В "Золотой лилии"

Дорога изнурила бедного д’Артаньяна, но ему казалось, что не сильнее, чем его милого Атоса — заточение. После славной пирушки на первом этаже гостиницы, где располагался бар, старший мушкетёр пригласил гасконца в свою комнату. Атос был мертвецки пьян, его тело шаталось, когда он поднимался наверх до спального места, поэтому юный дэзессарский гвардеец вызвался поддержать друга за руку, дабы тот, не дай бог, не свалился. Как ни странно, он без возражений и свойственной ему хладности принял предложение молодого человека, после чего, незаметно для полусонного д’Артаньяна, затащил его к себе в комнату. Как они оказались вдвоём на одной кровати — гасконец вспоминал с упоением. В прочем, вследствие этого же события он сейчас мог, с любовью и нежностью, трепещущей в этой молодой, живой и чувственной душе, всматриваться в черты лица спящего Атоса. Под закрытыми глазами виднелись синяки — ещё один признак того, насколько устал благородный мушкетёр, находясь всё это время в погребе. Как жаль, что сейчас д’Артаньян не имел возможности любоваться его глубокими, выразительными и холодными синими глазами! Какую строгость они сочетают в себе вместе с заботливостью и порой волнением. Его лицо всегда остаётся непроницаемым, а по глазам можно увидеть многое, то, что так тщательно пытается скрыть этот дворянин. Порой гасконцу было невыносимо жаль Атоса. Таково было воспитание его старшего друга — он не смел выплеснуть свои эмоции наружу и напрямую проявить чувства, поделиться со своими друзьями тем, что порой тяготило его. От подобных мыслей на карих глазах д’Артаньяна блеснули слёзы, которые он поспешил смахнуть, и, убедившись, что его друг крепко спит, прильнул к могучему телу, от которого исходило тепло. Несчастный Атос! Сколько это сердце настрадалось, сколько ему еще предстоит страдать, и никто не знает ответа ни на первый вопрос, ни на второй. Это терзало душу гасконца, который точно знал, что Атос не заслужил таких мучений. Он — полубог. Он достоин большего. Величественный граф, которому д’Артаньян по своему статусу совершенно не годится в друзья и компаньоны! Но можно ведь помочь ему открыться, довериться друзьям, или же укрыть его от беспощадных напастей и горестей, при этом не переставая питать к нему глубочайшее уважение и почтение? Прошлую совместную ночь в «Золотой лилии», когда друзья ещё не добрались до Лондона, они провели на двух рядом расположенных матрасах, и старший мушкетёр был повернут спиной к гасконцу, поэтому наглядеться на лицо милого Атоса не было возможным. Зато какой соблазн был тихо подкрасться к нему и загрести в тёплые дружеские объятия! Но д’Артаньян посчитал, что так оскорбит друга, или тот посчитает его глупцом. В прочем, второе обстоятельство наверняка не взволновало бы юношу в тот момент. Осторожно приподняв голову, гасконец обратил внимание на густые усы Атоса, придающие ему ещё больше солидности и строгости. Ну не мог д’Артаньян думать сейчас о сдержанном поведении этого благородного дворянина! Всё в сердце трепетало от изобилия теплых чувств к нему, вспоминались не его наставления, а искренняя улыбка, вызванная мимолётной радостью. Какая же редкая была у него улыбка, красивая, как и все в этом величественном теле. От подобных мыслей юноша смутился, настолько, что собирался было уже отвернуться или вовсе вскочить с кровати. К тому же, он внезапно решил, что мушкетёр наверняка тоже будет смущён, застав шевалье утром рядом с собой. В конце концов, он был чертовски пьяным и уставшим, когда затащил д’Артаньяна на свою кровать. Может, юному гасконцу действительно правильнее будет направится в свою комнату, пока его милый друг крепко спит? Стоило сделать дезэссарскому гвардейцу движение, как Атос завозился. Д’Артаньян обомлел и замер, осознав, что так он разбудит друга, несмотря на его чудовищную усталость — как никак, мушкетёр был весьма чутким и внимательным даже во сне. И, видимо, даже после нескольких десятков опустошённых бутылок вина. К тому же, открывая правду, рядом с ним гасконец был уверен, что они оба присматривают друг за другом, а значит, что оба в безопасности, и никакое несчастье им не грозит. Итак, Атос, что-то пробормотав одними бледными губами, сквозь сон заключил д’Артаньяна в крепкие объятия. И это странное, но чертовски умилительное обстоятельство, будь то случайность или намеренность, стало жирной точкой в решении юноши остаться здесь, под боком того, к кому он испытывает безграничную симпатию. Мало кому удается увидеть, как прекрасен этот дворянин даже будучи «под градусом», и как он мил, когда спит. Так зачем его тревожить? Вот что действительно будет оскорблением по отношению к нему. — Спите спокойно, милый Атос, — как можно тише прошептал гасконец, поцеловав Атоса в щёку. Тот еле-еле улыбнулся, видимо, почувствовав эту мимолётную ласку, и, может, даже догадавшись, от кого она исходила, от чего д’Артаньян снова почувствовал себя невероятно счастливым. И всё-таки уставшим с дороги. Он поудобнее лег, не разрывая дружеских объятий, и, уткнувшись лбом в грудь Атоса, с сияющей улыбкой провалился в сон.