Oh, I know a place we could go. Unpack our bags and we'll call it a home. The sea will sing our minds to sleep I know a place we could go
Они бегут; одна пытается нагнать другую, и бегут мозолями на пальцах, брызгами солёного моря, огнем по венах и желанием под лёгкими, чуть слева, вспышками воспоминаний; яркие искры от солнца в искажении воды. Мы такие глупые. Глупые и влюбленные. Не в друг друга. «Но в кого тогда?» – вылетит на ветер лёгкий щебет птицы и затихнет. В жизнь. (Влюбленность пройдет, сложиться морщинами на лбу, поседеет в волосах и согнется в позвоночнике. А друг друга надо любить. Вслух это не скажется никогда. Все знают). Эти двое всегда бежали где-то рядом в годах, оседая словно дым в лёгких, без которого жить можно – вот только не хочется. А сейчас они впереди, будто по ту сторону зеркала. Своего отражения не видно: его нет. Но на самом деле же есть. Тоже всегда было рядом, скрепляло, как частичка пазла. Стало причиной всему. (Этого тоже никто не скажет, даже достоверно уже не узнать, но ощущается правдой). Они красивые. Безумно. Скульптуры так не умеют – только и могут, что застыть в своем великолепии, безжизненно замерев в веках. А они двигаются, ногами поднимая маленькие бури, брызгая друг на друга, задыхаясь в смехе. Невольно вспоминаешь как когда-то в женской школьной раздевалке так же раздавался смех, немного ломанный, громкий и по разным глупым причинам. Кольнуло ностальгией. Она подходит – забавная – тонкими ветками ног и наливным вишнёвым цветом волос, коротких, таких же стриженных как и у тех, кто поет про жизнь откуда-то из Кореи; спрашивает, где вода. Вода везде, солнышко, а питьевая в пляжной сумке. Говорит спасибо, счастливо улыбается, стекает солёным морфием на коже. В уголках глаз собираются морщинки – любуюсь открыто. Напоминаю не забыть нанести крем для загара и щипаю над коленкой. В ребра в ответ приходит возмущенный тычок, и наступает маленькая борьба – руками, взглядами. Прямо будто девятый класс опять перед глазами, первая четверть, и множество надежд на будущее. Мы с ней с пятого вместе: наливными дождями после школы, пилотами и К-попом из наушников, нарисованными фильмами с экранов. Всегда милая, в своем мирке временами и тихим голосом. Будто так было всегда, и всегда будет, как очевидные вещи. Она нависает сверху, вот ладонь пихает в плечо – хватаю и бессовестно целую костяшки пальцев, второй рукой прижимаю к себе, смущаю. Смеётся.You’re falling further down but I’ve got you by a thread. I wrap the chord around my arms until my hands start to turn red. But it’s not enough, it won’t be enough to save you.
А вот и другая зовёт, стоит в воде. Небольшая состыковка останавливаться, мы оборачиваемся. Она говорит что-то криком чаек и шумом прибоя издалека. А обычно слышно бархатом на губах и хрипотцой, что отдает где-то в груди. Так же в груди отзывается это нечто когда смотришь на каре этих темных ломких волос, красивый ровный нос – хочется укусить нежно; руки, в этот раз с кислотно жёлтым лаком на ногтях, – они часто гладили и зарывались в мои волосы, пока из уст лилось откровение. Она показывает что-то, а без очков далеко не увидишь. Придется подойти ближе. Кукуруза летит из рук, когда за них тянут, поднимают на ноги. Вишневый вздымается, на бегу путается. В омуте жары на все смотришь как сквозь толстое неровное стекло, мысль плавиться, только и остаётся что слепо следовать за этим цветным путеводителем, что всегда был чуть ниже в росте, чем собственный. Такое родное чувство. Холод обжигает ноги. В голове светлеет. Лицом можно почувствовать эту прохладную пару над водой и ощутить соль в волосах, на теле. Тогда наступает умиротворение – звуки обволакивают со всех сторон: гомон пляжей, взмах крыльев птиц и всплеск в собственных ногах. Хочется глупо лучезарно усмехаться и падать со скалы в воду. Но тут все ощущения начинают кричать – тело полностью оказывается в воде – и, судя по всему, та потасовка на суше закончилась только сейчас, толчком в воду. Кожа будто обволакивается шелком, расслабляется. Глаза закрыты, а так хочется открыть и четко увидеть весь подводный мир, стать его частью. В ушах как будто начали петь киты из глубин черноты океанов.It’s alright to feel a little bit of darkness now and then. I know I’ve said it once but I still tell myself again and again.
Хочется вернуться куда-то в невинность годов, где все ещё три человека сидят на кухне одной из них, на зубах хрустит жареный острый картофель, хочется начать бездумно танцевать, а на компьютере играют титры «Похождения Императора». Тогда все казалось слишком далёким, чтоб думать о «потом». Воздуха не хватает, а остатки давят изнутри, приходится заканчивать с ролью утопленника, резко становясь на ноги. Смех, доселе не слышный под толщей моря, накатывает водопадом, щекотит уши и живот, бросает тепло пятнами по телу. Оказывается, она показывала нам в воде на медузу – большую, намного больше, чем ладонь. Сидит на корточках теперь, отсмеявшись, рассматривает. Руки сами тянутся приобнять сзади и тоже, через чужое плечо, думать – как бы забрать с собой. Только сейчас, по колени в воде, их видно. Дыхание опаляет чужое ухо, в него раздается предложение устроить охоту – эффект, как на рычаг нажать, после чего процесс запущен. Бегать за ними не приходится, а вот взять на руки удачно – проблемно. Откуда-то достали ведро. Слышится шутка про слизь, такая неуместная в своем контексте, что хочется стукнуть за нее, или накрыть рот с розоватыми, мягкими, объёмными губами своими – за шутки, за Молко на двоих, за лягушек, за доверие и за все на свете и чуточку больше; каждый раз, когда закрываешь глаза при этом, немножко все будто проваливается на самое дно; и ничего не мешает целовать: ни разница в росте, как это бывает обычно – приходится тянуться к губам вверх; ни жара, ни редкие люди, что, даже если смотрят, не хотят в этом удушье под солнцем задумываться о посторонних; ни шутливое: «Какое безобразие, снимите комнату», – от трёх других дев, что наконец вернулись из маленького магазинчика с мороженым рядом. А ещё у одной из них в руках арбуз.You are like me, oh, could we leave?
Теперь в ведре с водой плавают прозрачные склизкие студёнистые животные. Откуда они приходят? Из полипов, говорит интернет. Из бездны неизведанного, скажу, оттуда, куда не достигает свет солнца, где плавают рыбы с подсветкой и обитает легенда. Хочется верить с свои убеждения. А их, медуз, не отпустят из ведра до самого ухода домой, как трофей оставляя под тенью зонта рядом с подстилкой. Где-то плавятся под градусами высокие башни домов, камень преет, влага паром поднимается с растительности и одаряет прохожих. Но не здесь. Где-то гудят машины на трассах, мигают сигналы, слышны сирены или лают псы. Но не здесь. Где-то что-то происходит, но не с нами. И поэтому можно не заморачиваться, пока солнце заново не встало над головой, помня все. Но об этом мы подумаем завтра. Забавы в море перешли на второй план, ведь солнце беспощадно к замороженному льду и молочной сладости на палочке. Когда в руке ничего не остаётся – голова тяжелеет, накатывает сладкая нега по телу. Глоток холодного пива слегка помогает, и все равно клонит куда-то назад. А глаза следят за ними пятерым, ловят движения губ и торса, кажется, идёт разговор о фильме, или о работе. Тело ложится, а рядом как раз ноги – не свои, те, на которых можно лежать во время туристические поездок, когда перед вами костёр, чужие дети и звук гитары. Она, такая добрая и веселая, не против: кладет руку на голову и слегка взъерошивает, приятно проводя ухоженными светло-розовыми ногтями по коже головы. Чужие длинные волосы лезут в глаза, но это совсем не мешает, лишь слегка пускает щекотку по скулам. Сверху раздаётся красивый смех из-за немного скривившегося лица на своих ногах, после продолжая разговор, уже другой. Самая ответственная, ведь когда все забыли, она взяла и крем от загара, и дополнительные покрывала, и воду. Не страшно даже уснуть и доверить себя на мягкости бедер. Кругловатое личико и яркая улыбка располагает к себе людей. Мы всегда самые взрослые – а она к тому же безнадежный оптимист – в поездках, куда нас брала ее мама, опытная туристка, а ещё наша былая учительница трудов. Но сейчас, где нет ни планов, ни заданий, можно и самому вести себя как ребенок. Как ребенок прижаться, наивно смотреть на вещи и говорить прямо. Любить чисто, как только они умеют. Мы тоже умеем. Научились заново, не желая отпускать вновь. Перед легким снов в голове проскакивают фрагменты из летнего лагеря и длинные походы по горам. Солнцепёк часа дня сходит, а птицы всё кричат. Сходит сонной дымкой, оранжевым небом и прохладным ветром с моря, и все равно тепло. Где-то на пляже друг на друга кричит женатая, судя по всему, пара. Ребенок играл рядом с песком. – Отношения это ужас, – сказали прямо рядом, над ухом. – А у тебя их разве нет? Или вы уже успели разбежаться с ним? – Не разбежались, потому и говорю – кошмар! – А на самом деле же влюбленные птички. В ответ приходит возмущенное шутливое фырчанье. – Хорошо, что у нас их нет, – отвечает уже третий голос. – Ага. И целуемся мы просто так, – слегка посмеиваясь говорит бархат с хрипотцой немного погодя. – Целуемся мы потому, что хочется, – отвечаю сонно, но резко и тепло смотрю прямо в глаза шутке, и дыхание ее один раз даже сбивается от нежности. И все. Никаких ограничений и пошлостей, просто целовать хочется иногда этих безумцев – таких родных. Вскоре опять становится тихо.Me and the dragon can chase all the pain away So before I end my day remember My sweet prince, you are the one.
Из сумки выкатывают мяч, лениво подбрасывают и предлагают сыграть. Сетки нет. Ну и не надо, хотя человек то шестеро, как раз три на три бы вышло. Подбрасывается мяч, а такое чувство, что верх взмывает часть тела и будоражит кровь, касаясь подушечек пальцев: мозолистых, нежных, сухих, мягких – у каждого свое. Кожаная поверхность отбивается от запястий, летит за голову, возвращается в круг, а за ним тянутся картинки прошлого: восьмой класс, первые попытки учителя поставить на игру волейбол: кто-то был рад, другие стонали и просили оставить баскетбол, некоторые безразлично смотрели в пол; девятый класс, один из мальчиков с силой впечатывает мяч в пол команды соперника, слышаться радостные вскрики и победный клич, пот стекает ручьём, руки трясутся, жар растекается по телу, и ноги косятся. И мы играли, пытались быть полезными, заводились; десятый... Мяч со всей мощью улетает вдоль водной глади, по песку, закатывается в щель между большими валунами, что отгораживают эту часть пляжа от других. Похожи на возвышающихся над землей стражей неба, бросают резкую тень под собой. Смотря на них, кажется, что все вокруг холодеет, обретает рамки и молчаливые правила. А когда приближаешься – стараешься не смотреть в глаза, которые сознание дорисовывает на каменных физиономиях. Не хочется стать под их суд, его не выиграть. У себя его никогда не выиграешь. На берег выносит зелёные и коричневые водоросли, от них стойкий морской запах, как на палубе после недельного заплыва – хочется смыть с себя, если не привык. Здравый смысл оказывается не самым здравым, и бежит к ним, водорослям, чтоб по-детски налепить на плоский, загорелый живот и швырнуть парочку в голову другим; у здравого смысла веснушки рассыпаются звёздами под глазами и на переносице, вьются тёмные волосы и красивое лицо с тонким носом, выразительными глазами и пушистыми ресницами. Она всегда кажется самой взрослой, смышлёной. Но стоит войти в доверие и тебя сметает бурей разнообразнейших эмоций и жестов, неожиданных желаний и действий. Глоток свежего воздуха среди будней однообразия. Ответ на дерзость не заставит себя ждать, и начнётся бег. Кто за кем, другие от всех. Вздымается под пятками песок, пыль под сухой высокой травой за линией пляжа, вода по краю берега. Люди посмотрят осуждающе: мол – взрослые женщины – носятся и смеются слишком открыто. Люди глупые. Потому что мы все ещё дети – наивные, инфантильные, пока «взрослые и серьезные» только и позволяют со своим взросшим в сознание стыдом молча сидеть или скромно плескаться рядом в воде. (Дети, хоть и немножко сломаны жизнью. Этого никто не покажет чужим людям). Страшно, когда бегут исключительно за тобой – адреналин скачет сильнее, чем мяч пол часа назад, хочется заставить себя бежать быстрее, и даже не важно куда. Да, не важно – куда и как, просто хочется бежать, подальше, чтоб босые ноги над песком словно с каждым разом всё выше и дальше скакали, чтоб ветер бился в лицо и бросал пыль в глаза; чтоб кроме этих ощущений ее было никаких других, забылось все. Уже и под стопами оказывается мелкий камень, слегка неприятно отдает в кожу, но – без разницы. Дорога заворачивает на подъем, отдавая в ноги земляной дорожкой, а по бокам сухая трава и редкие деревья. Сзади уже никто не догоняет. Такое чувство, что с самого начала не догоняли. Даже не слышно уже ни чаек, ни людей, а ноги отчаянно несутся все вперёд и вперёд. Они выносят тело на гору. Дышится в конце тяжело, приходится поставить руки на колени, пытаясь захватить как можно больше воздуха. Но тут ветер с новой силой бьёт под дых, заставляя поднять голову и выровняться, стараясь удержатся на ногах, ведь действительно будто сносит, задирает рубашку до самой груди, треплет ее. Хочется то ли опять задохнутся от зрелища, то ли закричать. Странная эмоциональность затапливает собой. И все как на ладони: полоса песка пляжа, люди-горошины, огромные, как казалось ранее, камни вдоль воды где-то слева. На горизонте контрастом стыкуются синее море и бескрайнее яркое небо, что врезается в глаза и следы памяти оранжом яшмы вокруг слепящего диска солнца, переходя в жёлтый турмалин, сглаживая ощущения нежным розовым над головой. Этого красного так много, что ещё чуть-чуть и он загорится пламенем где-то там, вдалеке. А если поднять взгляд выше, ещё выше, то за спиной будет бесконечная чистая синева, что затягивает в себя.Everyone and everything around me's always changing, everyone except me. I'm stayin the same as if I was nothing I dont sing my songs I bleed them, I don't write unless I mean them. Without cold the snow's just rain, without my voice it's all the same It's ok we're just scared.
За спиной не слышно шаги, их и не будет. Сюда никто не пойдёт. Но этого и не нужно. Они знают – вернётся. Появляется желание остаться на краю и врасти кустом шиповника, навсегда застывая в этом моменте, а потом днями раскачиваться на ветру, ночью тихо шептать одиноким сбежавшим, что на самом деле все не так. Но ноги всегда сами возвращают. К ним. В душевный дом. Но ещё чуть-чуть, немножко постоять на краю мира не так уж и плохо, наблюдая за перекатами оттенков рыжего и лимонного, врисовывая их на кромках у сердца. Путь назад словно в тумане на памяти и приятной усталости покалываний в ногах. Уже видно и дорогу обратно на пляж, и свое место, и их. Хочется повалиться где-то на пол пути, чтоб потом донесли на руках, но совесть, которая все ещё жалобно стонет где-то внутри, сдерживает. Наконец-то добрались до арбуза. Осталось всего несколько кусков, их, не сговариваясь, оставили сбежавшей. Хотелось бы плюнуть на это дело, залечь под покрывало, но сладкое само манит, как будто если не сейчас, то потом уже никогда не попробуешь. Поначалу хотелось кусать аккуратно, но когда на кусок в руках позарились, пришлось пересмотреть этот пункт и набрать скорость. Одна из семечек полетела кому-то в купальник. Вторая прилетела в ответ. И вот, уже десятки других прилетают то в голову, то в живот, то в ноги, а сок мажется не только по рукам. Корки уже решили не трогать, а по пути обратно выкинуть. Но кто-то случайно задевает ногой то самое не-пойми-откуда ведёрко и медуз в нем. В панике, с руганью, все оттаскивают вещи подальше от пятна воды, а потом собирают страдальческие тушки обратно, и все же здравый смысл относит их наконец в воду. Липкие пальцы с песком слипаются, да и трусы все тоже в нем, странно ещё, что не рот. Потому, никого не предупреждая, даже не снимая рубашки, срываюсь с ног прямо в воду, не привыкая, а ныряя с головой в теплое вечером, как молоко, море, беспокоя водную гладь. Довольно быстро рядом оказываются и другие, смывая с себя остатки арбуза. В голову ударяет идея, и, подкравшись, руками хватаю тонкие лодыжки, резко дёргая. Отчаянно гневно выкрикивается имя, а после раздаётся всплеск. И смех всех разом. Вот только когда в воду летит ещё двое, им становится не так забавно, как раньше. Невольно делятся на команды, и так вышло, что веснушчатое личико само подошло, завлекло меня рукой и теперь мы вместе, и ещё с надёжным плечом рядом, лицом к лицу стоим к своим соперникам. Самой первой в воду тогда полетела вишенка, так что жажда мести так и плескалась в глазах. Однако целью в этот раз была другая. Поэтому, увернувшись, закидываю руки на шею высокой особе и вместе с собой скидываю вниз. Чтоб захватить воздуха приходиться сесть обеим, и азартные глаза с вызовом смотрят, в этот раз на одном уровне, переворачивая горы и любые горизонты, находя себя. Рядом маленькая война в маленьком море затихает, и все то лежат на воде, то сидят, плещутся. Невольно лыбишься. Уже на суше, когда все высохли и убирают беспорядок после арбуза, на плечо ложится ещё одна коротко стриженная каштановая голова, а сзади раздаются шуршания и возня. Вскоре все садятся на подстилку, ложась рядом или на друг друга. Прямо как и всегда, на диване, на полу; в квартире в гостях, слушая, как льется мелодия, а потом дружно хлопая и закидывая цветы на пианино, прося «на бис»; в парке рядом с озером. Состав компании меняется, кого-то нет, у кого дела, но всегда чувствуешь себя хорошо в кругу. Это тянется со школы, когда только первый раз группа уставших решила зайти попить кофе. В маленьком заведении возле перехода всегда было пусто, а место, где сидели посетители, граничило с магазинчиком со всякой канцелярией внутри первого этажа здания. Молодая хозяйка всегда была рада нам. А мы обожали сидеть и разговаривать не о чем, а нас было слышно на весь первый этаж, хотя мы и пытались говорить негромко. Но никто не просил быть тише. Такое откровение: дать лицезреть себя полностью, читать душу как открытую книгу. И в этом сплетении тел нет ни пошлости последних столетий, ни статусов, ни пьедесталов, на которые забрались Боги, лицемерно смотря на все сверху вниз. Знали бы они как люди завидуют птицам – самолёт тому доказательство. А мы не завидуем, это нам завидуют. Они же. Ведь мы умеем любить так, как они не смогли, пока были живы.Give me all your love 'Cause for all we know We might be dead by tomorrow.
В центре из забавной кучи одна лишь фигура сидит прямо, поглаживая плечи других под руками, и говорит что-то тихо, словно убаюкивая, некоторые отвечают. Та, что стояла рядом, пока другие убирали вещи для того, чтоб сесть. Она с добрым смехом в глазах смотрит на всех, по-матерински стойко сидит, поправляя очки на носу и челку коротких волос на бок. Там, где ее присутствие, всегда будет уместно слово «мы», в ночных честных переписках, эмоциями на двоих, философией в блоге в телеграмме и смазанными фото. Она всегда дополняла это собрание всех характров воедино своей мягкостью. Хочется всегда так: валятся рядом и слушать ее, слегка обнимая одной рукой, пока рядом лежит родной темный цвет каре, который можно гладить сколько угодно, говорить какие-то глупости и получать такие же глупости в ответ. И даже не замечаешь, как воздух остывает и начинает морозить. После ее прихода, скорее всего, все пошло с новой силой, навалилось волной, и до сих пор последствия происшествия действуют на нас. Наше нахождение тут одно из доказательств. (Доказывать тут даже не надо на самом деле ничего и некому). — Давайте представим, что мы все моряки, – шелест деревьев за спиной. — Ну-ну, — недоверчиво, — век в море, несходимый загар, жена не верит, что ты ей не изменяешь и уходит, а ты все пахнешь рыбой, табаком и выпивкой. — Поматросила и бросила, а нормальные жены понимают, – подмечает оптимист. — Нормальных нет, – присоединяюсь к разговору. – А матросы все геи. Либо жиголо. — Мы тоже. Геи. А ещё пахнем выпивкой. — Которая, кстати, уже закончилась. Мы — свободные люди, утопающие в самобичевании и работе. И учебе, — высовываю на этом слове язык. — Утопающие все же, как некоторые моряки, — первый голос вернулся. — Моряк, что не умеет плавать – не моряк, а максимум доктор на корабле, — ворчу. — Ты тоже будешь доктором. — Ага, хирургом, — весело подхватывает кто-то справа. (И вслух никогда не выдастся, что это страшно – хотеть быть и идти на хирурга, а ведь патологоанатомом легче). Вскоре янтарь неба переходит в флюорит, северное сияние. В этих местах его не бывает, но хочется верить. Он отдает чем-то сокровенным, тем, что не сказал бы в ярких пылающих огнях солнца – даёт показать страх, отдает губительной надеждой. «Что скажут родители?», «Зачем это всё?», «Люди не примут, осудят». В полутьме жмущихся к друг другу людей раскрывается разбитая чаша, склеивается разговорами и мыслями на всех. Рассыпается вновь. Собирается. Слишком много осколков и чаш. (Этого никто не скажет, но все будут продолжать собирать воедино столько, сколько потребуется). Отчаянно хочется выдохнуть это все из себя. Руки находят помявшеюся пачку, рвано достают одну из сигарет, кладут между губ, слегка с заминкой поднося зажигалку. Курить плохо. Но как иначе, когда второй вариант – бросится в воду с моста. Дым уносит вверх витиеватыми тонкими узорами от подпаленного кончика, в легких чешет, а в горле горчит. Должно быть приятно, но чувствуется просто никак. Молчание прерывается музыкой из телефона. Кому-то звонят – переживают, наверное. Никто не знает где мы. А потом самая запасливая из всех достает бенгальские огни. От восторженного возгласа по открытой местности прокатывается эхо. На щеке отпечатывается поцелуй, а из рук выхватывается палочка. И тогда мир словно переворачивается в своем свете: там темнеет, а рядом – прямо на руках – горят фейерверки. И словно звуки фауны никогда не бывали в этих местах, затихая на фоне далёкого шума прибоя и шипения белесых огоньков. Мысли, ранее в куче, теперь будто сложились по полочкам и играют в старых кассетах на большом проигрывателе. Вспоминаешь невольно, что в свои годы обычно достигают успехов, заводят семью и оседают на месте. Родные, те, что кровные, говорят задуматься о личной жизни и будущем муже, а получается лишь думать о мальчиках и мужчинах в платьях. Или о девочках – в купальниках, потому что сейчас ни чем другом не получается. Просто хочется верить в одну маленькую истину среди тысячи других: для каждого мальчика есть свой мальчик. А у девочек есть девочки.They're so pretty with their button-up shirts.
Вообще думается обычно лишь об учебе. «У студентов намного больше времени», – говорят. Они не пробовали нести на себе ответственность за будущие жизни других, быть тем, кто похоронил себя в медицинском словаре. Только и остаётся, что цепляться за спокойные летние дни, вырванные из серости будней. Спонтанные, которых никто не ожидал, но вот мы: почти нагие, сбежавшие от города как можно дальше, с загаром, бегаем за косяками рыб; в один день так случайно оказалось, что у всех выходные, и сорвались. Тяжело, когда от тебя чего-то ждут, а ты как ребенок все ещё просто радуешься медузе в ведре и солнцу. Но так и должно быть, взрослеть не обязательно. Потому что сейчас есть шум моря из ракушек, сейчас есть тепла по бокам и звёзды на руках; Потому что эйфория течет и стягивается узлом в низу живота, искрясь словно те же огни. И мысли уходят, просто сбрасываться с плеча в бездну простоты. За то появляется идея. Эта идея мажет ярко красным по своим губам, от чего при дневном свете лицо казалось бы бледнее обычного, за то тонкие, обычно розовые, стрелы пылают алым и к своей цели прилетят вот уже сейчас. Следы остаются на лбу, у другой на скуле, где-то у глаза на носу у третьей, у кого на подбородке, прямо возле губ, а ещё у последней в очереди прямо на губах. У себя помада слегка смазывается, а лицо по-дурному светиться счастьем. И никто завтра не спросит откуда на женском лице чужая помада, потому что рядом, кроме нас, никого не будет. Родители не узнают, что девочки любят девочек, друзья не увидят, не услышат и другие, кого здесь не было. Мы слишком большие стали, чтоб волноваться об этом. Такие далёкие и в тоже время самые близкие люди. Удивительные, завораживающие, единственные.Actually you know what, The way things are isn't good enough. We're alive and we're here. Listen please cause we're scared. We're alive and we're here. We will scream til you hear.
Чёрное небо высыпало белыми урями. Говорят, что души умерших становятся звёздами. Но они – лишь мертвые тела в вакууме бескрайнего космоса, истинных звёзд слишком мало. Даже если поверья правдивы, ни за что не поспешу к ним. Потому что мы – горячие под кожей, упрямые и живые.