Бой с тенью

      Поезд, на котором раненый Аньдинхоу прибыл в столицу, со скрипом остановился напротив поспешно сооруженной деревянной платформы. Новоиспеченный император тяжело вздохнул и отпустил пальцы маршала.       Чан Гэну часто приходила в голову шальная идея продемонстрировать их отношения на публике. Например, аккуратно поднять маршала с его временного ложа, завернуть в собственную накидку и вынести из вагона на руках перед всей гвардией столицы... Но, к сожалению, эта демонстрация собственничества наверняка плохо скажется на Гу Юне. Маршал вел себя бесстыдно исключительно вне любовных и семейных отношений, и о том, в чем он мог признаться Шэнь И, доктору Чэнь или даже Хуо Дану, он никогда не смог бы высказаться на публике.       Чан Гэн и сам понимал неприличность своих фантазий. Поэтому он только немного помечтал об исторических объятиях, пока солдаты суетились: заносили носилки в вагон, поднимали маршала, больше похожего на тень Гу Юня, чем на живого человека, и осторожно несли его вниз по крутым ступеням из вагона, а потом размещали в скромном экипаже. И все равно, получилось слишком торжественно - нового императора, шагающего рядом с носилками легендарного маршала, гвардия приветствовала патриотическими выкриками. Жаль только, наполовину глухой Гу Юнь не мог этого оценить. И Чан Гэн в последнюю минуту все же допустил слабину, взяв его бледную забинтованную руку и написав на свободном участке кожи смысл речей солдат. Гу Юнь слегка вздрогнул; по его коже пробежались мурашки - однозначно, не из-за патриотизма.       Они скрылись в экипаже. По пути Чан Гэн скромно сидел возле носилок, установленных поперек сидений для удобства раненого. Не в силах дольше терпеть, Чан Гэн сбросил свою меховую накидку и укрыл ею маршала поверх тонкого одеяла - в столице все еще была ранняя весна, но печь в экипаже не топили, ее сняли, чтобы пронести носилки. Парча и мех пропитались знакомым запахом транквилизатора. Гу Юнь почувствовал, как, вместе со стуком лошадиных копыт и покачиванием экипажа, этот запах мягко отнимает его сознание - а ведь он только что проспал целых три дня!       Он все еще казался немного одурманенным, когда их карета растеряла по пути охрану из гвардейцев, ворота поместья маршала отворились, пропуская экипаж, и закрылись, отрезая происходящее от чужих взглядов. Тогда Чан Гэн осторожно поднял Гу Юня на руки и сам понес домой. У него все еще имелись два свидетеля, дядя Ван и Хо Дань, но у императора уже не хватало сил на борьбу со своими желаниями. Судя по глазам, он был глупо и нелепо счастлив.       Чан Гэн вошел в комнату маршала со своей драгоценной ношей и осторожно опустил хозяина поместья на жесткую постель. Хранить Гу Юня в парче среди пуховых перин удавалось крайне редко, например, в поезде. Чан Гэн велел забрать из вагона все подушки, призванные смягчить удар поврежденных органов о доски, на которых маршал обычно изволил спать, и некоторое время суетился, раскладывая их самым удобным образом. Это вывело Гу Юня из дремоты.       Император устроился на краю постели и в очередной раз водрузил стекло лиули на переносицу своего возлюбленного. Теперь Гу Юнь мог смутно разглядеть, что Чан Гэн выглядит взволнованно.       - Ифу, - начал Чан Гэн.       "Не померещилось", - подумал Гу Юнь. Ему все еще было трудно говорить, он молча ждал, пока его величество продолжит речь.       - Когда ифу сказал, что желает отдать мне свою жизнь до конца, - Чан Гэн сглотнул, взял руку маршала и прижал ее к сердцу, волей-неволей выдавая все свои чувства. - Это как-то связано с костью нечистоты? Ифу... хочет просто заботиться обо мне?       Это Чан Гэн за три дня подготовки и путешествия выяснил всё о состоянии Гу Юня у военных врачей, вызвал из столицы доктора Чэнь, получил от нее новые указания... Гу Юнь же так и не успел узнать о том, что яд в крови Чан Гэна был практически полностью подавлен. Он так редко произносил вслух серьезные и классические слова любви, верности и тем более преданности, предпочитая доказывать последнее действием, а первое - шалостями и намеками, что Чан Гэна продолжали преследовать сомнения.       Гу Юнь посмотрел в эти полные тревоги глаза. Его рука, худая, словно у птички, отчетливо чувствовала стук сердца юноши. Чан Гэн, которого маршал с таким трудом перестал считать приемным сыном, все еще не верил в его искренность, и это было похоже на кармическое возмездие, расплату за сомнения, которые Гу Юнь пережил до последней встречи на поле битвы.       - Я и доктор Чэнь, мы почти избавились от кости нечистоты, - выпалил вдруг Чан Гэн. - Осталась всего пара сеансов акупунктуры. Прошу ифу подумать об этом.       Выдав свой секрет, юноша понял, что просто не готов сейчас принять правду, если слова его возлюбленного, будь они правдой, или ложью, выдадут хотя бы намек на желание Гу Юня стать свободным от своих обязательств. Да, это маршал произнес слова "отдать свою жизнь до конца"... и этот конец еще можно было постараться максимально отсрочить, вот только что он подумает, когда уязвимое место Чан Гэна окончательно излечится?       - Я схожу на кухню и принесу ифу что-нибудь поесть, - под благовидным предлогом Чан Гэн удрал от ответа маршала.       На фоне трехдневной голодовки во время сна Гу Юнь и правда плохо соображал. В первую очередь он обрадовался тому, что лечение доктора Чэнь в самом деле дало такие замечательные плоды. Потом, медленно, он начал понимать, от чего Чан Гэн так задыхался прежде, чем расплакаться над его полумертвым телом в палатке на поле битвы. Все, кто любил маршала, рано или поздно начинали рыдать при виде его травм; у Чан Гэна просто не было такой привычки, поскольку ранее тревоги юноши заканчивались атаками кости нечистоты. Пока маршал уверенно двигался навстречу своей смерти, его возлюбленный шел в обратном направлении... И переживал теперь, как обычный человек.       Гу Юнь раскаивался и очень хотел его утешить, но кашу на завтрак принес дядюшка Ван, а переворачиваться в постели помогал Хо Дань. Оставив распоряжения, его величество поспешно сбежал во дворец - у него все еще была куча работы. Он ужасно боялся услышать нечто вроде "я так счастлив, что ты излечился; наконец мы оба свободны; ты больше не прикован ко мне и можешь жениться и завести детишек"... Воистину, сейчас, когда у него были развязаны руки, государственные дела по сравнению с этими переживаниями казались полной ерундой.       Но поздно вечером император вернулся в поместье Аньдинхоу.       Гу Юнь переживал весь день - с перерывами на полусонную дурноту, вызванную болью от ран. Доктор Чэнь, похоже, надолго остановилась в поместье, и ее лекарства, безусловно, приносили облегчение, но травмы оставались серьезными. Сознание уплывало от маршала и возвращалось, словно морские приливы и отливы. В одну прекрасную минуту трезвости ума он увидел его императорское величество перед собой и тут же схватил за руку, пока чудесное видение не исчезло.       - Мой маршал скучал по мне? - Чан Гэн нашел в себе силы улыбнуться, его рука была теплой, ответное пожатие крепким. Он придвинулся ближе к Гу Юню, чтобы тот мог спокойно прочитать слова по губам.       - Да, - ответил Гу Юнь, все еще немного нервничая. Чан Гэн не привык к слезам, а Гу Юнь - к неприкрытой интимности. - Берег дыхание весь день, чтобы сказать тебе кое-что. Помнит ли его величество, как я обещал заботиться о нем в столице, смести все препятствия на его пути, проложить его желаниям прямую дорогу?       Чан Гэн молча кивнул.       - Это случилось до того, как я узнал о кости нечистоты. - напомнил Гу Юнь, и это была правда. Их первый и второй поцелуй, ошеломляющее любовное признание Чан Гэна, ощущение неизбежности ответного чувства и постепенное исчезновение страха перед этим чувством - всё самое важное в сердце Гу Юня случилось до эпической встречи с секретом яда варваров. Короткой фразой маршал попытался выразить весь накал страстей. - Почему что-то должно измениться? Я просто счастлив. Дай мне немного порадоваться, хорошо?       - Ммм, - император задал не последний вопрос о внезапном желании маршала, высказанном посередине той трясущейся от ветра и взрывов военной палатки, но прямо сейчас он тоже предпочитал радоваться, и заодно щекотать языком, слегка покусывать и целовать тонкую кожу запястья своего любовника, там, где заканчивался шелковый край бинта, и немного ниже.       - Ай, что ты делаешь, негодник, - пробормотал сбитый с толку маршал. - Это нечестно. Я же не могу ответить.       - Побереги дыхание еще немного, - посоветовал Чан Гэн, низко наклоняясь к его губам. - Оно тебе пригодится.       Он прекрасно помнил, как тогда, в палатке, Гу Юнь прижимался к нему, несмотря на плен железных пластин. В ответ на эти неприкрытые чувства Чан Гэн ценой огромного душевого труда сдержал похоть, едва ли уместную во время опасного боя. Этим вечером он уже не мог сдерживаться. Временное облегчение от слов маршала толкнуло его навстречу своим мерзким желаниям. Чан Гэн наконец раскрыл тонкие чужие губы языком, его тяжелое дыхание смешалось с дыханием маршала, он глубоко погрузился в этот поцелуй, и оторвался с легким стоном лишь тогда, когда Гу Юню стало окончательно трудно вдыхать и выдыхать. Бескровные ранее губы Аньдинхоу окрасились розовым и немного припухли. Чан Гэн облизнул их на прощание. Щекотное чувство заставило Гу Юня тоже облизнуться. Чан Гэн проследил за ним с таким видом, словно наслаждался зрелищем. Воистину, если его величество хотел форсировать события в постели, он вдруг становился невероятно умелым и расчетливым; особенно Чан Гэна заводил Гу Юнь беспомощный, так что маршал посмотрел на юношу со скрытым опасением.       - Не беспокойся, я не потревожу твои раны, ты еще даже не начал выздоравливать, - с сожалением произнес Чан Гэн, поднялся и начал снимать верхние одежды, будто вопреки собственным словам.       Гу Юнь хотел поинтересоваться, собирается ли император переехать во дворец, или дворец - переехать в поместье Аньдинхоу. Но даже шутка на эту тему не смогла сойти с его уст. Чан Гэн так абсолютно серьезно считал поместье своим домом, что резиденция Ян Вана всё это время оставалась пустой скорлупой. Из уважения к Гу Юню - или из любви? - Чан Гэн ничего не изменил здесь, но все лампы горели, все механизмы работали, а верные слуги всегда встречали маршала возле ворот. Вероятно, новому императору было не так уж прилично тут оставаться. Однако, просто заикнувшись о такой нелепой для Чан Гэна вещи, как подобающее царственное поведение, Гу Юнь рисковал полностью разрушить хрупкое спокойствие, которое наконец установилось между ними этим вечером.       Гу Юнь обреченно подумал, что выжил явно ради расплаты за свои прошлые грехи.       Предчувствие его не обмануло: самое тяжелое объяснение было еще впереди.       Чан Гэн улегся рядом с ним и взял маршала за руку, будто собираясь измерить его пульс.       - Твоя привычка спать с игрушками все усугубляется, - хмыкнул Гу Юнь. - Сначала железный браслет, потом наплечники, теперь ты вырос и спишь с целым маршалом... почти целым, - самокритично поправился он.       - Я слышу это от человека, который спит с легкой броней, - огрызнулся Чан Гэн.       Но если вдуматься, Гу Юнь был прав. И в детстве, и во взрослом возрасте у него были одинаковые желания, просто ребенком он не мог добиться желаемого... Сердцем его возлюбленного всегда владело кое-что другое. Или нет?.. Разволновавшись заново, Чан Гэн глубоко вздохнул и сказал:       - Мой маршал всегда был предан родине и императору, - он ощутил, как упомянутый маршал попытался повернуться к нему всем своим закованным в пластины телом, и легким движением свободной руки вернул его обратно. - И раз уж теперь мне пришлось стать императором, ответственным за Великую Лян и так далее, можешь ты меня послушаться и выполнить один мой приказ?       Гу Юнь пытался сфокусироваться на его лице, но не сумел, поскольку уже снял стекло лиули, а император, ответственный за Великую Лян, погасил лампу. Он только слышал - Чан Гэн интимно говорил рядом с его ушами, - что приказ прозвучал очень несчастно. Сердце Гу Юня превратилось в мягкий хлопок.       - Мм? - протянул он тоном несопротивления.       - Пожалуйста, перестань искать смерти. Навсегда, - сказал Чан Гэн, на этот раз в его голосе была стальная нота. - Хватит рисковать собой на поле боя. С костью нечистоты или без, ты - единственный в жизни человек, которого я желал. Ты все, что мне нужно. И если ты любишь меня достаточно сильно, ты не покинешь меня ради воссоединения с предками, пока мы оба не состаримся и не отрастим вот такие бороды, - он показал рукой что-то невидимое в темноте, но очень длинное. - А если ты недостаточно сильно любишь меня...       Он вдруг придвинулся совсем тесно и длинно облизал самый чувствительный краешек уха маршала, заставляя раненого вздрогнуть.       - То подумай хотя бы о Великой Лян, - закончил безжалостный Чан Гэн и тут же применил "имперское" местоимение по отношению к себе для драматического эффекта. - Мы не можем разбрасываться маршалами направо и налево. Обещаешь?       Гу Юнь почувствовал легкую обиду. Он подумал о том, что этот человек просто не знает, как полумертвый маршал, уже готовый покинуть страну и всех на свете императоров, рыдал когда-то над письмом подростка в палатке посередине Северного фронта, а если бы знал, то не требовал глупостей.       - Пожалей бедного императора, - горячо прошептал Чан Гэн, его горячие губы коснулись губ Гу Юня в поцелуе. - Обещай мне.       Гу Юнь, наконец, освободил свою руку, обнял императора и пообещал.       Как всегда, дать клятву было легче, чем выполнить.       Той ночью ему приснился кошмар. Словно в детском бреду, он находился в темном месте, но это место не было пустым. Смутно его освещали призрачные огни. Души предков окружали маршала тесным кольцом. Куда бы он ни повернулся, он видел страдающее лицо с темными глазницами.       - Отец? Мама? Император... А-Янь... Ли Фэн, ваше величество...       Маршал не знал, что бормотал это и наяву. Чан Гэн в полусне вдруг ощутил такой мощный укол ревности, что осторожно приподнял раненого и бережно уложил его на себя. Он уже знал, что в бреду у Гу Юня может возникнуть лихорадка, но счел, что будить доктора Чэнь преждевременно и просто крепко сжимал свое сокровище в темноте, слушая тяжелое дыхание, пока оно не усыпило его самого.       Кошмар Гу Юня не развеялся так просто.       - Это благодаря мне ты умеешь держать меч, - сказал его отец. - Когда ты собираешься вернуть свой долг?       - Я подарила тебе жизнь во имя Великой Лян, - сказала матушка. - Если ты бесполезен для страны, отдай ее обратно.       - Я умер вместо тебя, - грустно произнес А-Янь, он был в возрасте Чан Гэна и немного похож на него.       - Пожертвуй собой ради страны, - оба покойных императора постоянно сливались, их голоса, старый и молодой, было невозможно разделить, оба звучали торжественно, словно отдавая последний приказ, а Гу Юнь все никак не мог поднять меч, отвернуться или убежать от пропасти, которую раскрывали перед ним эти мучительно знакомые голоса, поскольку на дне этой пропасти лежала уже забытая любовь к своей потерянной семье.       Вдруг кто-то неизмеримо надежный обнял его спину, взял его запястье и рукой маршала вытащил из ножен ярко сияющий меч.       В это же время Чан Гэн посередине своего сна вдруг встретил подростка, почти ребенка из своих самых тайных и неосуществимых фантазий. В полной темноте ребенок сжимал меч, слишком тяжелый для него. Чан Гэн узнал этот клинок с позолоченной рукоятью - он родился из басни, которой Гу Юнь когда-то укладывал его спать, наполовину приукрасив, наполовину приврав. Чан Гэн не видел монстров, окружающих это дитя, но понимал, что в таком возрасте Гу Юнь, вероятно, уже был слепым. Он обнял тонкую спину с ощущением невероятной любви, сжал хрупкое запястье в своих пальцах - для него нелепый позолоченный меч оказался совсем не тяжелым, и вместе с подростком и клинком бросился на невидимого врага, возвращая свой долг, чувствуя упоительное счастье.       Сквозь пелену сковавшего Гу Юня кошмара маршал узнал, кто обнял его столь крепко, что можно было не отступать, смело двигаясь вперед, отгоняя призраков и саму смерть. Это был Чан Гэн с его широкой костью полукровки-варвара, с мягким голосом и обжигающей страстью, серебряными иголками и лекарствами, за которые полагался пряник без яда и обмана. От воспоминания об этом бездна призраков вдруг показалась вещью далекой и необязательной.       Чан Гэн проснулся первым. Дворец готовился к его официальной коронации, но по сравнению с таким великолепным, как думал император, сном, вкупе со вчерашним обещанием Гу Юня, церемония была совершенно не важна. Гу Юнь, наоборот, очнулся в растерянности. Он не признался, кто снился ему и чем закончилось дело, а Чан Гэн не хотел давить на него, и не стал допытываться, пребывая в самом приподнятом настроении.       Никто так и не узнал, почему рано утром император снова явился во дворец с лицом, полным весенней ауры, и даже рассеянно нарисовал на углу очередного документа нелепый и неловкий цветок.