Рыба моя!

«Надо же, забыл…» — Стрельцов разочарованно похлопал по карманам кителя, боковым — брюк, лихорадочно ища злосчастную пачку сигарет. Сроду такого не было, а тут на тебе! Огляделся, у кого бы «стрельнуть», и едва не подпрыгнул, когда локтя коснулась чья-то рука. — Держи, пугливый мой… — Степаныч протянул руку, предлагая пачку «Каmel», из которой торчал оранжевый кончик фильтра. Они понимали друг друга с полуслова. — Ты чего так нервничаешь, напарник? Чему быть — не миновать. У меня это уже шестая… и на каждой пытаются списать на землю. — Никоненко пыхнул дымком вверх, чуть скосив голову в сторону от собеседника и прищурив правый глаз, левым, однако, пытливо разглядывая молодого пилота. Стройного, высокого парня, с довольно развитой, но не перекаченной мускулатурой, светловолосого, сероглазого, так похожего на своего отца, что ошибиться в их родстве мог лишь слепой, да и то вряд ли. Он помнил мальчишку с первых дней в службы, да и раньше тоже, ведь сын его сослуживца, техника из обслуги самолетов, Аркадия Стрельцова, был частым гостем в летной части. А уж когда он садился за тренажёры, да и первый его полет, попадание в грозовой шторм — парень такие кренделя в небе выписывал, что стало понятным, что это у них, у офицеров части, налетавших более чем по тысяче часов, золотые руки и опыт. А вот у этого пострела, стажера — без году неделя — крылья! Настоящие крылья! Правая бровь командира нервно дергалась, выдавая его напряженное состояние. Стрельцов хмыкнул: «Если бы не знал, что командир способен на эмоции, что под синим парадным кителем бьется вулкан страстей, подумал бы, что передним глыба льда». Китель на полковнике чуть натянулся, когда рука с желто-белой пачкой и верблюдом нырнула во внутренний нагрудный карман. В свои пятьдесят он выглядел на тридцать пять. И если бы не железное здоровье, то его бы еще лет пять назад списали на землю. А командиром их третьей эскадрильи стал бы кто-то другой. Но Степаныч был летчиком от бога и командиром, каких поискать. Его в полку ценили, с ним считались. Лишь над этой независимой комиссией полковник Никоненко был не властен. И чувствовал себя сейчас не лучше Стрельцова — птенцом с подрезанными крыльями. Струйка сизого дыма вытекла изо рта и устремилась к белому глянцевому потолку медицинского центра, где проходила комиссия. Варвара Ильинична, в данный момент мывшая коридор и пристально проводившая взглядом сизую дымовую спираль, растекшуюся по потолку бесформенной лужицей, сокрушенно вздохнула и понимающе покачала головой: «Ведь и правда спишут». — Да я не нервн… — начал было оправдываться Стрельцов. — Не ври… вот мне можешь не врать, — перебил на полуслове Степаныч, ткнув тому пальцем в грудь. — Я тебя ведь с пеленок знаю, Стрельцов. Почти… — отвернулся к открывшейся за спиной двери. В проеме показалась низенькая, тонкая как щепа дама средних лет в белом халате, с бейджем на кармане слева. Поправив средним пальцем очки, сползшие на кончик носа, окинула взглядом коридор, где жались у окна последние посетители, ворчливо бросила: — Никоненко, пройдите. Степаныч суетливо покрутился на месте, ища, куда бы бросить бычок, а после, вздохнув, сунул его в руки Стрельцова: — Держи, напарник. И не дрейфь, прорвемся, — скрылся за дверью кабинета. Оставшись один, Никита привалился к широкому подоконнику и судорожно сжимал пальцами непривычно тонкую сигаретку, глядя на раскинувшийся под окнами парк третьего областного медицинского центра. Вздохнул, вспоминая последний полет на Корхет. Полученный сигнал с просьбой о помощи, проснувшийся вулкан (будь он неладен!), но там были наши русские люди, нефтяники, ученые-геологи с семьями, детьми. Вспышками страшных кадров замелькали аэропорт, разрушенный землетрясением, нефтеперегонный завод, потоки горящей лавы, разрушенная взлётка на скале. Взрывы. Смерть, много пострадавших. Взлет, когда они рисковали более чем тремя сотнями жизней. Стрельцову казалось, что он задыхается. А зелень за окном окрасилась алым. Судорожно вцепившись в подоконник он попытался восстановить дыхание. Забытая сигарета прогорела до фильтра, осыпаясь на пол хлопьями серого пепла. «Успокоиться… надо успокоиться… в таком состоянии точно не допустят до штурвала» Сердце лихорадочно билось о грудную клетку. Удар…вдох. Еще удар…вдох. Пульс постепенно приходил в норму. Он смотрел, как ребятня в больничном парке принялась играть в салки. Они весело, беззаботно смеясь, носились по дорожкам, двое пытались запустить натянутого на раму бумажного змея. «Дети в безопасности. Здесь безопасно», — Никита наконец выдохнул и прикрыл глаза. В голове шумело. За спиной скрипнула дверь. Резко обернулся, пристально глядя на вышедшего в коридор командира. — Ну что, рыба моя? — не удержался от вопроса. Не мог не спросить. Волновался, наверное больше, чем за себя. — Иди… Я подожду, — ушел от ответа Никоненко. Не поднимая глаз, полез в карман за сигаретами. Стрельцов, подсознательно понимая, что дело «кранты», кивнул и молча скрылся за дверью. — Присаживайтесь, капитан Стрельцов, — седовласый старичок с распушившейся вокруг головы кудрявой сединой, делавшей его похожим на Эйнштейна, указал на стул напротив длинного стола. По другую его сторону расположились представители медицинской комиссии: помимо старичка-эйнштейна, и сухой, как вобла к пиву, дамы средних лет, что пригласила в кабинет командира, за столом сидел молчаливый мужчина, крепкий и широкоплечий с одутловатым как у пьяницы лицом. Остановив на нем взгляд, Никита понял, что тот очень напоминает ему булгаковского господина Шарикова. А если он вдруг откроет рот, оттуда наверняка посыпятся слова, вроде «обырвалг… обырвалг»*. Никита нервно хихикнул и вдруг понял, что пауза непозволительно долго затянулась. — Здравствуйте, — он окинул вопросительным взглядом присутствующих, заняв предложенное место. В груди разрасталось что-то большое, колючее. Мешало вдохнуть, сковывало движения. Он вновь попытался дышать ровно. Считал каждый вдох. — Здравствуйте-здравствуйте, Стрельцов. Не волнуйтесь… — старичок, видимо председатель комиссии, листал папку с результатами тестов, насмешливо глядя на Никиту поверх очков-половинок. — Ну что… судя по результатам проверок, эхо и электрокардиограммы сердца, вам с полетами придется повременить. — К-как, рыба моя? — от волнения он даже начал заикаться. Растерянный взгляд скользил по суровым, непреклонным лицам медиков. — Я прекрасно с-себя чувствую! — вскочил, разводя руки в стороны. — Прекрасно чувствовать себя, Стрельцов, мало. Надо, чтобы еще и показания соответствовали. А они разнятся с результатами прошлых проверок отнюдь не на допустимые десять процентов, а едва ли не в половину. Да вы сядьте, Стрельцов, сядьте. — дождался, когда он присядет. Выдержал паузу. Стрельцову казалось, что члены комиссии специально нагнетают обстановку, проверяют его на психическое равновесие. Постарался успокоиться обычным способом, считая удары собственного сердца. Помогло. Исчезла пелена с глаз. Взгляд прояснился. Дыхание выровнялось. — Я же сказал, — продолжил эскулап. — С полетами придется повременить. Не навсегда. Годика через два, если все будет в порядке, сможете летать. Никита закрыл глаза и принялся считать до десяти. Это был приговор. Фактический, завуалированный приговор. «Годика через два… Да ему, летчику высшей категории, эти два года без неба, без облаков под брюхом самолета… да это ж равносильно тому, что орлу крылья обрезать». — А пока, — посоветовал председатель комиссии, — поезжайте по путевке в санаторий, недавно открылся в области. Там прекрасные грязевые ванны, лечебный массаж, бассейн, неплохой спортивный зал. Отдохните, приведите нервы в порядок. Идите, идите, Стрельцов. Все в вашем случае поправимо. Никита нахмурился. Это его «в вашем случае» окончательно выбило из колеи. А что ж тогда Степаныч, Никоненко? В его случае уже все… ничего исправить нельзя? В голове стоял полный сумбур. Мысли, как электроны в Броуновском движении, лихорадочно носились внутри черепной коробки, сталкивались, разлетались и снова неслись на предельных скоростях, от чего Стрельцов никак не мог ни на чём сосредоточиться. Он молча поднялся и вышел за дверь. Перед глазами стояла серая хмарь, так сильно напоминавшая плотную пелену облаков, что Стрельцов был готов разрыдаться. — Ты чего завис, напарник? — только теперь заметил все еще ожидавшего его у окна полковника Никоненко. — Мне предложили перейти на должность техника, при аэродроме. — А мне, рыба моя, изобразить из себя свинью в грязевых ваннах где-то в забытом Богом санатории при области… Они какое-то время смотрели друг на друга, видимо, представляя Стрельцова в роли поросенка, бултыхавшегося в луже. И вдруг коридор огласил дружный мужской хохот. — А пойдём-ка накатим грамм по двести, рыбонька?. — предложил Никоненко. — Терять нам обоим уже нечего. **** Никита Стрельцов родился в семье потомственного лётчика. Так сказать продолжатель дела династии военных авиаторов. Дед в свое время летал на легком одномоторном У-2 — самом массовом самолете в мире. На этом многоцелевом биплане он прошел всю войну, от Смоленска до Берлина. Затем отец, а после и сам Никита учились управлять самолетом именно на таком же, как на тренажере, в подшефном летном клубе при летной части, где в тот момент работал инструктором Виктор Степанович Никоненко, сослуживец и друг отца. Посему, юный Стрельцов бредил небом с детства. Отец служил борт-стрелком на тяжелом военно-транспортном самолете, а после тяжелой травмы, полученной в Афганистане в одном из неудачных полетов, был списан и переведен в техники при эскадрильи. Мать тут же при аэродроме работала буфетчицей в офицерской столовой. Поэтому маленький Стрельцов большую часть детства провел среди военных сослуживцев отца и стальных птиц. Уже учась в школе он посещал авиаклуб, где с дотошностью конструктора какого-нибудь известного КБ строил модели самолетов, так что к окончанию школы в авиатехнике Стрельцов разбирался намного лучше, чем в родном языке. С одноклассниками был, как говорят, на дружеской ноге, да и те тянулись к общительному и неконфликтному парню. Девчонки тоже смотрели с восхищением, наверняка представляя себя в роли подруги или даже жены известного летчика. А увлечение авиацией лишь добавляло плюсов в его копилку. Правда, личные отношения с противоположным полом у Никиты не складывались от слова совсем. В то время, когда друзья и соседские мальчишки тратили свободные от учебы и спорта часы на покорение женских сердец, Стрельцов, запершись в своей небольшой комнатушке, занимался авиамоделированием, уходя с головой в свое увлечение и теряя счет времени. Поэтому получил свой первый сексуальный опыт уже будучи курсантом лётного училища. Да и то, будучи навеселе на вечеринке, куда попал совершенно случайно. Из произошедшего тогда, он мало что мог вспомнить, только то, что много пили и мало закусывали, а затем пустота. Зато проснувшись, и обнаружив в своей постели размалеванную девицу с черными полукружьями как у панды вокруг глаз, и что немаловажно, в костюме Евы, прижимавшуюся к нему сбоку, жутко смутился. На его испуганный, но вполне резонный вопрос «А что тут было, рыба моя?», девица усмехнулась, покачала головой и тоном знатока в известной, популярной игре «Что? Где? Когда?», произнесла: «У нас было все!», и гордой поступью императрицы прошествовала за узкую дверь справа, видимо ванную. И перепуганный таким напором Стрельцов решил, что всё — это как минимум залет, и он крупно попал, поэтому молча безропотно оделся и приготовился ждать вестей о беременности случайной пассии. Однако время шло, напророченная «пандой» беременность не наступила — ушлая девица рассосалась из стрельцовского окружения вместе с амбициями и парень, наконец, расслабился, но стал еще осторожнее. Ближайшей подругой и верной помощницей стала правая рука. А расслабиться и снять напряжение помогал безотказный Гугл. Причем охотнее и ярче воспринимались ролики, где любовь друг другу дарили, как ни странно, либо пара садовников, либо трио сантехников. Хотя и традиционный секс шел на ура. Так что закончил он училище с вовсе небогатым сексуальным опытом, но богатой фантазией и неугасимой надеждой на его обретение. Отец ратовал за скорейшее обзаведение семьей, мать умилялась при виде любого малыша и прозрачно намекала о внуках. А сам Стрельцов не мог решить, кому отдать предпочтение при столь обширном выборе — парням или девушкам — и вовсе небогатом опыте. А дальше было возвращение в Энск и летная эскадрилья. Сначала стажировка, а после и постоянная должность второго пилота именно с Никоненко. Постоянные взлеты-посадки не давали разгуляться фантазии, хотя женщин при части работало немало. Но любовь к небу и стальной птице, как шутили в эскадрильи, не распространялась на земных женщин. Да и какая жена выдержит постоянное одиночество? Так что надежды на стабильное будущее и регулярный секс не оправдались в корне. По закону вероятностей выпадало что либо одно. Будущее в следствии постоянной работы не было лишено стабильности, а вот с частым регулярным сексом он пролетал как фанера над Парижем. Поэтому редко, от случая к случаю, судьба ему в виде исключения подкидывала и этот неожиданный подарок. Так пролетели пять лет службы (Никита снял квартиру поближе к части), намеки отца на отсутствие семьи и сетования матери звучали все реже. Но и сам Никита смирился со своим одиночеством, тем более, что дома бывал редко, да и то, лишь для того, чтобы отдать дань продавленному дивану, видавшему явно не одну влюбленную парочку. Последний полет на Корхет перечеркнул жизнь жирной полосой, поделив ее на «до» и «после». И теперь предстояло задуматься над тем, как жить дальше. Расстаться со своей единственной любовью — авиацией — он был пока не готов. Но и игнорировать рекомендации врачей на отдых тоже не собирался. Вдруг поможет отвлечься, не погрязнуть в жалости к себе. И Стрельцов направился в профком за путевкой. Таковая в профкоме имелась и не одна. Пара туров по берегам и городам Волги, тройка путевок по достопримечательностям Казани. И одна в санаторий-профилакторий «Ясные зори» в небольшом поселке здесь же при Энской области, в Лукиново. Стрельцов решил что это самое оно (забраться «в глушь, в Саратов»), чтобы разобраться в себе, найти консенсус в отношении своих сексуальных пристрастий, ну и принять уже какое-то определенное решение, которое встанет во главе угла на ближайшее время. А двадцати дней отдыха в этих самых «Ясных зорях» будет достаточно для реализации поставленной задачи. Придя к определенным выводам, он собрал кое-какие вещи в спортивную сумку и утром следующего дня отправился на вокзал. До поселка Лукиново, о котором Никита ни разу не слышал, хотя прожил в Энске двадцать семь лет, можно было добраться как автобусом, так и пригородной электричкой. Автобусом естественно быстрее, электричкой же чуть дольше на пару часов, зато комфортнее. Отдав предпочтение комфорту против скорости, справедливо рассудив, что торопиться ему попросту некуда, он купил билет и сел в поезд. В вагоне старого образца, годами выпуска наверное постарше самого Стрельцова, сиденья располагались как диваны плацкартного вагона — спина к спине — вот только перегородки меж ними отсутствовали напрочь. Заняв положенное согласно билету место, привалившись к спинке сиденья, обшитого коричневым, местами потертым и старым, как само время, дерматином, Никита расслабился и углубился в собственные мысли. А как не перетереть за жизнь, когда и возможность, и время не ограничены. Вот он и выпал из реала, пропустив появление в вагоне молодого человека андрогинной внешности (сходу определить парень это или девушка было трудно) лет двадцати трех. Стройного, невысокого, но приятно округлого во всех нужных местах, утянутых качественной черной джинсой. Длинные волосы, отливавшие благородной темной медью, заплетенные в толстую с руку толщиной косу, небрежно переброшенные на плоскую мальчиковую грудь. Замысловатая, но очень изящная серьга кофр в правом ухе дополняли довольно экстравагантный образ. Тот пристально посмотрел на Стрельцова, уставившегося отсутствующим взглядом в покрытое пылью окно, кивнул каким-то своим мыслям и сел к нему спина к спине. Чуть развернувшись боком принюхался, едва не касаясь шеи парня и с выражением неописуемого блаженства прикрыл глаза. Томная почти эротичная улыбка мягко растянула пухлые губы, приоткрывая острые чуть выпирающие из общей массы клычки. Запахло грозой и свежестью после дождя. Всем тем, что Стрельцов так боготворил, и он окончательно потерялся в мыслях, ушел в астрал и, кажется, даже уснул. И снилась ему родная летная часть и третья эскадрилья. Вот только вместо птиц стальных в ангарах находились птицы-девы. Их оперение было настолько ярким и радужным, что у Никиты, возглавлявшего этот летный полк, порой болели глаза. А уж выбрать себе одну, над которой бы он властвовал безраздельно, он не мог по причине душевной широты. Поэтому старался обходить ангар седьмым километром да по широкой дуге. Какое-то время он шевелил во сне губами, будто говорил с кем-то, играл бровями, а затем попросту откинул голову назад, аккурат на плечо сидевшего за ним парнишки и, посвистывая, засопел. **** Кирилл Лучевой родился в стае Сибирских Сиринов Верхоянского нагорья, когда его престарелая мать уже и не надеялась отложить кладку. Среди Сиринов — птиц-дев, он оказался единственным исключением мужского пола. Судя по преданиям Древних предков, стая Сибирских Сиринов была довольно значительной, как по численности, так и по статусу, среди Древних рас, но потом пришел мор, скосивший самцов. Почти тысячелетие назад стая оказалась на грани вымирания. Какое-то время самки еще надеялись на рождение сиринов-самцов. Но все ожидания были напрасны. В стае выводились лишь самочки. Старые шаманки попросили помощи Богов. И Боги пошли навстречу, дав возможность отложить кладку от человеческих мужчин. Но в стае выводились по-прежнему лишь птицы-девы. Они составляли пары друг с другом и жили одной семьей, воспитывая птенцов. И вот теперь случилось чудо, вывелся птенец мужского пола. До пяти лет Сирины были действительно птенцами. А в пять проходил их первый оборот, и маленькие Сирины должны был научиться владеть своей второй ипостасью — человеческой. Кирилл развитием ничем не отличался от остальных птиц-дев, разве что был сильнее и выносливее. Летал дольше, размах крыла имел больше, да оперение значительно ярче, как у любого самца обычной райской птицы. И маленького Кирю, как его звали самки стаи, холили и лелеяли все птицы-девы, как родного птенца. У Древней расы магических Сиринов появилась надежда на возрождение без необходимости спускаться в долину в поисках человеческих мужчин, чтобы оплодотворить самок. Тем более, что птицы-девы откладывали не более двух яиц раз в пять лет. Шли годы. Маленькие Сирины росли, получали образование, находясь на дистанционном обучении, что стало возможным из-за удаленности поселка, в котором находилось гнездовье расы древних птиц. У них были свои ясли и своя школа, в которой преподавали спасенные в горах альпинистки, пожелавшие остаться в стае. Так прошло семнадцать лет, и пришло время откладывать кладку молодым птицам-девам. Однако надежда на единственного самца стаи угасла быстрее, чем происходило спаривание. Юного Сирина не привлекали девы. Он охотнее заглядывался на самцов человека в долине, игнорируя дев. Когда стало понятным, что возможности Киру обрести пару в стае нет, а привести на территорию гнездовья человеческого мужчину он не сможет, что грозит крушением привычного уклада остальным Сиринам и обнаружением Древних рас, глава стаи потребовала отпустить Кира к людям. — Ему не место среди нас, пойми, Лея, — увещевала мать старая Шарина. — Мы разрушим не только его судьбу, принудив жить среди нас в полном одиночестве. А там, в долине у него есть шанс, обрести того, кто полюбит его независимо от наличия крови Древних. Мы должны его отпустить не только ради него самого, но и ради всей стаи. Вернувшийся в гнездо с охоты, молодой Сирин замер у шатра, не решаясь поднять полог, прислушиваясь к словам шаманки. Он понимал, что старая ведунья со всех сторон права. Но как же больно было покидать престарелую мать, оставшуюся без своей пары два года назад. Её шакти (на местном наречьи означает супруга) погибла в снежную бурю, сорвавшись со скалы). — Ведь если нас обнаружат, мы все погибнем под скальпелями и объективами микроскопов в лабораториях — продолжала она. Сквозь слова шаманки слышались всхлипы матери, и Кир не выдержал. Откинув полог шатра, бросился на колени, обнимая ноги матери: — Она права, мама. Мне лучше уйти. Так будет правильнее и лучше для всех. Но я буду писать, обещаю, и приезжать тоже буду так часто, как смогу. И он ушел. Где ночными перелетами, где автостопом, он добрался до Урала, а тут случайно услышал о стае древних Волколаков. Так, спустя почти год скитаний и случайных заработков, он оказался в Лукиново. Приняли его в поселке хорошо, выделили домишко, оказавшийся на деле просторным и комфортабельным домом с серьезной системой безопасности. Тут же не без помощи совета стаи он закончил курсы массажистов и получил кандидата в мастера спорта по многоборью, включающий в себя античный пентатлон (бег, стрельба из лука, метание копья и диска, и борьба), закончив спортивный колледж в Энске. Вернувшись в Лукиново, взял на себя организацию соответствующих направлений досуга и медицинского обслуживания в только открывшемся на территории поселка санатории-профилактории, получив должность массажиста. Дважды за прошедшие шесть лет летал к Сиринам, навестить мать, но чаще писал и звонил, благо связь была налажена неплохо. И вот сейчас, возвращаясь с курсов повышения квалификации, где знакомился с новыми, совершенно отличными от привычных методов, основами восточного массажа и акупунктуры, наконец почувствовал в сидящем в электричке высоком красивом парне с русыми коротко стриженными волосами свою пару. А уж когда голова мужчины оказалась на плече Кира, и он понял, что тот уснул, как ребенок на груди матери, то от счастья едва не совершил оборот. **** Электричка прибыла на станцию Лукиново точно по расписанию. Очнувшийся ото сна Стрельцов поднял голову, извинился перед рыжеволосой девушкой сидевшей за спиной и вынужденной всю дорогу терпеть вольготно расположившуюся на ее плече Никитину голову, потянулся. Он не спал так сладко и крепко, казалось, никогда. А с тех пор, как более месяца назад вернулся с Корхета, о безмятежном сне без сновидений вообще можно было забыть. Он просыпался среди ночи в холодном поту, преследовавшие сны были настолько яркими, живыми, что ему реальная жизнь стала казаться лишь передышкой в череде кошмаров. Выйдя на перрон он остановился, огляделся вокруг и только теперь увидел женщину средних лет, которую встречал юноша лет двадцати-двадцати двух на первый взгляд. Но приглядевшись, понял, что тот значительно моложе, а возраст добавляет высокий рост и развитая без единой капли жира мускулатура. — Как попасть в «Ясные зори», леди, не подскажите? — окликнул он женщину, закинувшую ремешок модельной сумочки на плечо. — У тебя появился поклонник, ба? — хихикнул Прошка, поднимая увесистую сумку отцовой тещи, Евгении Викторовны. — Ты только при Осипе Никифорыче это не ляпни, балбес, — легко щелкнув по руке зарвавшегося внука, повернулась к говорившему. — Дак, идите прямо, по дороге, не сворачивая, мимо завода консервного и лесопарка, не пропустите, не волнуйтесь, а там и выйдите на светлые, похожие на сказочный замок с постройками корпуса. Это и есть санаторий «Ясные зори». Не ошибетесь, они такие одни. Да мы на машине, — она кивнула на стоящий на обочине «Крузак». — может вас подвезти? Никита мотнул головой, не замечая за спиной замершего в позе испуганного зайца парня: — Спасибо! Я не спешу. Пройдусь, воздухом подышу, — и, подхватив свою спортивного вида сумку, двинулся по дороге. — Увидимся еще, — произнесла дама, хихикнув, и подняла большой палец в жесте одобрения, посмотрев на замершего с цветущим видом Кира. — Он классный, — произнесла одними губами и пошла вслед за внуком. Кир был готов сплясать гопака прямо у вагона, взлететь, обнаружив себя, пузырясь от восторга, бьющего фонтаном из груди. Он сорвался с места, забрал правее, чтобы срезать путь берегом пруда, успеть заскочить домой, оставить вещи и вернуться в санаторий до прихода нового постояльца. — Евгения Викторовна, — крикнул он, едва переступив порог административного корпуса и задыхаясь от быстрого бега. — Вы ко мне его направьте, на массаж и плавание, с остальным я сам разберусь, — подлетая к стойке и едва переводя дыхание. — Так тебя можно поздравить, Кирюш? Он хорош! — С улыбкой произнесла она, помечая в таблице градации номеров седьмой в третьем корпусе. — Рано, тьфу-тьфу, рано еще! Но я его не отпущу, — схватил со стойки ключи от массажного кабинета и растворился в дверях. **** Внешне санаторий «Ясные зори» производил благоприятное впечатление. Светлые корпуса облицованные камнем цвета слоновой кости напоминали замок из бисквита и крема. Подъездная дорожка ведущая к основному корпусу с балконами и башенками с обеих сторон была обрамлена яркой зеленью газона и махрово цветущих клумб петуний и лилий, кое-где, то тут, то там, словно фигуры на шахматной доске, были разбросаны островки ромашек и циний. Фойе тоже отличалось от большинства виденных Стрельцовым за время командировок отелей и гостиниц широкими окнами, светлыми стеновыми панелями, лакированной, видимо сделанной на заказ стойкой на ресепшене и светлой из экокожи обивкой диванов и кресел. За стойкой углубившись в изучение какого-то научного журнала сидела та самая леди, что указала дорогу к санаторию. — Здравствуйте, рыба моя! Это снова вы? — выдал обрадованный знакомому лицу Стрельцов, не успев остановить себя. Бровь дамы поползла вверх. — Я к вам по путевке, продолжил, смутившись. На двадцать дней. — Стрельцов опустил взгляд, боясь поднять глаза из-за допущенного случайно промаха (эта фраза-паразит прицепившаяся еще со времен учебы в летном училище, доставила ему немало неприятностей). — Давайте ваши документы, — Евгения кашлянула в кулак, чтобы скрыть улыбку, и предложила пока присесть. — Я займусь пока оформлением, а вас позову. Стрельцов кивнул и молча ретировался, боясь ляпнуть еще что-нибудь неподобающее. Минут десять он листал журнал «Вокруг света», рассматривал буйно растущую зелень в крупных деревянных кадках, а после получил назад документы, ключ карту от номера с цифрой семь и направление в третий корпус. — Как выйдите, Никита, возьмите вправо. Последний корпус в конце дорожки. Он самый большой с плавательным бассейном. Не ошибетесь, рыба моя! — похлопала она его по руке, и Стрельцов обретший расцветочку вареного омара, поспешил скрыться в дверях. Номер, предоставленный ему дамой на ресепшен, оказался выше всяких похвал. Приятного оттенка молочного шоколада стены, картины в золоченых рамах на них, темная полированная кровать (Никита присвистнув назвал ее более емким словом траходром), застеленная пушистым пледом цвета темного шоколада с золотистыми кистями. Прикроватные тумбы по обе стороны от ложа с массивными лампами на них; пара кресел под широким арочным окном; тяжелые атласные шторы шоколадного оттенка и плазма напротив кровати. Все это выглядело как номер люкс для новобрачных. Никита распаковал сумку, бросив взгляд на часы — приближалось время ужина. Он нашел в брошюре, выданной регистратором соответствующий корпус и отправился есть. Ужин был на удивление вкусным и питательным, поэтому подкрепившись и почувствовав себя вдруг очень усталым, он решил, что знакомство с новым местом и людьми продолжит завтра, а сейчас — спать. Мужик сказал, мужик сделал. Спалось ему на удивление хорошо. И Стрельцов счел это хорошим знаком. После завтрака ему вручили лист назначений, где первым пунктом стоял разогревающий массаж, затем плавание. А поскольку его номер находился в том же корпусе, бывший, на данный момент, летчик отправился на массаж. В кабинете массажиста царила тишина и пустота. Он откинул колышащуюся на ветру шторку из тонкого белого ситца и шагнул в кабинет, посередине которого стоял высокий стол с мягкой верхней поверхностью и овальным окном для лица в изголовье. Рядом справа, медицинский стеклянный столик на колесах, с разными приспособлениями, коробочками, снабженными рядами цветных светодиодных лампочек, проводочками, и присосками. Рядом на тумбе флаконы с мазями и гелями, о назначении которых Стрельцов даже не подозревал. — Здравствуйте! — произнес негромко и вздрогнул, когда за шторкой слева от двери что-то загремело. — Добрый день! — прозвучало в ответ приятным грудным голосом, напоминавшем Никите почему-то о бархатных грозовых облаках и запахе озона. — Если вы на процедуру, то раздевайтесь и укладывайтесь на стол. Брюки желательно тоже снять. За шторкой вновь зашуршало, полилась вода (видимо, там мыли руки). Стрельцов сделал, как было велено, и одним слитным движением расположился на столе, уткнувшись лицом в овальную прореху. Спустя несколько секунд стояла тишина, потом движением ветра обдало лицо, а перед глазами вытянувшегося на столе Стрельцова появились аккуратные ноги в голубых медицинских брюках и голубеньких теннисных тапочках на мягкой подошве, небольшого размера, видимо женские. Картина представшая глазам Кира, готовившегося к встрече со своей парой, предстала неожиданная. Крупный, стройный мужчина с рельефными мышцами и узкими бедрами лежал, чуть отпятив вверх обнаженный зад, покрытый порослью мелких белесых волосков. Что делало его ягодицы похожими на кокосы. И в эти «кокосы» Киру хотелось так и впиться непроизвольно начавшими частично изменяться пальцами рук, с венчавшими их молочными когтями. Его бросило в жар. Вдруг ставшее сиплым дыхание с легким свистом вырвалось из груди. Перед глазами заплясали цветные пятна. Чтобы хоть как-то отвлечься, он вновь схватил тюбик с мазью, выдавил на ладони немного гелеобразной маслянистой субстанции и начал втирать в спину Стрельцова. Привычные размеренные движения привели в норму дыхание, сердцебиение и вроде бы успокоили на короткое время. Четкие выверенные движения, так похожие на те, что он делает ежедневно, садясь за штурвал самолета. «Нет, они не такие же, думалось ему, прикрывшему от удовольствия глаза, а лишь схожи своей четкостью, ритмом, выверенностью действий, как четко воспроизводимый математический алгоритм». Тепло растекалось по телу, легкими покалываниями отзывалось в пальцах рук и ног. Расплывалось жаром в каждой мышце, в каждой клеточке. Нежные сильные руки сместились с лопаток на поясницу, растирая, разминая и плавя каждую клеточку тела, скапливалось в нечто горячее, большое пульсирующее в паху. Лежать стало неудобно. Никита откровенно прибалдел и даже успел задремать, но тут уж стало откровенно не до сна. Надо было как-то бороться со своим стояком. — Перевернитесь на спину, прозвучало над самым ухом. Такого позора — каменный стояк от одних лишь прикосновений, и те не к члену — Стрельцов не испытывал ни разу. Да и показаться в таком виде массажистке он не мог. Соскочив со стола, и едва отметив приятное милое глазу личико и длинную, едва ли не до пояса рыжую шевелюру крупных кудрей, он выскочил из массажного кабинета и метнулся к ближайшей двери с крупной надписью «БАССЕЙН». Вполне резонно решив, что это именно то, что ему сейчас надо, чтобы остудит его голову и не только… Но и тут злодейка судьба посмеялась над ним: вода оказалась слишком холодна. У бултыхнувшегося с разбегу Стрельцова свело ногу, и он, беспорядочно колотя руками и ногами по воде, пошел ко дну, пуская крупные пузыри воздуха. Метнувшийся следом Кир увидел происходящий с его парой конфуз, прыгнул следом, подтягивая его за резинку плавок к маячившему в трех метрах бортику. С трудом вытянув Стрельцова наверх, словно лишившись сил, он повалился рядом. Мокрые тяжелые кудри облепили вздымающуюся рывками грудь. — Какого…черта ты прыгнул…в бассейн, после сеанса… массажа? — Дыхание срывалось на хрип. — Чуть не утонул… дурень. — Стояк, — смутившись признался Стрельцов, поворачивая голову, чтобы посмотреть на реакцию девушки на него. — Но ты спасла меня и теперь просто обязана стать моей женой. — Хм, — хмыкнул Кир, — С удовольствием. Только я не… девушка, — он рывком снял с себя липшую к груди рубашку, обнажая плоские горошинки сосков с воткнутыми в них крошечными штангами. Подвисший от такого поворота (или подарка) судьбы Никита едва не выпал в неадекват, потек мозгами и не только. А Кир продолжал: — Да и не дал бы я тебе утонуть, рыба моя! Ты ж моя пара, предназначенная богами для единственного Сирина мужского пола. Седлая бедра Стрельцова, растерянного от такой атаки, и накрывая губы жарким собственническим поцелуем. Я тебя никуда не отпущу. Пару минут спустя Стрельцов стонал как подстреленный на кафельном полу бассейна, в то время как Кир, томно всхлипывая, насаживался на его твердокаменный член. Тело выгибалось дугой, он снова потянулся за поцелуем, позволяя Стрельцову перехватить инициативу.Нежные томительные ласки сменялись грубоватыми несдержанными покусываниями. Иногда, когда Кир выгибаясь в порыве страсти задевал простату, объятия становились подобны тискам. Стрельцов вдруг сжимал его в своих руках так, что это причиняло боль… Словно боялся, что тот вот-вот сбежит. От такого наверняка останутся красочные синяки, но Киру было плевать. Он потерялся в этом безумии и готов был принять всё без исключения, отвечая тем же. Они забыли обо всем: о возможных посетителях, не замечали неудобства, жесткого пола, холода кафельной плитки, на которой оказывался лежащим на спине то один, то другой. Через какое-то время все в синяках и засосах они переместились в номер и опробовали на прочность душ, а затем и кровать. Кровать оказалась на диво прочной (у Стрельцова мелькнула мысль заказать домой такую же), а вот душевой кабине не повезло. Очнулся Стрельцов и четко осознал происходящее лишь через пару дней, когда, наконец, весь зацелованный и затраханный неутомимым Киром принял метку и все, что ей сопутствовало. С трудом прошел свой первый в жизни оборот и от души насладился восхищенным взглядом своей пары, когда на поляне, посреди ночного леса, в серебристом лунном свете впервые раскрыл мощные крылья огромный самец Сирин. А спустя пару минут любопытные жители Лукинова могли наблюдать в ночном небе полет двух редчайших представителей крови Древних — Сиринов. А через двадцать дней Стрельцов с легкой душой и спокойным сердцем положил на стол начальника летной части рапорт об увольнении в запас. Примечание: *Имеется в виду произведение М.Булгакова "Собачье сердце".