***
Антон в абсолютно неподдельном восторге от мысли провести время вдали от пыльной суетливой столицы. По нему, может, и не скажешь, но он, пожалуй, единственный из их команды поклонник дачи со всеми прилагающимися грядками, лейками, и он даже готов терпеть отсутствие нормального душа и интернета. Сейчас, когда всю его жизнь разглядывают так пристально, как будто ищут клеща на теле собаки, а камеру он видит перед собой чаще, чем говорит с родителями, взять с собой Арсения и махнуть на два дня в снятый дом на берегу озера в какой-то глуши — едва ли он может выдумать подарок самому себе лучше. Он знает, что Попов может изображать язвительную суку сколько угодно, но в конце концов Арс тоже рад быть по-настоящему с ним. Кажется, впервые за… никогда? Серьезно, они снимаются уже почти четыре года, а знакомы в два раза дольше, и из этих восьми лет, первые шесть они оба яростно отрицали возможность отношений между собой, а последние два они просто делают друг с другом… что-то. И за все это время они еще никогда не были так вместе, как сейчас — в перспективе двое суток наедине в какой-то новой реальности. В этой новой реальности они не обязаны засекать две минуты на то чтобы пососаться в гримерке, или торжественно сочинять для Иры правдоподобную историю, почему самолет в Шереметьево приземлился в два дня, а домой Антон приехал в восемь, или искать место для того чтобы быстро перепихнуться за кулисами Саратова, или делать еще кучу глупых вещей, которые никогда не делают обычные пары. Антон спрашивает себя, можно ли им считать себя обычной парой? Можно ли считать парой вообще? Вероятно, сейчас самое время как следует позагоняться по этому поводу, но он поворачивает голову и видит, как Арсений изображает фирменную «I`ve got no bo-o-o-o-obs», которая играет по радио, и не может не подпеть ему, не может не потянуться, чтобы прижаться губами к щеке коротко, и почувствовать на себе ответный ласковый взгляд. Хуй с ними, думает Антон, с загонами, пока он так улыбается.***
Они приезжают к полудню, и Арсений с прытью и любопытством девочки-скаута бросается исследовать местность: он сбрасывает сумку в коридоре и неугомонным ветром проносится по комнатам, задержавшись около непомерно большой кровати в спальне и довольно хмыкнув, проведя по покрывалу рукой. Дом его вполне удовлетворяет, а когда он выясняет, что сеть здесь-таки ловит, но только на улице, Попов уносится туда. Антон видит из окна, как тот уже снимает что-то всрато-каламбуристое в инстраграм. Следующим пунктом программы становится то, что за домом соблазнительно яркими ягодами зреет дикая малина, и Арс, конечно, хочет не столько попробовать, сколько наделать фоток, поэтому Шастун тут же оказывается принят в ряды фотографов, достойных снимать самого Арсения Попова. Помимо малины, под раздачу попадает симпатичный жирный кот, невесть откуда оказавшийся у них перед крыльцом, и само крыльцо тоже удостаивается чести стать декорациями фотосессии. Арсений, кажется, неутомим, и после этого бросается готовить обед, эксплуатируя и Антона, который уже жалеет, что сюда нельзя заказать что-то из Яндекс.Еды. Антон любит, когда Арс готовит, хоть ему и везло на это нарваться всего пару раз. Попову далеко до Гордона Рамзи, и даже на «Мастер Шеф» его бы вряд ли взяли, но почему-то, уплетая салаты Арсения, Антон забывает, что предпочитает зелени жареную картошку. Он погружается в эти мысли, пока они едят, а его телефон вздрагивает вибрацией: Ира 17:07 Напиши, как будешь дома. Кстати, оставила тебе сюрприз в тумбочке) Арсений сидит рядом, и, естественно, от него не укрывается, что там написывает Ира. Шаст отправляет нейтральный смайлик в ответ. Телефон вибрирует снова Ира 17:09 Едем в аэропорт. Уже составила список, что хочу нам привезти)) И снова Ира 17:10 С меня фотка в новом купальнике, когда прилетим. Скучаю*** — Вот, чего тебе стоил выезд сюда, — ровно комментирует Арс, обманчиво спокойно, но Шастун слишком хорошо знает Попова, и что этот тон всегда полная противоположность его эмоциям. — Арс, не надо, — просит он, и ему хочется объяснить, что он не откупался путевкой, что Ира оформила все сама ко дню рождению мамы на них двоих, но он не знает, как сейчас говорить об этом так, чтобы это не звучало тупым оправданием. Арсений, конечно, опережает: — Знаешь, мог бы не тратиться на дом, просто пригласил бы к вам домой, потрахались бы на ее постельном белье. Они молчат еще несколько долгих секунд, прежде чем Арсений отставляет тарелку и бросает: — Я в душ. Антон слышит плеск воды, и чувствует неоправданно сильное чувство вины, и это иррационально, но абсолютно неконтролируемо. Следующие пару часов они проводят порознь: Арсений уходит разложить вещи в спальню и утыкается там в какую-то найденную в тумбочке книгу, а Антон бесцельно слоняется по дому, не решаясь ни пойти к Арсению мириться, потому что они вроде как и не ссорились, ни заняться чем-то хоть сколько-нибудь полезным, потому что мыслями он все равно возвращается к Попову. В какой-то момент Антон понимает, что скучает по этому придурку, хоть он и сидит в нескольких метрах, за стенкой.***
Арсению на колени падает айфон, и он вопросительно поднимает взгляд: — Ты провозгласил независимость от телефона? Антон улыбается в ответ: — Я отключил его. Ну, знаешь, чтобы не отвлекало. Арсений хочет спросить: «Ты ее предупредил?» или «А она в курсе, что ты отключил, потому что я бесился?», но не делает этого, потому что впереди всего сутки, и хочется воспользоваться ими по полной вместо того чтобы обмениваться обидами. Но это, безусловно, не означает, что Арс не может поиграть в оскорбленную монашку, поэтому он деланно-равнодушно пожимает плечами и спрашивает: — Что будем делать? Антон притворяется, будто всерьез размышляет над этим вопросом, но глаза у него блестят, как будто он уже натворил хуйни. Выдержав многозначительную паузу, он выдает: — Я пришел сюда, чтобы запереть дверь и отсосать, и, как видишь, дверь я уже запер. Арсений обожает шастовскую прямолинейность в вопросах секса. Иногда это смущающе не к месту, но порой — очень коленоподгибательно. Прямо как сейчас. Антон быстро оказывается рядом, опрокидывает их обоих на постель так, что оказывается под Арсением и ерзает бедрами, чтобы тот уперся коленями по бокам. Попов не скрывает, какое удовольствие он получает, если Шастун дает себя кусать. Со следами надо быть осторожными вообще-то, они как-то едва не попались на этом в одном из гастрольных туров, когда в последнюю ночь Арс не утерпел и оставил несколько укусов на животе чуть выше края трусов, а Шастуну дома пришлось выдумывать тридцать три причины выключать свет перед тем, как раздеться, и трахать Иру только под одеялом. Но сейчас все по-другому: Кузнецова в Греции на неделю с мамой, а они где-то глубоко под Москвой, и у них нет буквально ни одной причины держать себя в руках, от этого что-то в горле приятно сжимается в предвкушении. Арсений быстро стягивает футболки с себя и Шастуна, облизывает ключицы, кусает нежную кожу прямо над соском, спускается поцелуями-укусами ниже, а Антон тяжело дышит, рука его зарывается Арсу в волосы и чуть-чуть тянет их на загривке, а Арсений думает, что только ради этого он готов отрастить косу снова, потому что это а-а-а-хуительно. Арсений останавливается, оставляет еще один тягуче-влажный поцелуй у пупка, и смеется, когда Антон мягко отстраняет его за волосы и переворачивает их так, что теперь Арсений оказывается головой на покрывале, а Шаст довольно проворно стаскивает его джинсы до лодыжек и лукаво улыбается: — Выдержишь минут двадцать? У Попова перехватывает дыхание: Шастун обожает тянуть, доводить Арсения до состояния не-стояния в лучшем из всех смыслов этого выражения, а Арсения в эти моменты колотит от реакций собственного тела. Антон, сука такая, об этом осведомлен, поэтому даже не ждет ответа и, не снимая трусов, ведет языком (Арсений буквально ненавидит этот длинный язык, почему-то его до сих пор не запретили официально, хотя по эффекту это вполне можно сопоставить с тяжелой наркотой) по члену, покрывает легчайшими поцелуями по всей длине, что через ткань ощущается почти как пытка, Арсений чувствует, как яйца тяжелеют, и у него встает стремительно, но рядом с Антоном это уже даже не удивляет. Шаст продолжает через тонкую ткань дразнить: гладит ладонью ствол с нажимом, губами массирует головку, и когда Арсений готов уже начать просить матом, наконец стягивает трусы резким движением, берет в рот сразу и почти до самых яиц. Арс без ума от его рта: эту часть тела Шастуна официально можно запатентовать как влажную мечту стоматологов и Арсения Попова, потому что в своем огромном, горячем рту Антон своим божественным длинным языком делает все, чтобы Арсений от удовольствия охуел и не выхуел обратно. Кстати, об этом замечательном факте, Шастун осведомлен тоже, поэтому быстро выпускает изо рта член, а Арсений непроизвольно дергает бедрами в попытке вернуть чужие губы туда, где им полагается быть. Антон медленно проводит языком снизу вверх от самого основания, облизывает ладонь в лучших традициях порно, дрочит Арсению нарочито медленно, а затем внезапно отстраняется, укладывается головой Арсению на бедро и одним только указательным пальцем кружит по тонкой чувствительной коже вокруг уретры и по всей головке, влажной от смазки, пока Арсений не начинает скулить в попытке выпросить больше. Антон смотрит прямо в глаза Арсению, и тот не может отвести взгляда. В голове медленно плывут обрывки всех матов, которые Попов может вспомнить сейчас, потому что это пиздец. Антон возвращает губы на член, сосет почти агрессивно, как будто он лучший из линейки пылесосов нового поколения, и на контрасте резкого перехода от поддразнивания до грубой стимуляции, Арсений чувствует, что до оргазма — самая малость, и едва удерживает себя, чтобы не толкаться глубже, но бедра его все равно дрожат под горячими влажными ладонями Шаста, и тот снова отстраняется, ухмыляясь. Вид Шастуна с покрасневшими щеками и влажными красными губами — это что-то, что Арсений готов вытатуировать себе на видном месте, чтобы никогда не терять этот образ перед глазами. Впрочем, больше всего он, конечно, умирает от взгляда. Антон даже с членом во рту смотрит не умоляюще, не покорно, он смотрит так, как будто Арсений — клад, как будто он — все читы в Falloute, как будто Арсений — интереснее всего остального мира. — Ша-а-аст, — ерзает он под чужими руками, — отсосать — это законченное действие, заебал мучить Антон ухмыляется шире и снова ведет языком по головке слишком легко, недостаточно сильно: — Не-е-ет, дорогой, отсос — это процесс, и совсем необязательно законченный — руками он забирается под ягодицы и сминает мягко, — и я только начал, даже подарок тебе не показал. Арсений хочет неласково пнуть его, чтоб неповадно было, но Антон уже соскальзывает с него, вытаскивает из-под кровати свою спортивную сумку и пошуршав чем-то, достает флакон смазки и что-то небольшое, отливающее металлическим блеском. Арсению не нужно быть гением, чтобы догадаться, что задумал Антон, и он чувствует, что задница его сегодня точно будет страдать. С другой стороны, рассуждает он, не на это ли он напрашивался, когда помылся час назад очень тщательно и, прямо сказать, везде. Вслух он, конечно, говорит другое: — Блять, ну ты и жучара, Шастун. Ты здесь решил во все это играть, серьезно? — Не «жучара», а «я тоже тебя люблю, Антон» надо говорить, — с этими словами он наклоняется, целуя жадно, оглаживая скулы ладонями, и Арсений снова чувствует, как немножко сходит с ума, потому что глубокие поцелуи от Шастуна это то, к чему невозможно привыкнуть, честное слово. У него все еще стоит, но сейчас он даже не чувствует неловкости от того что лежит со спущенными штанами и торчащим членом рядом с почти полностью одетым Шастом, а тот снова сползает вниз, раздвигает Арсению колени, стаскивает его штаны с трусами с щиколоток и подкладывает подушку ему под зад. Арсений вдыхает резко, когда обмазанными смазкой пальцами, Антон медленно скользит между ягодиц к сжатому в напряжении колечку мышц, второй рукой лаская его нижнюю часть живота, старательно не задевая даже мимолетно член. Указательным пальцем Шаст гладит его отверстие, расслабляя, и Арсений чувствует, как его тяжелое дыхание переходит в сдавленные полу-стоны, и он подается бедрами несдержанно, насаживается на палец, чувствуя, как по задней стороне бедер текут капельки пота от напряжения. Антон прижимается губами к его колену, жмурится, и Арсений догадывается, что ему джинсы на возбуждение уже давят до боли, и просит, не прекращая толкаться тазом вперед: — Сними, с-с-с-у-ука, уже штаны Антон мотает головой и жалобно мычит: — Я сейчас если сниму, я тебя выебу нечаянно — В смысле, блять, нечаянно?! — возмущенно приподнимается Арс на локтях, — а специально ты это сделать не хочешь? Он не дожидается ответа, падает головой обратно на подушки, несдержанно охнув, потому что Антон проникает в него вторым пальцем, нащупывает простату и легко проходится по ней. К третьему пальцу Арсению уже насрать, что там задумал Антон, он пытается положить ладонь себе на член, ведь — о-о-ох — это уже слишком, но ему не дают, прижимая запястье к кровати, и Арсений второй рукой зажимает себе рот в попытке не вопить. Антону, очевидно, не легче, но он как-то сдерживается и не ускоряет движение пальцев в заднице, все также легко проходясь по простате, а затем вытаскивая пальцы совсем, заставляя Арса задыхаться. — Антон, все, вставь уже, пожалуйста, хоть что-нибу-у-дь, — Арсений забывает, что обещал себе не скулить в постели, потому что Шастун этим беззастенчиво пользуется, но теперь ему абсолютно наплевать, он дрожит всем телом, и очень хочет кончить, а потом убить Антона. Но сначала все-таки кончить. Антон, наконец, шлепает Арсения по заднице, заставляя перевернуться и встать на колени, и тот выдыхает облегченно, приготовившись почувствовать приятную, давящую на грани слабого дискомфорта заполненность, но чувствует, как к шейным позвонкам прижимается холодная вибрирующая поверхность, и вздрагивает: — Что это за хрень, Шаст? Ему не отвечают, а вибрация перемещается по позвоночнику дальше, двигается к соскам, обводит их, скользит по лобку, под мошонкой, и Арсений чувствует дрожь во всем теле, пытается почувствовать сильнее, или хочет, чтобы его хотя бы гладили снова горячие руки, и когда он открывает рот, чтобы просить об этом, вибрация прижимается к его входу и легко скользит внутрь, и Арсений давится вдохом от неожиданности. — Нравится? — шепчет Шастун, наклонившись к уху, — это вибро-пуля. Я подумал, ей стоит сегодня побыть у тебя. Арсений хочет ответить, съязвить в ответ, но не может: внутри эта штука ощущается иначе. Она меньше пробок, которые он пробовал раньше и уж точно меньше члена. Арсений не чувствует привычной заполненности, но вибрируя, она через раз задевает простату, что после подвижных горячих пальцев оказывается пыткой вдвойне. Он сдавленно охает, утыкается лбом в подушку, крутит задом в попытке усилить, или ослабить напряжение, или хотя бы потереться членом о простыни, но Антон обхватывает его за пояс, поворачивает к себе и снова целует мокро, кусает губы, подбородок и шею лихорадочно, прижимает его к себе так близко, что Арс остро чувствует бедром грубую джинсовую ткань. Попов матерится еле слышно, в попытке потереться о чужой живот, но Антон снова не дает, отстраняясь и на всякий случай даже отползая от него на кровати: — Ну, — он тяжело дышит через слово, и глазами облизывает Арсения, красного, мокрого и все еще дрожащего от вибро-пули, — че, сможешь так до ночи? У Арсения глаза на лоб лезут: — Ты долбоеб? Я тебя закопаю, Шаст, выключи, я не шучу, — он, конечно, хочет верить, что звучит угрожающе, но догадывается, что скорее всего только что нечаянно нажал на огромную красную кнопку в голове Антона, на которой было написано «не дразните собаку», и теперь будет страдать еще дольше. Антон опрокидывает его на подушки обратно, прижимается тесно и снова касается губами, позволяя обхватить себя за шею, головокружительно посасывает язык Арса, а пуля внезапно прекращает вибрировать внутри. Арсений нетерпеливо стонет в надежде избавиться от раздражающей игрушки, но Антон прижимается крепче: — Тих-тих, Арс. Ты сказал «выключи», но не «вытащи», — и самым бесящим образом смеется от собственного коварства. Арсений хочет мужественно зарычать, но получается только вяло сопротивляться: — Я не хочу так долго, ты сдурел? Антон встает с него, поправляя член в штанах и протягивая Арсению давно слетевшие с лодыжек трусы: — Выдержишь ужин, не кончив, и ночью сделаю, что захочешь. — Ты спрашивал про двадцать минут, а не про пыточный вечер, ублюдок! — слабо возмущается Арсений, не в силах прекратить тереться задницей о простынь Антон наклоняется к нему, лижет нижнюю губу: — В конце будет хорошо. Ты мне доверяешь? Он не может не кивнуть. Арсений, конечно, еще хочет поломаться, но у Антона в глазах — отражение его собственных бесов, и он теряет способность сопротивляться, поэтому глубоко дышит несколько секунд, пытаясь справиться с желанием, а потом-таки надевает трусы, отчаянно пытаясь не поддаться и не провести по члену рукой хоть раз. Антон натягивает футболку и терпеливо ждет, пока Арс оденется, прежде чем подойти и снова поцеловать, мягко и коротко, соприкасаясь носами. В противовес его нежным касаниям, голосом он олицетворяет похоть всего ебаного мира: — Просто представь, что ты со мной сделаешь через пару часов, ага? Арсений в ответ бодает его подбородок и мстительно кусает шею. И еще раз. И снова, и снова, пока Антон не хватается за его плечи, отодвигая от себя, хрипит: — Сейчас ты пиздец нарывался, — и Арсений предвкушает сладость возмездия.***
Арсений понимает, что готов сдаться, уже минут через сорок. Вибро-пуля, конечно же, не без дистанционного управления, и Шастун, кажется, задался целью, позажимать Попова в каждом уголке этого дома, прижимая его к стене телом и включая вибрацию (там, сука, оказывается десять режимов!). Арсений трясется в его руках и кажется, даже снова позорно скулит: — Шаст, я не мо-огу-у, я кончу сейчас, Шаст, — но Антон только выключает вибрацию и прижимает к стене за запястья, предупреждая прикосновения к члену: — Не выебывайся, в тебе выдержки, как гонора: до пизды, Арс Ни один из них не выдержал бы готовить полноценный ужин, Антон предусмотрел и это, привезя с собой готовые контейнеры доставки еды, которые требовалось только разогреть. Но Арсений быстро понимает, что и с этим не справляется: он ощущает, как скользкая от смазки игрушка двигается внутри от почти что любой активности, а при включенной вибрации она почти без перерыва массирует простату, и от этого член течет и ноет, и Арсению ничего так не хочется, как хотя бы просто потереть его сквозь джинсы. Чертов Шастун все это знает, и ходит вокруг него, как хищная птица, удерживая его руки каждый раз, когда Попов с всхлипом тянется к ширинке. С грехом пополам, они расставляют тарелки с едой, Антон даже разливает вино по пластиковым стаканчикам (ну, а чего, он же не дурак переть с собой бокалы за город). Арсений ворочает вилкой по тарелке, ерзая, вздрагивая и злобно косясь на Шастуна. Тот цедит вино, не притронувшись к пасте с овощами тоже, и не отрывая темного взгляда от капельки пота на виске Арсения, дергающегося кадыка и красных пятен от возбуждения на скулах. В доме почти тотальная тишина, но для них обоих сейчас каждый звук кажется преувеличенным. Арсений слышит, как задыхается и как колотится от возбуждения и адреналина сердце, Антон ловит звук, с которым сглатывает слюну Арсений и вслушивается в звуки вибрирующей — да, он снова нажимает на кнопку пульта, невозможно удержаться! — игрушки в теле Арса. Попов не знает, сколько проходит времени, прежде чем вилка летит Шасту в футболку, и он роняет лоб на стол, капитулируя: — Делай, что хочешь, извращенец, но если ты меня не возьмешь, то я кончу в штаны через пять минут. Антон не думает, кто кому сдается, но к кровати он Арсения тащит со скоростью, достойной Флэша. — Чего, — расстегивая дрожащими пальцами на нем штаны, — ты хочешь? — Вы-ытащи ее и выеби уже, — хрипит впервые немногословный Арс, стягивая с Антона футболку и сбрасывая ее на пол небрежно. Антон скользкими пальцами никак не может подцепить пулю, и Арсений нетерпеливо ерзает, больше не пытаясь удерживаться от стонов. Когда, наконец, получается, он входит даже без предупреждения в растянутый, очаровательно мокрый вход. Попов трется затылком о подушку, зажмуриваясь в удовольствии, вслушиваясь в абсолютно неприличные звуки мокрых шлепков. Антон, как обычно, начинает шептать какую-то бессмысленную чушь, склонившись к его лицу и скользя хаотично и отрывисто губами по щекам и линии челюсти. — Быстрее, — шепчет Арсений, вцепляясь в плечи до белеющих пальцев, выгибаясь, — и сильнее, сильне-е-е! Антон послушно наращивает темп, одной рукой начиная дрочить Арсению и чувствует, как ему хватает нескольких рваных движений, чтобы кончить себе на живот с отчаянно громким стоном-всхлипом. Шастуна всегда стоны Арса пробирают так сильно, что ему больше никакой стимуляции не надо, чтобы сорваться следом.***
— Пи-и-зде-ец, — тянет Попов спустя четверть часа, за которые Антон успел заботливо сходить до ванной комнаты и, смочив там полотенце, вернуться, чтобы ласково скользить им по всему телу Арсения, стирая пот, сперму и смазку. Вслед за влажной тканью он отмечает губами каждую родинку, начиная с щек и плеч. — Это что, твой план мести мне? — лениво осведомляется Арсений, опуская взгляд на макушку Шастуна, который остановился где-то в районе сердца. — Нет, — качается макушка в ответ, — я просто хотел исследовать, как еще мы можем… ну… — Мириться? — Узнавать Арсений удивленно пялится Шасту в глаза: — Так ты у меня психолог? Не знал, что ты относишься к сексу, как к терапии. Шастун вздыхает и подтягивается вверх, укладываясь рядом и касаясь носом виска: — Я и не отношусь. Просто это мы. Арсений то ли удовлетворяется таким ответом, то ли просто устает для дальнейших рассуждений, но он чему-то кивает и, закинув ногу на бедро Антону, закрывает глаза. Шастун засыпает быстрее, чем успевает сказать «я люблю тебя».***
С утра (а двенадцать часов дня, убежден Шастун, это вполне себе утро у людей с заслуженными выходными) Арсения будят минетом, и за одно это он готов простить весь прошлый вечер. Они валяются в постели еще добрых два часа только потому, что Антон не может перестать целовать все части тела Арса, что не скрыты одеялом, а у Попова новый челлендж — открыть все эрогенные зоны Шастуна, которые он еще не нашел за предыдущие разы. Одеяло, правда, сползает все ниже и ниже, а эрогенные зоны — вот удивительно! — оказывается, скрываются буквально в каждом сантиметре. К тому времени, когда они выбираются из постели и перекусывают нехитрым завтраком, полуденный жар уже спал, снаружи дышит легкий ветер, и Арсений тащит Антона к озеру. Уже раздевшись на берегу и наблюдая за пробующим воду пальцами ног Арсением, Антон вдруг осознает с удивлением, что тот не взял с собой телефон. Он и сам свой не взял. Кажется, не вспоминал о нем с самого вчерашнего вечера, как отключил и бросил Арсу. Они заходят в воду медленно, Арс шагает вперед, пока вода не доходит до солнечного сплетения, и застывает. По озеру все шире и шире расходятся круги отголосками его движений, и он остается неподвижным, пока перед ним не оказывается темная зеркальная гладь, в которой его двойник застывает тоже. Антон стоит позади, уставившись на затылок и плечи, покрытые веснушками и родинками, смотрит, как вода отражает Арсения почти совершенно, но все-таки немного не так, и думает, с наслаждением: какой же ты, сука, красивый. Арсений неожиданно оборачивается и зачем-то читает его мысли: — Ты красивый, — говорит он, не отрывая взгляда от лица Антона. Антон улыбается в ответ и не отвечает, потому что знает, что это и не нужно. Арсений уплывает вперед, пока Антон отвлекается на то чтобы полезть за камышом, растущим у берега. Когда он оставляет эту затею и догоняет Арса, тот бесшумно и мягко ныряет под воду, как русалка, и Антон по-детски пару секунд ждет мелькнувшего темно-зеленого хвоста, а потом Арсений неожиданно выныривает гораздо ближе к нему, чем он ожидал, и, ухватив за руки, утягивает за собой, так что Антон мысленно оставляет за ним русалочье звание без всякого хвоста. — Ты меня утопишь, как тех моряков? — спрашивает он — Тебя я сделаю своим морским принцем, — отвечает Арсений серьезно без тени сарказма, и целует, а его мокрые вихры щекочут Антону щеки.***
Они снова лениво плавают, еще немного валяются на берегу и совершают короткую ознакомительную вылазку в лес, как уже подкрадывается вечер, и они остаются сидеть на мягком газоне перед домом до тех пор, пока солнце окончательно не падает за горизонт. Арсений ни разу не просит сфотографировать его, и Антон замечает, как тот не дергается в порыве разводить бурную деятельность, и ни разу за день они не вспоминают о том, что осталось в городе. Арсений — глубокий вдох, Антон — медленный выдох, как будто так и должно быть. Ему в голову приходит безумная мысль. Что, если он не один боялся вопросов, которые задаст им эта поездка? Что, если суета скрывает детский страх разрушить то непонятно-хрупкое, что установилось между ними за пару лет? Если исключить невозможное, вспоминает Антон, то остается истина, какой бы невероятной она ни казалась. Шаст вдруг слышит в стрекочущей тишине, как где-то далеко шумит электричка, и думает, что он совсем забыл этот звук. Это иронично, учитывая, какой неотъемлемой частью его жизни стали плацкарты и купе, а звук электрички из-за леса — забыл. Наутро уже уезжать, и по-хорошему, им бы лечь спать пораньше, чтобы нормально доехать до города, но перед домом земля еще хранит тепло дневной жары, воздух звенит негромко, пахнет сладковато-терпко, и этот запах погружает в какие-то очень далекие воспоминания, отдающие чем-то тоскливо-родным, поэтому подниматься с травы и идти в дом совершенно не представляется возможным. Арсений ничего не говорит, а Антон смотрит на него, и думает, что он впервые видит, как Арсений по-настоящему молчит. Не то чтобы он не видел этого раньше: за столько лет он насмотрелся на злобное молчание с затаенной обидой на весь мир (а гораздо чаще на одного конкретного Шастуна), на тоскливое молчание, за которым пряталось что-то очень сокровенное, на напряженное молчание, в котором — с десяток язвительных реплик и незаданных вопросов, на молчание, которое — глубокий вдох перед бурей. Но сейчас Арсений молчит так, что Антон чувствует: внутри Арсения все утихло тоже. Возможно, впервые за черт знает сколько времени. Ему кажется — и эта мысль приятно щекочет внутри — Арсений ни с кем больше так не молчит. Наверное, это он и искал в этой внезапно вспыхнувшей поездке. Завтра они вернутся в Москву, Арсений ускачет в Питер, и они снова будут гнаться друг за другом до тех пор, пока не выдохнутся, но одни только минуты этого вечера — стоят всего, что случалось и не-случалось с ними до. А может быть, и всего, что случится и не-случится после.