. Питер осознаёт, что иногда герои падают и больше не встают.  — Прости. — Он проводит рукой по лицу Питера, по спине. — Я постараюсь не делать этого больше, хорошо? Пеппер подходит ближе к нему, и Тони немного смущается, ведь он уже и забыл про неё. Но нет ничего, что бы он не доверил ей. Он редко подводит её.  — Хочешь, я позвоню Хэппи? Попрошу его привезти Морган? Он улыбается этой мысли. Оба его ребёнка, в одной комнате. Под одной крышей. Боже, это… Он не мог представить себе ничего прекраснее. Так он сможет позаботиться о них обоих. Беречь. Защищать. Он подтолкнул макушку Питера своим подбородком:  — Ты уже познакомился с ней, Пит? Ребёнок уткнулся лицом в грудь Тони, поэтому тот скорее услышал, чем увидел его улыбку. — Да.  — Правда?  — Правда. Он поцеловал его в волосы, не задумываясь, и Питер в ответ прижался ещё ближе.  — И?  — Она потрясающая, — только и говорит ребёнок настолько любящим голосом, что вызывает слёзы у Тони. Вот что он когда-либо хотел услышать от Питера. Сколько времени прошло с Афганистана? С тех пор, как он впервые надел доспехи, которые, как он думал, определят его жизнь? Тогда он был абсолютно уверен, что Железный человек — это единственное, что он вообще сможет предложить миру, не догадываясь о куда больших вещах. Питер и Морган: то, что он оставил за своей спиной. Его наследие. Костюм может идти к чёрту, несмотря на все его плюсы. Он ничто по сравнению с двумя жизнями, за которые Тони считает себя ответственным. Он ничто по сравнению с тем, к чему придут эти жизни, что они создадут. Последние пять лет было больно. Чёрт, вся его жизнь — боль. И хотя он не уверен, что сможет когда-нибудь отблагодарить вселенную, но точно примет это счастье, это величайшее достижение за то, чем это в принципе и является: шанс. У него одна рука, но двое детей. Ещё никогда не было такого справедливого обмена.