***
Уехав с севера, увязавшись за группой геологов, он видел землю лишь доброй матерью, а не гулящей сукой. Знай работай – получишь свое. Работай втройне – награда сторицей. Очутившись в Калифорнии, мотался по шахтам, набирался ума, но в свое дело влезать без средств нечего было и мечтать. Чтобы немного подзаработать, отправился туда, куда тянулась вся северная голытьба, когда в карманах начинало свистеть – на фруктовые сборы. Деревянные бараки, без царя в голове работники, сады от края до края, монотонность рук, тяжесть в ногах, палящее солнце. Каждому свой участок, своя добрая мать. Знай работай – награда сторицей. С Мэлони они не столько дружили, сколько держались особняком от других. Коротышка-итальянец с круглой, словно персик головой, драчун, хохотун и горький пьяница – работая, тянул песенки на одному ему понятном языке, и задирался с каждым, кто хоть слово ему говорил поперек. «Чинчин, Даниэль. Тебе наплевать, какой я родом», – широко улыбался Мэлони, разливая на двоих пахучее пойло на шелушивой барачной лавке. «Чинчин, Мэлони». Ему и впрямь было плевать, коль можно сидеть не толпой и со стаканом в руке. Мэлони был большой охотник на это дело – пил так, что лоснящийся нос багровел, а рот не думал закрываться. Он начинал что-то торопливо рассказывать, размахивал руками, мешал языки, отчего Дэниэл, с трудом выныривающий из собственных дурманов, быстро терял нити беседы. Мэлони с досадой глядел куда-то мимо, бормотал неразборчиво, а после укладывался прямо на лавку, подперши щеку ладонями – и так засыпал, грузно покряхтывая во сне. Дэниэл, поглядывая на него, неторопливо допивал то, что оставалось в бутылке, и, слегка пошатываясь, отправлялся к себе. «Ну и даёшь! Где ты так нажрался, Плейнвью? С итальянцем вошкаешься?». Не отвечая, валился он на кровать и мгновенно отключался. Работа в садах – работа тяжёлая. Руки, плечи, поясница к вечеру ноют так, что хоть шакалом вой. Собирать в коробы персики нужно аккуратно, чтобы фрукты не мялись. Аккуратно – это медленно, но если найдут хоть один мятый персик, то за весь короб заплатят вполовину меньше. Проглядишь такой персик – а управляющий ведь ни за что не проглядит. «Они специально в коробы кидают гнилье, чтобы меньше платить». «У тебя, Стиви, руки из задницы, все тебе жить мешают». «Иди к черту, Ник – не было у меня их, зуб даю». И не проверишь ведь, но и верно – гнилушки то у одного, то у другого находились через раз – и оттого каждого хоть единожды да лишали заслуженных долларов. Только у Мэлони в коробах ничего плохого не попадалось. Итальянец свое дело знал – он и работал быстрее остальных, толстогузой синицей порхая между ветвей. Дэниэл внимательно смотрел на него, стараясь припомнить, сколько тот выдул за прошлый вечер. «Не болит голова, Мэлони?». «Болит у тех, кто пить не умеет», – ухмылялся итальянец, отодвигая ногой полный короб. Дэниэл сам бы крепок, жаловаться не приходилось, но солнцепек и нагрузки сказывались – бывали дни, когда потряхивало и мутило. «Чего задумался, Плейнвью? О девках замечтался?». «Вроде не на плантации», – сквозь зубы отвечал управляющему Дэниэл, и вновь принимался за работу, хоть от натуги тут же чернело в глазах. Вечерами Мэлони зазывал к себе «на разговорчик»: Дэниэл опять шел лечить садняющую спину так, как лечили ее здесь все – стаканами крепкого. Прошло две недели: он не так уж много заработал, если не считать колющих болей и мозолей на руках. Мэлони, разок в края надравшись, показал ему медную коробчонку, полную мятых десяток. «Скоро я уеду, Даниэль. Скоро я поеду к океану». Его темные глаза горели – и вовсе не той мутью, какую дарило дешевое пойло. От его взгляда сердце Дэниэла гадко подскакивало – так Мэлони был доволен и судьбой своей, и тем, как складываются дела. В амбар, где хранились коробы, заходить разрешалось немногим, но пролезть через дыру в заборе и чуть подтолкнуть хлипкую дверь – кто ж помешает? Дэниэл знал, что ребята иногда воруют там доски, чтобы чинить старые кушетки и строгать щепки для печек, но сам этим не промышлял – печку он топил раз в пару дней, а спалось хорошо ему и на ломаном лежаке, лишь было бы чем залить горло. Как-то вечером, по дороге к Мэлони, он заприметил парня, который украдкой выглядывал из-за забора, околачиваясь возле амбара, и, видно, совсем не хотел, чтобы его одергивали. – Квентин? Парень тут же въерошился, насупился, натянул кепку почти до ушей – свой не свой, но хорошо, когда секрет знает один, а не двое. И все же желание поболтать в нем победило – заговорил. Дэниэл и не окликнул бы его, если бы не знал, что он балабол. – Да вот, смотри, – показал он Дэниэлу персик с темным, давленым бочком, – Это я у себя в ящике нашел. Проверил на всякий – перед тем как они сами проверять начнут. – Подбросили его тебе? – Да куда там, – простодушно ответил Квентин, почесывая веснушчатый нос, – Сам проглядел, мне разве сложно? Но они подбрасывают, Дэниэл. Стиви дело говорит, точнехонько подбрасывают, им-то и удобно перед получкой. Иди и ты тоже проверь – лишним не будет. Квентин кинул персик подальше и потянулся к баракам. Дэниэл задумчиво глядел парню вслед. Сизой струйкой курился дым не затушенной сигареты. В своих коробах Дэниэл нашел две гнилушки – мягкие их бока уже начали чернеть. Он с силой вдавил пальцы в один из персиков – тот жидко размазался по ладони. Одним этим движением он спас ровнюсенько половину своего жалования. Косые лучи, пробиваясь из щелей деревянных, светлых, словно медом помазанных стен, падали на земляной, ничем не покрытый амбарный пол. Сладко пахло фруктами, терпко – сухим нагретым деревом. Дэниэл огляделся, повертелся немного, пробежался глазами и наконец нашел, что искал. В коробах Мэлони ни единого брака – как на подбор, бери и торгуй. Он бросил в один из коробов свой подгнивший персик. Крышку закрыл аккуратно, задвинул гвоздь на бороздку. «Скоро я еду, Даниэль. К океану». Мэлони был уже порядком навеселе, когда тот к нему заглянул. «Да. Поедешь, конечно.». Они пили долго, разошлись далеко заполночь, Мэлони особенно охоч бы поболтать. Дэниэл, вяло кивая, слушал про маленький городок где-то в Сицилии, про глупую ссору с глупым и потому мертвым человеком, про семью, чуть собравшую деньги на билет в Америку, про белое платье умершей от тифа сестры, про фруктовые сады там и здесь, про каменную церковь на краю городка, в дыре фундамента которой местные мальчишки прятали найденный где-то пистолет с поломанным карабином... «Ты спишь, Даниэль? Не спи». Мэлони широко улыбался, тряс его за плечо, осоловелого, разморенного теплом и вином. «Верно, поздно. Иди спать. Спина не болит больше? Жалко тебя, не умеешь в саду работать. Выпей ещё, чтоб не болело. И иди спать». Утром было совсем паршиво – наизнанку вывернуло раза три, не меньше. Хмурый управляющий выдал получку – половину он тут же оставил в лавке, накупил мяса, круп, спичек, мыла, отдал жене лавочника залатать одну из рубашек. Краем глаза видел недовольного Мэлони – он что-то объяснял управляющему, раскинув короткие руки как пингвин – крылья. Дэниэл работал в тот день спустя рукава, то и дело отходя посидеть в тени, выпить воды. Приставив ладонь к слезящимся глазам, смотрел он на Мэлони – смурного, всклокоченного, резкого. Итальянец собирал фрукты все так же скоро, как и раньше, но без обычных мягких своих песен. Вечером – вновь к нему домой, «на разговорчик». «Они мне закинули, Даниэль! Чтоб не платить! Какие ублюдки!». Дэниэл кивал, грязно ругал управляющего, разливал по стаканам. Он был аккуратен, и в амбаре бывал не часто – тягался как кошка туда ближе к получке. Проверял свои короба, подкидывал в чужой. Лицо Мэлони с каждой неделей становилось все жёстче – круглые было щеки свисали плотными складками, яркие глаза заплыли, превратились в узкие щелки. «Нельзя так работать. Нечестные люди. Нечестная работа». Дэниэл соглашался – а что делать, другой-то нет. У него самого все продумано: как заработает немного – сможет арендовать клочок земли неподалеку от Амбертауна, будет добывать там серебро. Собственное дело всегда хорошо – а с напарником пойдет ещё лучше. «Я такое не умею», – грустно качал головой Мэлони. Я умею собирать фрукты. И хорошо умею, пока мне не подкидывают гнилье». Он, было чуть успокоившись, опять начинал краснеть и кипятиться. Дэниэл лениво вытягивал ноги, запускал ладонь в темные волосы, наблюдал за тем, как итальянец ходит из угла в угол, косолапя словно медвежонок. Сам шел домой, шатаясь, под утро – небо было ласково-розовым, ясным; горячее сухое лицо обдавал игривый ветерок. Перед тем как зайти в свой барак, долго стоял, пытаясь отдышаться. «Черт тебя дери, Плейнвью, четыре утра! Нам через два часа надо в саду быть, ты не сдохнешь?». Дэниэл молча покачал головой, никто так и не понял, что это значило – то ли «не сдохну», то ли «не знаю». А потом все только и говорили о том, как грязный итальяшка разбил угрюмому молчуну нос. Два дня успокоиться не могли – давно уже в этих садах не случалось ничего такого, обо что можно было как следует заточить языки. Их, сцепившихся как черти, катающихся по земле, разняли на заднем дворе, рядом с амбаром – Мэлони истошно вопил, размахивая кулаками направо и налево, Дэниэл отирал рукавом темное от крови лицо, и раз за разом задавал один и тот же вопрос – хочешь сказать, что это я мерзавец? Хочешь, да? Хочешь сказать, что это я...? На весы людского гнева уложили поочередно две правды. «Он черт! Он подкладывал мне гнилье! Я его за руку поймал! Я пошел за ним в амбар и увидел как он мне забросил дерьмо! Он черт!» «Это я поймал его. Он закидывал гнилушки всем нам, он в сговоре с управляющим, а половину сэкономленной выручки забирал. Вот почему в ящиках у каждого находилось. И себе иной раз кидал, чтоб обошлось без подозрений. Я выследил его, и паршивый итальяшка за это стукнул меня по лицу. Вдарьте ему как следует, парни». Парни размышляли недолго – Мэлони смело кинулся драться со всеми сразу, но вскоре лежал на земле, и лишь поскуливал, когда удары приходились уж слишком сильными. Ногами и руками эти люди безжалостно выбивали дух из того, кому вынесли приговор в неудачах многих недель. Дэниэл ушел – сослался на то, что ему нужно промыть лицо. На следующее утро итальянца в садах не было – говорили, что как только он отлежался и чуть пришел в себя, то собрал вещички и пешком потянулся по магистрали в сторону побережья. «Туда ему и дорога. Может теперь денег побольше будет». «Не он, так кто-то другой – управляющий крысу всегда найдет». «Сам ты крыса, Стиви – больно болтаешь много». Дэниэл проставился в тот вечер – вытянул на радость сборщиков пару припасенных на черный день бутылок виски. Кто-то принес ещё выпивки, Ник пригласил пару местных девчонок, и те тайком пролезли через дыру в заборе, хихикая, тут же друг друга одергивая, но снова беспомощно прыская со смеху. Кто-то играл на гитаре, кто-то – на губной гармошке, девушки умудрились даже потанцевать, хоть места в бараке было с лоскуток. Настоящий праздник получился, не хуже какого-нибудь дня рождения. – Почему вы поверили мне, а не ему? – Дэниэл оторвался от бутылки, и мутно глядел на одного из соседей, сидящего рядом. Тот ему ответил таким же пьяным, рассеянным взглядом. – Чего? – Почему вы подумали, что это он подкладывал гнилье, а не я? А вдруг я соврал? – он широко, свободно ухмыльнулся. – А ты соврал? – Нет. Поклясться могу. Хочешь, поклянусь прямо тут? – Дэниэл приложил к влажному лбу два пальца, словно собрался креститься. – Да зачем? – равнодушно пожал плечами сосед, – Итальяшка выделывался много, как-то сильно гладко у него все выходило. Он, знаешь, типичный такой надувала. У меня на таких глаз наметан. Лицо Дэниэла как-то странно скривилось; он отвернулся, не стал продолжать разговор. Когда до него дошла очередь говорить очередной тост, то пить он приказал за кретинов, остолопов и придурков, которыми полнится земля. Предложение это сборщики поддержали звоном бутылок и счастливым гоготом. Дэниэл смотрел на то, как решетка окна разрезает небо на ровные, темные, без единой звёзды квадраты. Сосед хотел было подшутить и крепко хлопнул по больной спине – он вздрогнул всем телом, грязно выругался, после чуть не полез в драку. Больше к нему до самого утра никто не обращался, оставив пить в своем углу от греха подальше.***
Спустя неделю Дэниэл, забрав последнюю свою получку, ушел из садов навсегда. Накопленного хватало на то, чтобы начать в одиночку кормиться добычей серебра. Наконец он честно сможет получить то, что ему причитается у шлюхи-земли. Сможет называть себя настоящим старателем.