На открытом пространстве

            Рина вышла из перелеска и посмотрела в небо. От облака к облаку промелькнуло несколько чёрных точек, и только Рина собралась сделать шаг на поле, как прямо над ней, едва не задевая деревья брюхом, стремительно пронеслась еще одна гиела, это произошло настолько быстро, что шнырка едва успела отступить за дерево. Наездник был настолько рядом, что Рина слышала треск шокера и окрики, и молилась, чтобы мужчина не обернулся. Идти через поле было нельзя, так учил Меркурий. Оказавшись на открытом пространстве, шныр становится виден и уязвим для гиел и их наездников. Тихо выругавшись себе под нос, Рина снова зашла в перелесок, чтобы там идти до ШНыра десятой тропинкой, продираясь через кусты и заводи. Иногда она ненавидела себя за свою брезгливость: те же Родион и Штопочка спали на голой земле и пили воду из грязных водоёмов, что было очень глупым с точки зрения человеческой, но зато правильным для шныра. Она же начинала беситься от простой прогулки через кустарники, выдирала волосы, застрявшие в листьях, отталкивала шипастые ветки и тут же получала ими по лицу, из-за чего еще больше злилась и ругалась. Новые кроссовки проваливались во влажную землю, за несколько минут превратившись в грязные мокрые тряпки, потеряли форму и неприятно хлюпали.       Рине как никогда хотелось очутиться в большой отцовской квартире, и чтобы кто угодно другой выполнял её каприз. «Не холодно ли тебе, доченька? А кушать не хочешь? А давай закажем, а давай то, а давай это…» почему-то сейчас не хватало именно такой навязчивой заботы и чуть ли не одержимости. Рину было потянулась к телефону, но вовремя вспомнила: Долбушина больше нет. Она не зала, не было ли его теперь вообще или он мог бы когда-нибудь вернуться, но теперь Рина чувствовала острую его нехватку.       Нехватку отца или нехватку одержимой нездоровой любви?       Это было, по-сути, уже абсолютно неважно. Теперь Рина должна была всё делать сама, будто с легкого начального уровня в игре её перекинуло сразу на сложный. Больше нельзя было бездумно врываться куда не надо, потому что папа спасет. Больше нельзя было не беречь вещи, капризничать, будить Лиану среди ночи, потому что захотелось вдруг увидеть отца. Лиана, к слову, исчезновением Альберта Фёдоровича не сильно обеспокоилась, лишь позвонила Рине однажды, чтобы попросить больше её не беспокоить по пустякам.       Рина остановилась и со злостью ударила очередную ветку. Ветка тут же ответила ей тем же, разбивая губу и едва не выбивая глаз. Шнырка согнулась, держась за лицо, и тут же услышала окрик сверху. — Это не дочка Долбушина? — долетел до неё голос чуть левее первого. — Вроде она, — ответил сразу же второй голос.       Рина обернулась в тот момент, когда что-то неумолимо быстро летело ей в голову. Она не успела увернуться, и тут же завалилась на спину, путая местами небо и землю. Две гиелы пролетели совсем близко и опустились на поляну. — Ты чего наделал?! — крикнул один всадник, соскакивая с гиелы. — А что мне будет? — противно усмехнулся второй, и двинулся к Рине, потирая руки, — Долбушина-то нет больше, а вот шнырка тут есть.       Рина лежала, безразлично глядя в небо, периферическим зрением наблюдая за приближением ведьмаря, и даже не пыталась встать. Трясущейся рукой она коснулась нерпи, которая, на удивление, была заряжена, и тут же оказалась на поляне перед ШНыром. Уже с нее, едва поднявшись, Рина видела, как два её преследователя снова взлетают. Не удержавшись на трясущихся ногах, Рина завалилась на бок. К ней уже спешил кто-то из старших шныров, но Рине было всё равно.       Она больше не под защитой, ей больше не безопасно, она теперь, словно на открытом пространстве — вся на виду и абсолютно ничем не защищена. И разбитая чем-то тяжелым бровь, подступающая тошнота и раскалывающая голова были ярким тому подтверждением.