Забыть.

На улице стоял весенний день. Тёплый ветерок трепал пышные кроны деревьев, принося приятную свежесть. Конец апреля выдался довольно-таки тёплым. Многие горожане прогуливались в этот день по тропинкам внутри парка. Было так спокойно. Город жил своей жизнью. Кто-то спешил на работу, кто-то — в школу. Здание аэропорта было переполнено людьми. Все они шумели, галдели. Кто-то смеялся, кто-то бурчал, кто-то плакал. У всех у них была своя жизнь, свои проблемы, свои радости и потери. На соседнем кресле о чём-то громко переговаривалась парочка фриков с пирссингом на лице. Но Кацуки было всё равно. Он будто отключился от реальности, смотря своими янтарными пустыми глазами куда-то вперёд. Его чёрный дорожный чемодан стоял рядом с сиденьем, на котором он устроился. Некоторые зеваки, заметив его, останавливались, доставали телефоны и делали фото. А некоторые и вовсе просто пялились и тыкали пальцем. Бакугоу невольно ухмыльнулся. Ну да. Ведь он второй про-герой по рейтингу. После этой мысли он весь как-то сжался и ссутулился, ухмылка растаяла. Да… второй… А на первом месте Деку. Изуку… Парень закрыл глаза и откинулся на жёсткую пластмассовую спинку. Перед взором сразу появилась яркая улыбка, в ушах зазвенел чистый добрый смех. Господи, он видел его так отчётливо, что, казалось, протяни он руку и смог бы его коснуться. Коснуться этих мягких веснушчатых щёк, немного шершавых ладоней и шелковистых волос. Всей грудью вдохнуть запах их общего шампуня. Вновь почувствовать его. Весь шум, что создавал людской океан, померк, и окончательно исчез из его сознания, оставляя лишь этот чистый невинный образ. В груди что-то беспокойно завозилось и заболело. Боль эта была тупая, постоянная. Она не исчезала и не испарялась. Она сопровождала парня везде, куда бы он не шёл. Жужжала где-то на периферии сознания. Она напоминала о себе по ночам, когда Кацуки лежал один в холодной развороченной постели. Эта боль появилась в тот злополучный дождливый вечер. За окном тихо стучали тёплые слёзы апрельского неба, и в маленькой квартирке двух героев было тепло и уютно. Хотя, там где был Изуку, всегда было уютно. Кацуки казалось, что даже во время апокалипсиса это маленькое солнышко сможет согреть его лишь одним своим присутствием. Это был их тот редкий выходной, который они могли провести вместе. Обычно Мидория находил какой-нибудь фильм, и они, обнявшись, проводили так вместе время, иногда обмениваясь нежностями. Порой это перерастало в нечто большее с ласковыми касаниями и поцелуями, с тихими стонами и наслаждением. Иногда они просто молчали, и в этой тёплой тишине Кацуки чувствовал себя самым счастливым человеком. Но именно в тот выходной всё было совершенно не так. Изуку не спешил искать на ноутбуке фильм. Он не сидел на их уютном диванчике, заняв место на стуле в маленькой кухоньке. На стене мерно тикали часы, в углу тихо жужжал холодильник. Атмосфера была тяжёлой, натянутой: создавалось такое ощущение, что вот-вот грянет гром. Мидория отрешённо смотрел на чашку горячего чая, что согревала его вечно холодные руки. Деку молчал. Но в этом молчании было что-то такое, что Кацуки понял. Вот и конец. Это молчание, парень бы не смог описать ни одним словом, но именно оно говорило громче самого отчаянного крика. Бакугоу усмехнулся, зарываясь в свои пшеничные волосы пятернёй и до боли дёргая светлые пряди. Эти воспоминания были яркими, красочными и насыщенными. Будто это всё произошло вчера. Хотя с момента этих событий минул почти год. Кацуки, как самый настоящий мазохист, снова, снова и снова прокручивал плёнку того вечера. Опять и опять вспоминал холодный, немного виноватый взгляд. Причиняя себе боль каждый грёбанный раз. Разрывая душу на части. Он помнил, как опустился рядом, на соседний стул, и уже хотел приобнять Изуку за плечи. Но тот лишь увернулся от прикосновения. А затем тихим уверенным голосом сказал: — Кацуки, нам нужно поговорить, — не было вечно нежного «Каччан», не было тех искорок в глазах. Конечно, Бакугоу не мог не заметить изменения, что происходили в Мидории. Он стал более молчалив, меньше улыбался Бакугоу, что уж говорить об объятиях. В их отношениях стала чувствоваться некая неловкость и холодность. Было вопросом времени, когда это всё закончится. Но Кацуки искренне надеялся, что этого не случиться, все эти перемены из-за работы, и Деку просто устал. «Ты и вправду надеялся на хэппи энд? После всего того дерьма, что ты сделал?» — Бакугоу опустил взгляд на белую плитку пола аэропорта. Казалось, в тот момент время остановилось. «Кацуки, прости, но я больше не люблю тебя.» В голове парня при этих словах взорвалась сверхновая, началась ядерная война, поднялся тайфун. Но внешне он только смотрел остекленевшим взглядом в такие родные, но сейчас холодные глаза. Хотелось сказать: «Почему?», но язык онемел. Где-то на краю сознания Бакугоу отметил, что во всех сериалах о любви, которые обожал смотреть Мидория, нагло врут. Совершенно не хочется мстить ему или делать пакости. Кацуки просто хотел, чтобы время зациклилось на том времени, когда они были счастливы. Сердце, казалось, перестало биться. Не было криков, ругани и споров. Не было даже оправданий. Кацуки их и не просил. Он помогал собирать мерч со Всемогущим, одежду и мелкие вещицы, слушая как что-то трескается, лопается внутри него. Рассыпается в прах. Превращается в пепел. В квартире было жарко, а парень чувствовал, как замерзает. И душа… Было бесконечно больно, больно, больно. Хотелось орать, кричать на Мидорию, хотелось вытрясти из него душу, вскрыть её и, наконец-то, узнать что на уме у этого задрота. Но Бакугоу мог лишь закусывать до крови щёку, чувствуя железный привкус. Он и так сделал слишком много чертовщины в сторону Мидории за свою жизнь. И если Изуку с ним больше не счастлив, то… Тогда Кацуки проводил его до двери. Тихо закрыл её, слушая, как удаляются шаги на лестничной площадке. Как уходит самый дорогой человек. Они становились всё тише и тише, а сердце в ушах гремело всё громче и громче. Кулаки сжались и задымились, зубы заскрипели. Кацуки медленно сполз по двери и заскулил. Он никогда не опускался до такого, но сейчас Бакугоу чувствовал, как от него отрезают нечто важное. Он разрывался на части, желая догнать Изуку, обнять его и не отпускать. Но… пусть он уйдёт. Так будет лучше для него. Бакугоу бросил затуманенный взгляд на толпу. В памяти сразу всплывали толпы зевак во время происшествий, которые уже стали рутиной. Он всячески пытался избегать миссий, где он мог хоть как-то пересечься с Деку. Он перестал смотреть новости, зависать в сетях, переходя полностью на электронную почту. Делал всё возможное, чтобы не натыкаться на веснушчатое лицо и не слышать бархатного голоса. Всё чаще и чаще он останавливался в отелях или ночевал у коллег, друзей или родителей. Он просто не мог физически оставаться в том месте, где раньше они с Деку были счастливы. Как только он там засыпал, ему казалось, что он чувствует тепло чужого тела, слышит его дыхание и стук сердца. Вся квартира была паутиной воспоминаний, в которой Кацуки просто не мог находиться. Ещё Бакугоу начал пить. Он регулярно напивался раз в неделю. Так он на какое-то время переставал ощущать себя сломанной куклой, но… Боль никуда не исчезала, а мысль, что она когда-нибудь исчезнет, становилась больше похожа на детскую мечту. Такую же несбыточную, такую же далёкую. И когда он завалился в таком состоянии к родителям, Мицуки не стала на него кричать. Это было страшнее всего, видеть в этих янтарных глазах жалость, грусть и что-то ещё. Что-то, что ударило Кацуки не хуже булыжника, не хуже злодея. Ударило так, что Бакугоу сразу понял — он ничего не сможет забыть. Ни нежных губ, ни изумрудных глаз, ни этой любви. Парень помнит, как с его губ тогда сорвался нервный смешок, а затем второй, третий, и вот он уже сотрясается в беззвучных рыданиях, продолжая обречённо смотреть в глаза матери, которая, закрыв рот рукой, смотрела блестящими от слёз глазами, как её сын ломается. После того случая Бакугоу не появлялся на пороге родительского дома. Было тошно видеть на лицах родных людей грусть и печаль, которые должен был нести только он, но не смог. Не смог, потому что слабый. Это Кацуки понял окончательно. Он слаб без Изуку. Так незаметно подкралась разодетая в золото осень, а за ней лазурная зима. За окном падал холодный снег — редкое явление в начале декабря для Японии. Но Бакугоу было уже всё равно. Падает ли снег, кружась в вальсе, льёт ли дождь, создавая печальную симфонию, трясётся ли в истерике земля. Всё в мире Кацуки стало серо, однообразно, скучно. Кацуки чувствовал, как через рану в сердце из него выливается жизнь. Одиночество окутало его плотным коконом, не пропуская внутрь и шороха радости. Так незаметно подкралось Рождество. Он приехал, впервые за несколько месяцев, на их маленькую квартирку. На полках лежала пыль, а воздух был затхлым. У Кацуки создавалось впечатление, будто он раскрыл старый альбом, в котором каждое фото отдаёт болезненно-радостной ностальгией. Он не стал ставить ёлку и украшать комнаты. Смысл? Бакугоу сел на маленький диван, посмотрел на журнальный столик, затем встал и пошёл на кухню. За окном веселились люди. И душу Бакугоу сжала костлявая рука одиночества. Ему стало невыносимо смотреть на чужое счастье, и, сам того не заметив, он набрал номер. Сердце ускорило свой бег, парень, не зная тому причину, начал волноваться. — Алло, — сменил долгие гудки до боли знакомый голос. На фоне смеялась Урарака, и Бакугоу отстранёно понял, что он лишний. В голову ударило осознание, что теперь для Изуку он не более, чем старый добрый друг. Повисла тишина. И эта тишина поглотила все те невысказанные слова, которые вертелись в голове у Кацуки. Сознание осенила одна простая мысль: «Им не о чем разговаривать.» Бакугоу закусил губу и сжал свободную ладонь в кулак. На том конце провода молчали. Кацуки глубоко вздохнул. — С Рождеством… — и повесил трубку. По щеке скатилась одинокая слеза. Бакугоу зажмурился, пряча от своих глаз белый пол аэропорта. Боль пульсировала под рёбрами, а переносицу начинало неприятно печь. Но ему придётся привыкнуть. Однолюбы не влюбляются дважды — это аксиома. Металлический женский голос объявил: — Рейс Токио — Мадрид отправляется через пятнадцать минут. Просьб… Кацуки поднялся и надел солнцезащитные очки, пряча полный тоски взгляд. Он стал медленно отходить от мест ожидания, стараясь не оборачиваться. Он правда попытается забыть. Хотя… это будет невозможно…