Незначительная должность (в сердце детектива-инспектора Лестрейда)

Детектив-инспектор Лестрейд стоит перед большой глянцевой, чёрной дверью дома Майкрофта Холмса и понятия не имеет, как он сюда попал. Нет, конечно, он знает, почему он там; он не просто ошибся. Его серая Шкода припаркована чуть ниже по дороге, и для него должно быть довольно странным поворотом свернуть с внушительной дороги из гравия – он не может вспомнить название улицы - не осознавая своей ошибки. Он ввел пост код в свой навигатор и позволил торжественному, увлечённому мужскому голосу (по какой-то причине он просто терпеть не может женский голос; это пробуждало в нём желание убивать людей), привести его в Лондонский боро Ричмонд-апон-Темс, где ему с уважением сообщили, что он достиг своей цели. Это был впечатляющий… ну, особняк, с раскидистыми садами, окружающими его, и, дорогой с таким количеством гравия, которым можно было заполнить Альберт-Холл. Он не имеет ни малейшего понятия, почему его ноги еще не подкосились. Лестрейд не был уверен, чего можно ожидать от жилья Майкрофта. Он слышал несколько довольно ярких историй от Шерлока, хотя этот человек не слишком любит сочинять детские сказки, и его вряд ли можно винить. Лестрейд всё никак не может принять тот факт, что Шерлок и Майкрофт когда-то были ростом в два фута, бегали за мячом в саду и кричали во всё горло. Он предпочитает думать, что они оба появились в возрасте тридцати лет, в великолепно сшитых костюмах. На самом деле само представление о том, что у Шерлока есть старший брат, кажется нелепым. Все в поведении этого человека кричит «всего лишь ребёнок», а он просто не может этого увидеть, сколько бы раз Шерлок не шептал ругательства своему брату под нос. Очевидно, что этот человек существует, но как именно он это делает, остается загадкой для инспектора. Что ж, лучше бы ему существовать, иначе Лестрейд потратил час своего времени впустую. Дом большой, грандиозный, но такого типа, которого пытаются достичь богатые люди, чтобы он не выглядел слишком вычурно. Там нет колонн или балконов, или причудливых французских окон; весь дом напоминает типичный британский таунхаус, просто растянутый и увеличенный в масштабе. Большой размер дома является единственным фактором, действительно указывающим на богатство, заключённое здесь, как и огромный участок земли, окружающий особняк. Другим, более тонким показателем, скрытым для тех, кто менее осведомлен, является тот факт, что особняк заселён только Майкрофтом Холмсом, и никем более. «Как одиноко, – думает Лестрейд. – Что, чёрт возьми, он делает со всеми этими комнатами? Играет в прятки с самим собой?» Он стучит в дверь. Сначала Грег хочет убежать. У него возникает странное чувство, которое инспектор ни разу не испытывал, даже в условиях опасной засады или скоростной погони по закоулкам. Это неизбежное желание убраться отсюда, убежать, вернуться в безопасное место. Все это было вызвано простым движением запястья, которое было совершено для того, чтобы сдвинуть большой медный дверной молоточек с головой льва. Лестрейд напуган, потому что знает, почему находится здесь, и он знает, насколько это неправильно. О Боже, может, ему стоит зайти за угол улицы или ещё куда-нибудь? Грег вздрагивает. Он слышит звуки движения изнутри дома; стремление бежать в укрытие обостряется. Он до сих пор не знает, как ему вообще удалось сюда попасть. «Ты придурок», – думает Лестрейд, когда дверь начинает греметь, и он делает шаг назад, гадая, сможет ли он добраться до деревьев до того, как она откроется. Стоит попробовать, не так ли? Он находится на полпути, когда мужской голос сзади произносит: — Детектив-инспектор Лестрейд? «Дерьмо», – думает Грег. Он останавливается, снова ругается себе под нос, глотает один раз. Позволяет его рукам упасть на бок и поворачивается лицом к двери и Майкрофту. Человек стоит в дверях, мягко опираясь о левый косяк, и господи боже, одетый в строгий костюм-тройку. Лестрейд мысленно противопоставляет свою рубашку с открытым воротом и пальто бежевому ансамблю Майкрофта и чувствует себя ужасно раздетым. — …Да, – отвечает Лестрейд, хотя само его присутствие является ответом на вопрос. Он произносит слово, стиснув зубы. — Я могу заверить Вас, что бы ни произошло, попытка арестовать меня окажется совершенно бесплодной. Челюсть Лестрейда тут же расслабляется от шока, а не потому, что инспектор становится менее напряжённым. — Я… здесь не для того, чтобы арестовать Вас, – смущённо произносит Грег. — О, нет? Теперь понимаю. Что Шерлок снова натворил? Пожалуйста, не говорите, что он кого-то убил, – Майкрофт складывает руки и ставит левую ногу так, что носок его туфли упирается в ковёр. Он выглядит довольно устрашающе, и Лестрейд не понимает, как реагировать на его жест, или на его реплику, которая только что сорвалась с губ старшего Холмса. — Э, нет. Я… сделаю вид, что Вы этого не говорили, потому что последствия будут... — Я понимаю, – оборвал его фразу Майкрофт. – Это, естественно не для протокола, – он жестом указывает на дверь. – Если это дело полиции, то Вы можете войти. — Это… не относится к делам Ярда, - смущённо произносит инспектор. — О, нет? – Впервые за всё время разговора Майкрофт выглядит искренне удивлённым. – В таком случае, Вам всё же лучше войти, хотя бы для того, чтобы объясниться. Человек в дверях разворачивается на сто восемьдесят градусов и уходит в глубину дома. Лестрейд, пораженный осознанием того, что он должен следовать за ним, делает абсолютно противоположное, оставаясь на месте. И только после громкого, но прагматичного покашливания, доносящегося из особняка, он рывком выходит из оцепенения, но спотыкается, сделав всего пару шагов внутрь дома. Грег чувствует себя шестилетним ребёнком. Этот особняк ... шикарный. Если снаружи все выглядело впечатляюще, то внутри это было что-то совершенно иное. Если бы не большая охранная система, встроенная в левую стену вестибюля, с её мигающим красным огоньком, который можно заметить при длительном наблюдении, можно было бы подумать, что тебя перенесли назад во времени. Мебель кажется подлинная, не подделка. Подняв голову, можно увидеть темные деревянные балки, поддерживающие потолок. Когда Лестрейд идёт вперёд, не поспевая за быстрыми каблуками идущего впереди человека, он проходит через комнаты так быстро, что едва ли может оценить их старомодную элегантность. Обои – повторяющиеся викторианские узоры в бордовом, золотом и темно-изумрудном цветах-напоминают ему о Бейкер-Стрит. Они шагают по мягким, плюшевым коврам, лакированным половицам, холодному камню, пока наконец не добираются до места назначения Майкрофта. Он крепко сжимает дверную ручку. Посмотрев на Майкрофта, Грег внезапно отводит взгляд, смущенный их близостью. Он пробегает глазами по коридору и видит комнату в самом конце, с открытой дверью. Это что, склад зонтиков? Дверь открывается, и они оказываются в просторной и величественной комнате, какую ожидал увидеть инспектор. Его отвели в заднюю часть дома; большие, богато украшенные французские окна с бриллиантовыми деталями открывают вид на территорию или, по крайней мере, на её часть. Вероятно, там есть что-то ещё, что простирается дальше, но это сокрыто от глаз Лестрейда. Всё, что он может видеть – это живые изгороди, холмистые зелёные лужайки и шпалеры, увитые плющом и сезонными цветами, но совершенно не соответствующие предполагаемой ботанической картине. Лестрейд знает, что они не будут расти в холодные месяцы, хотя он вовсе не заинтересован в природе. Это больше по душе Шерлоку. Холмс младший – это тот, кто разбирается в ботанических ядах и противоядиях. — Слишком обширная площадка, я думаю. Знаете, у меня есть садовник, который заботится об этом, – Голос Майкрофта доносится из-за камина; он наблюдает за Лестрейдом в отражении зеркала, занимающего пространство на стене над камином. Только тогда Грег осознает, что бессознательно подошел к окну, поэтому снова поворачивается к хозяину дома. – Папа всегда говорил, что она достаточно большая, чтобы гепард мог свободно разгуливать здесь и никогда не захотеть вернуться в Африку. У него всегда было странное чувство юмора. – Майкрофт отмахивается от своего тривиального замечания взмахом пальцев, который одновременно является жестом, приглашающим Лестрейда сесть. – Присаживайтесь, пожалуйста. Однако, если Вам всё же комфортнее находиться у окна, Вы можете остаться стоять. Но я всё же присяду, если Вы не возражаете; я весь день был на ногах, пытаясь подготовить место для встречи с амер… – бормочет он сквозь сжатые губы. – А в прочем неважно. Будет лучше, если Вы не будете в это посвящены. Лестрейд не может понять, что удивило его больше всего: информация, которую Майкрофт чуть не раскрыл прямо сейчас, или тот факт, что брат Шерлока занимался уборкой. У него ведь есть лакеи, которые могут выполнить такую черную работу за Холмса. После недолгого размышления Лестрейд спрашивает: — Вы мне не доверяете? «Идиот, а с чего бы ему тебе доверять?» – Грег тут же мысленно отвечает на свой вопрос, чувствуя себя менее уверенно. — О нет, это совсем не то. Даже Полли об этом не знает, – отмахивается Майкрофт. «Полли?» — Вы имеете в виду... комиссара Стивенсона? – удивлённо произносит инспектор. — Да, – Майкрофт снова махнул рукой, усаживаясь на ближайший к нему безупречно обитый старинный диван. – Я даю этим "важным" персонам прозвища, – Лениво добавляет старший Холмс, – о существовании которых, они, естественно, не в курсе. Лестрейд чувствует небольшую боль. Нога затекла, поэтому он переносит вес на другую. — Я не уверен, что хочу это знать, – отвечает инспектор. — А вот и нет, – отвечает Майкрофт с каким-то грязным смешком. Опершись локтем о подлокотник, он протягивает пальцы к серебряному чайному сервизу, гордо стоящему на соседнем столике. – Чаю? — Нет... спасибо, – отвечает Грег, пропустив мимо ушей предыдущую реплику Британского правительства. Майкрофт побледнел и скорчил гримасу, которая тревожно смахивала на самобичевание. — Я и забыл, что ты больше любишь кофе. Черный, без сахара. Лично я этого терпеть не могу. Я нахожу любителей кофе довольно горькими личностями. Не так ли, инспектор? - Я тоже так думаю, - произносит Лестрейд, неторопливо направляясь к дивану напротив. Старший брат Холмса, похоже, уловил его нерешительность; он хмуро смотрит на него. Детектив усаживается, и боковым зрением замечает одобрительный кивок с противоположной стороны. Майкрофт наливает чай в маленькую фарфоровую чашку с золотым ободком. «Это, наверное, старинный Веджвуд, или что-то подобное», – думает Лестрейд. Наступает пауза, во время которой пьют чай и накапливается напряжение. — Майкрофт... – начал Лестрейд. Мужчина застывает с фарфоровой чашкой у губ, как будто он только что выплюнул жидкость обратно в неё. Холмс молчит, поэтому Лестрейд решает сменить тему и заполнить молчание любым доступным ему способом. — Ваш дом. Он очень большой. Еще одна пауза, на этот раз для сбора информации. Она прерывается, когда на это забавное заявление отвечают. — Знаете, инспектор, я никогда не пойму, почему Вам так мало платят. — Нет, нет, я не это имел ввиду. Он очень большой для Вас, живущего здесь в одиночестве. Майкрофт опускает чашку с блюдцем, и это ... смирение на его лице? Или что-то еще? — Это наш семейный дом. Я продолжаю жить тут, чтобы остановить падение репутации здания. Можно сказать, я здесь не по своей воле. — А как же твои мама и папа? — Оба наших родителя умерли. — О, прости. Мне очень жаль это слышать, – бормочет Лестрейд, и он отводит взгляд. — Не стоит. Дело это совершенно несущественное. Лестрейд ожидает ещё одного потрясающе неловкого молчания, но вместо этого слышит... смех? Почему, черт возьми, Майкрофт смеется? — Я вижу, что фактическая речь не входит в число ваших многочисленных талантов, детектив-инспектор. Но не волнуйтесь, я не считаю это необходимым. Иногда молчание приносит гораздо больше пользы. И способствует достойному разговору. «Слава Богу, на какое-то мгновение я подумал, что ты бессердечный ублюдок», – проносится в голове Грега. — Угу, – Это все, что Лестрейд говорит в ответ. Он решает проверить теорию Майкрофта и просто держать свой чёртов рот на замке в надежде на ... стоящий разговор. Он не уверен, что это, приказ или оскорбление, но спрашивать не собирается. Удивительно, но на этот раз тишина не так уж и плоха. Она длится ровно столько, сколько требуется Майкрофту, чтобы допить чай, поставить чашку обратно на серебряный чайный поднос и, наконец, сложить руки и скрестить ноги в сложной серии движений, которые, вероятно, выглядят более сложными, чем они есть на самом деле. Конечный результат – сцепленные пальцы и его правая нога, прижимающая левую к диванной подушке. — Я всегда знал, что когда-нибудь мы познакомимся; мне действительно больно видеть, как Скотланд-Ярдом управляют пятилетние дети. В конце концов, – начинает Майкрофт, – Кроме тебя, разумеется. — Я определенно не выгляжу на пять лет. Майкрофт складывает руки на груди, его глаза мерцают в серебристых волосах Лестрейда, и он кивает один раз, как бы вежливо соглашаясь: — Нет, детектив-инспектор, Вы этого не делаете. Судя по тому, что мне рассказали, у Вас есть голова на плечах, и именно поэтому я поражен, почему Вы решили прийти сюда именно сегодня. — Это светский визит. — Но мы никогда раньше не встречались. Какая у вас может быть причина для такого визита ко мне? Нас едва ли можно считать приятелями. — Я… – он не успевает сказать, так как его перебивают. — Ты не любопытный парень, ты пришёл сюда не ради острых ощущений. Его спина абсолютно прямая, как кочерга, и Лестрейд чувствует себя ещё более выхолощенным. Да, это выглядит примерно так: женоподобный мужчина в костюме-тройке, потягивающий чай из фарфоровой чашки с блюдцем, заставляет Грега чувствовать себя выхолощенным. — По крайней мере, твоя прозрачность высветлила пару деталей. Я не так уж хорошо тебя знаю, – продолжает Майкрофт, – но мне казалось, что ты выше любовных утех, Лестрейд. Наверное, хорошо, что Грег отказался от чая, иначе он бы его разбрызгал по хорошему кремовому коврику между ними. — Я не ожидал, что ты знаешь этот термин, – говорит Лестрейд, что на самом деле является более вежливой версией «Какого хрена!?» Майкрофт откидывается на спинку дивана, наконец-то избавившись от своего вертикального положения. Он ухмыляется и распрямляет ноги. Майкрофт, чувствуя недоумение на лице человека напротив, смотрит в окно с притворным вниманием. На самом деле это просто плохо скрытое самодовольство, и общий эффект лучше работает с притворной беспечностью. — Похоже, дедукция меня не подвела. Фантастика. Что, черт возьми, это должно означать? — Майкрофт, я … Старший Холмс поворачивается к нему с тревожно-хитрым видом: — Вам не нужно ничего объяснять, ваши мотивы совершенно ясны, – когда Лестрейд разводит руки в жесте типа «ты все равно это скажешь», уголки рта Майкрофта приподнимаются в еле заметной улыбке. — Ты находишь меня привлекательным, но лишь смутно, так что это не просто разгул страсти. Это еще более расчетливо, чем-то, что есть. — Ради Бога, Майкрофт... - Лестрейд решает, что на самом деле ему вовсе не нравится подчиняться неизбежному. Он должен иметь хоть какое-то влияние в этом деле, он не просто какой-то безвольный бобби, который должен кланяться, делать реверансы и ставить чайник для важных шишек. Он же чёртов детектив-инспектор. — Не надо ... подвергать меня психоанализу. Мне этого хватает от Вашего брата. Попытка восстановить контроль над ситуацией оказалась безуспешной. — Но ты очень легко поддаёшься этому. Если бы это не касалось непосредственно меня, я сомневаюсь, что мне вообще было бы интересно. Но это не так. И я уверен, что мой брат будет возражать, если вы назовете его "психоаналитиком". Попытка удержать Шерлока Холмса в стороне от разговора не увенчалась успехом. — Посмотрим, что я могу сказать по Вашему… пальто, – интонация Майкрофта вывела Грега из самоуничижительного оцепенения. Сразу он подумал о большом количестве ругательств и, вероятно, нечаянно пробормотал пару слов себе под нос. Самодовольный мужчина напротив лишь хмыкнул и продолжил, наклонившись вперед. — Оно старое – вероятно, года четыре, может быть, пять. Но это не считая того, что ваш образ жизни, скорее всего, преждевременно состарил его, – указательный и средний пальцы правой руки прижаты к губам. — А на жалованье детектива-инспектора… Я ожидал увидеть костюм не хуже Сэвилл-Роу. Молодец. Хотя я понятия не имею, зачем тебе понадобилось прятать его под этим чудовищным пальто. Это говорит о тенденции одеваться практично, в то время как твой наряд указывает на желание произвести хорошее впечатление. Ты пойдёшь на компромисс с костюмом, но не с пальто; это показывает упорство, которое, я полагаю, достойно восхищения. Или, может быть, сентиментальность, но ты, кажется, не из таких. Ты не легкомыслен со своими деньгами – отсюда и пальто пятилетней давности – и всё же потратить небольшое состояние на костюм? Очевидно, ты оделся, чтобы произвести впечатление. Не на работодателя, потому что ты не ищешь повышения, так что, похоже, это приводит нас к единственному верному варианту. Это, боюсь, так ослепительно очевидно, что даже идиот может это заметить. Лестрейд хотел было спросить, зачем Майкрофту нужно было ходить вокруг да около, если он с самого начала всё прекрасно знал, наверное, с того самого момента, как открыл эту чёртову дверь, но вспомнил, что это же Холмсы. Разве это не их единственная цель в жизни: заставить других чувствовать себя ужасно неполноценными по сравнению с их превосходящим интеллектом? И, кроме того, его только что читали, как детскую книжку с картинками. Это не особенно весело и не повышает уверенность в себе. Так что его ловушка остается закрытой. — Ты здесь потому, что в отчаянии, – Майкрофт вдруг резко меняет тему, и «удара» ниже пояса не происходит. В каком-то смысле это даже хуже: предвкушение, а потом разочарование. Лестрейд наклоняется вперёд и поднимает руку, пытаясь вернуть разговор в прежнее русло, но Майкрофт продолжает, едва переводя дыхание. Вот ублюдок. Его нижняя губа недовольно кривится. – Как и я. Отчаяние открывает человеку такие пути мысли, которые раньше были невозможны. К счастью, твоё отчаяние лишь добавляет тебе очарования. На лице Майкрофта появляется маска фальшивого веселья. — В любом случае, я не ожидал ответного комплимента, – он мурлычет, ухмыляясь выражению лица детектива, которое показывает отвращение. Это не самый лучший способ затащить кого-то в постель, знаете ли, но опять же, Лестрейд имеет дело с Холмсом. Майкрофт, вероятно, получает удовольствие от того, что мучает людей. Лестрейд слегка опускает голову, сдаваясь. Ухмылка Майкрофта исчезает. — Ты не можешь перестать думать о нём. Его вездесущность в твоём сознании истощает тебя, заставляет чувствовать ничтожно из-за неспособности обуздать своё воображение. Всё было в порядке, пока не приехал доктор Ватсон; теперь работа с ним – мучительное напоминание о вашей неадекватности и жестокой реальности, что эта маленькая мечта – всего лишь сон, который никогда не осуществится. Тихое шипение сквозь ряд жемчужно-белых зубов Лестрейда говорит Майкрофту всё, что ему нужно знать. — Но, конечно, это не единственное, что подпитывает твоё желание. Ты мог бы выбрать... ну, скрытого человека, чтобы «утопить в нём свои печали», так сказать. Но нет... ты выбрал меня. Ты хочешь отомстить ему. Бесполезно протестовать, выражать несогласие или вообще что-либо говорить. Зачем ему вообще пытаться вернуть свою гордость, когда она уже вдавлена в ковёр идеально зашнурованными туфлями? Спорить с этим человеком не имеет никакого смысла. — В этом деле я более чем счастлив помочь тебе. Это ведь идеальное возмездие, не так ли? Спит с его братом. Ты думаешь, что это заставит его взбеситься, и, хотя ты определенно точно ошибаешься, ты всё равно сделаешь это только ради крошечного шанса, что будет раздражать его. Пусть Шерлок пожалеет, что не он, а я. И именно поэтому я готов помочь тебе, несмотря на все эти нелепые обстоятельства. Только я прошу тебя воздержаться от упоминания моего имени, когда всё это дело пойдет по Скотланд-Ярду. Я бы предпочёл, чтобы моё имя осталось незапятнанным непристойными сплетнями. Когда речь Майкрофта подходит к концу, он почти торжествующе откидывается назад, сцепив пальцы на животе в безмолвном жесте, который говорит самые разные вещи, всё самодовольнее и самодовольнее. Он гениален, они оба это знают, и выхода нет. Он по своей природе гениален и всегда таким будет, и не собирается стесняться сообщать об этом факте в туманных, но острых комментариях, поднимая брови и ухмыляясь. Это высокомерие без высокомерия. И довольно блестяще. Лестрейд уже готов уступить, повернуть руку против часовой стрелки, показывая, что восхищён, подчиняясь очевидному величию и превосходству этого человека. Но когда эта мысль ударяет его, как молот Тора, голова инспектора чуть ли не дёргается назад от неожиданного натиска противоречивых мыслей. — Нет. — Нет? – пальцы Майкрофта крепче сжимаются в ответ на этот вызов. — Нет, – снова произносит Лестрейд. Наступает пауза, затем вторая часть осознания. – Нет! — Детектив-инспектор, мы играем в то, что рифмуется с «минет», или вы только сейчас узнали, что такое отрицание? – голос Майкрофта доносится с дивана напротив, принимая новый, изменённый тембр. «Извини, Майки, но на этот раз я не могу позволить тебе взять верх», – проигнорировав реплику Холмса, решил для себя Грег. Майкрофт, может быть, и гениален; он даже не собирается этого отрицать. Но Лестрейд обратил внимание на то, что совершенство никогда не может быть достигнуто. Это просто невозможно. Ни мужчина, ни женщина, ни объект, ни творение никогда не могут быть совершенными, и поэтому Майкрофт Холмс никогда не сможет быть совершенным. Всегда есть тот смертный изъян, который подводит нас, выдает, раскрывает наш истинный характер. И Грег нашёл его. — Нет, – опять бессмысленно повторяет Лестрейд, все еще поражённый мыслью о том, что, черт возьми, здесь он сможет вернуть себе часть своей гордости. Ну, может быть, если он немного расширит свой словарный запас, чтобы действительно передать свою ослепительно новую точку зрения. — Нет – это против того, чтобы скрывать моё имя в Ярде, или нет... — Просто ... нет. Ты не можешь этого сделать. — Не могу сделать что? — Перестань перебивать меня хоть на секунду! Пожалуйста! – Рука опускается Холмсу на бедро; Майкрофт складывает руки на груди, как обиженный ребенок. Лестрейд тщетно пытается не думать о Шерлоке, и в основном ему это удается. – Ты не можешь намекать, что делаешь это просто из любезности. Потому что я на это не куплюсь. Вы сами сказали: шансы «абсурдны». Я знаю, что Шерлоку будет наплевать, с кем я трахаюсь, если только это не Джон – во всяком случае, я бы так не поступил – и я знаю, что это глупо; это глупо и бессмысленно, и ты сказал: я в отчаянии, – он поднимает руку на уровень плеча, пальцы все еще сжаты вместе, – И ты тоже. — Ничего нового я не услышал и... — Заткнись! Боже, ты такой же, как он. Признай, что я прав! Губы Майкрофта шевелятся и колеблются, словно он хочет что-то сказать, но тело не даёт ему этого сделать. Это явно уловка. Они просто чертовски одинаковые, эти двое. Две горошины в их собственном, маленьком, трудном, раздражающем, Холмсовском стручке. Наверное, поэтому они и ненавидят друг друга. — Ты в отчаянии, – продолжает он, – так что должно быть что-то... или кто-то еще, кто влияет на тебя до такой степени, что ты... – осознание этого одновременно наполняется жаром возбуждения и холодом последствий. – Подожди, что ты сделал? Раньше? — Боюсь, тебе придётся быть более конкретным. Мы знакомы уже... – Майкрофт подносит руку к лицу; часы явно новые и дорогие, – уже двадцать минут. — Нет, раньше. Когда я говорил о Шерлоке, и ему было наплевать на то, с кем я... и я почти не заметил этого, но, когда я сказал... ты... оу. Майкрофт закрывает глаза в смирении, или в молитве, или как делают солдаты в военных фильмах, когда они прячутся в здании, которое вот-вот будет обстреляно. — О, – эхом отзывается Холмс. — Это... это так. Боже мой, Майкрофт, ты считаешь, что откровенность – это скучно. Но я думаю, что это довольно интересно. Похоже, я не единственный, кто вздрагивает от одного только имени. — Туше, – Старший Холмс кашляет один раз, но Лестрейд подозревает, что это скорее подготовительное покашливание, чем першение в горле. – Я предположил, что Джон Ватсон сможет положительно повлиять на моего брата. К сожалению, я оказался прав. — И ты бы предпочёл... Шерлок тебе нравится... Боже, как все запутано. — Да. Но ты же знаешь, что я никогда не буду действовать в соответствии с ними. Эмоциями. — А почему бы и нет? — Это вполне уместный вопрос, инспектор Лестрейд. — Нет, но... почему? Я имею в виду, Шерлок ненавидит тебя. — Мне это прекрасно известно. К счастью для него, ненависть не идёт в обоих направлениях. Вопреки навязанному тебе мнению, я забочусь о своём брате. И, как его старший брат, я испытываю непреодолимое желание сделать его счастливым. Я обычно не добиваюсь успеха, как ты наверняка знаешь. Иногда мои методы кажутся... сложными. Нужно глубоко вглядеться, чтобы увидеть истинный мотив; Шерлок, я чувствую, не видит необходимости посвящать этому время. Поэтому снова и снова создается неверное впечатление, и мне так больно... видеть... поэтому я думаю, что в тот единственный раз, когда я действительно могу... Я был бы дураком, если бы рисковал всем просто ради своей личной выгоды. Недоверчивые глаза встречаются с плачущими. Теперь, когда Лестрейд знает правду, он чувствует себя виноватым. В каком-то смысле он предпочитал видеть в Майкрофте ублюдка, манипулятора, который решил превратить жизнь Шерлока в сплошное страдание только потому, что тот пролил краску на его научный проект в восьмом классе. Теперь он знает Майкрофта как заботливого старшего брата, и ложь, которую он проглотил, кажется кислой, бродящей в его желудке. Он чувствует себя на грани тех времён, когда путь Шерлока был пересечён, заблокирован, забаррикадирован; конечно, это было для его собственной безопасности, или для душевного благополучия, или... теперь это всё режет. И уж конечно, это совсем не то чувство, которое он испытывает, когда смотрит на Майкрофта Холмса. Его глаза словно говорят: это моя вина. Я не нуждаюсь в сочувствии. Но это не значит, что он этого не хочет. Он вообще не должен был всё это рассказывать. — Ты действительно святой, – говорит Лестрейд, и почему-то это идеальный ответ. Сарказм снова хлынул в глаза Майкрофта, как кровь вливается в его артерии. — Не совсем. Я всё еще намерен использовать тебя для секса и катарсиса. — По-моему, это вполне нормально. Губы кривятся и раздвигаются; Майкрофт почти смеется, но останавливает себя, прежде чем звук вырвется наружу. Боже упаси, чтобы он когда-нибудь позволил себе это. Майкрофт Холмс саркастичен, остроумен, удивительно... чувствителен, но он не из тех, кто проявляет внешние эмоции. Лестрейд чувствует, что он, вероятно, подобрался так близко к мягкому братскому внутреннему ядру Майкрофта, как никто никогда не добирался; он может немного переоценивать свой вклад, но по крайней мере позвольте ему пофантазировать. Потому что, конечно, думать, что ты перехитрил Холмса – это почти всегда фантазия в конце концов. Независимо от того, как много факторов складывается в вашу пользу, всегда есть что-то, что скрывается просто за линией ваших глаз, но совершенно очевидно для дедуктивного ума. И даже если таких подробностей нет, сфабриковать одну из них проще, чем любую другую. Они тоже сделают её правдоподобной; это одурачит даже детектива-инспектора. Он опять ушел по касательной. А что они должны были делать? — Итак, – Лестрейд направляет свои мысли и разговор обратно к поставленной задаче. Боже, это звучит так дёшево, — что же нам теперь делать? — Не будь таким тупым. Мы будем следовать намеченному курсу действий, – фыркнул Майкрофт. И мы сделаем вид, что в предыдущем разговоре не было никаких откровений. — Что, так и сделаем? – это единственный ответ, который Лестрейд может придумать, и он мысленно бьёт себя по лицу. Боже, он всегда был таким властным! А теперь он просто болтливый идиот, поставленный на место человеком, которого Грег ещё час назад никогда не видел. Шестьдесят минут назад детектив-инспектор Лестрейд ехал в Ричмонд-Апон-Темс на своей собственной машине (ну, той самой, что предоставила ему полиция, но тем не менее это была его машина), совершенно не подозревая, что таким образом он ведёт себя в направлении деморализации. — Лестрейд… — Пожалуйста, зови меня Грег. — Хммм, ну что ж, если ты настаиваешь на том, чтобы называть тебя по имени, я полагаю, что могу отплатить тебе тем же. У меня скоро встреча, так что нам нельзя задерживаться. — Подожди, мы действительно собираемся это сделать? Просто удивительно, как Майкрофт может унизить одним лишь движением брови. Лестрейду нужно научиться так же; этот навык очень пригодится, когда придётся иметь дело с Донован. — Конечно. Не смотри так испуганно, ведь именно ты организовал эту маленькую... серию событий, так что постарайся вести себя немного счастливее, когда твой план осуществится. Кроме того, я в восторге от этой идеи, – тут наступает пауза, и Лестрейд даже дышать не хочет, боясь обидеть. Это не похоже на то, что он собирается рассмеяться, или на что-то еще; они, так сказать, в одной лодке. – Ну что, Грег, продолжим? Глаза Лестрейда бегают по комнате, когда он шаркает ногами: — Да, эм… — Наверху, естественно. Неужели ты думаешь, что я позволю нам остаться здесь? Ты – гость – хоть и незваный – а я был бы презренным хозяином, если бы заставил нас ... совокупляться на полу, как животных. Я ведь не варвар, ты же знаешь. Лестрейд кивает в знак согласия, но в глубине души ему трудно представить себе что-нибудь более возбуждающее, чем Майкрофт (или Шерлок), усаживающий его в шезлонг в углу. — И кроме того, – добавляет Майкрофт, как будто этим дело и кончается, – мы можем поджечь ковер. Ну, не очень сексуально. Бросив последний взгляд на обитый шёлком шезлонг, Лестрейд выходит из комнаты вслед за Холмсом. Он не очень удивлён их новому курсу; возможно, разочарован, но не настолько, чтобы высказать это вслух. Как бы ему не нравились острые ощущения, эксцентричность и спонтанность интимной близости в гостиной внизу, он знает, что это не для Майкрофта. Вряд ли его можно назвать "предприимчивым" в этом деле, точно так же, как его нельзя назвать "эффектным". Лестрейд не очень любит всякие извращения. Что касается Шерлока, Лестрейд считает, что он будет наслаждаться верховой ездой или шарфами в качестве кляпов; а вот Майкрофта, предпочитающего такие развлечения он действительно не может представить, если только это не связано с зонтиками или чем-то ещё… Боже, о чём он вообще думает? Лестрейд следует за мужчиной обратно в вестибюль с мигающей системой безопасности и задается вопросом, не является ли это просто хитроумным способом Майкрофта выгнать его, но вместо этого он обнаруживает, что поднимается по большой деревянной лестнице в восточной части комнаты. Дом похож на лабиринт: в верхней части лестницы есть ещё двери, и коридор выглядит так, будто он повторяет контуры дома. Они поворачивают направо и проходят мимо множества дверей, гобеленов и картин, которые, вероятно, стоят больше, чем кажутся неподготовленному глазу, пока Майкрофт не останавливается у двери в конце коридора. Она красного дерева, как и все остальные, и довольно невзрачная, но по тому, что они остановились, и по внезапной напряженной серьёзности на лице Майкрофта Лестрейд может догадаться, куда ведёт эта дверь. — Мы на месте, – Майкрофт уточняет. Наверное, это единственная бессмысленная фраза, которую он произнес с тех пор, как появился Лестрейд. — Я удивлен, что мы не заблудились, – Лестрейд добавляет к своему списку бессмысленных высказываний ещё одно: – этот дом похож на муравейник. В следующий раз тебе придётся устроить мне экскурсию. Взгляд Майкрофта снова говорит всё, что Лестрейд должен знать. — Не забегай вперед, Грег. Несмотря на то, что его назвали по имени, Лестрейд может поспорить, что Майкрофт всё ещё мысленно называет его детектив-инспектор Лестрейд. Есть люди, которые отвергают перемены и приказы, и Майкрофт Холмс, скорее всего, один из них. Грег был бы разочарован, если бы это было не так: подведёт семью. Старший брат этой семьи кивает один раз и с шипящим свистом распахивает дверь. Стены на удивление голые в отличие от "давайте выставим на всеобщее обозрение все ценные артефакты, которыми мы владеем, чтобы все видели, насколько мы богаты". На самом деле вся комната выглядит гораздо более скромно, чем Лестрейд ожидал от человека, который излучает такое претенциозное очарование. Он традиционный английский джентльмен со всеми украшениями (за исключением, может быть, монокля) снаружи, но Лестрейд видит, что, когда вы входите в дверь личной жизни Майкрофта Холмса, он более сдержан, чем можно предположить по его уверенному поведению. Или, может быть, он просто обставил комнату декором и на самом деле ненавидит ее, потому что на самом деле он напыщенный придурок, и ему даже не нужно притворяться. Лестрейд предпочитает первый вариант. Всё это очень интересно: цветочные обои цвета пены на дорогих капучино, разделённые пополам дубовыми перилами, которые тянутся по всей комнате, пока не упираются в большие четырехстворчатые эркеры на западной стороне; стёкла в окнах свинцовые, бросающие кресты на кремовый ковер и редкую мебель; рядом с дверью, которая, скорее всего, ведёт в роскошную ванную комнату, стоит письменный стол, и сразу же перед ними старинный диван, заваленный книгами. Но именно кровать привлекает внимание Лестрейда, и не только потому, что она расположена прямо в центре комнаты. Эта неуместно величественная вещь – шёлковые, малиновые, вышитые простыни; четыре столба красного дерева, торчащие из углов; количества подушек достаточно, чтобы задушить целую армию – но это не единственная причина, по которой Лестрейд не может отвести от неё глаз. Несмотря на её очевидный постельный вид, оба знают, что кровать – это не просто кровать. Это физическое проявление того, что они собираются сделать, это напряжение, которое внезапно подкралось к ним из ниоткуда. Лестрейд чувствует себя так, словно он наблюдает за местом преступления, и он считает, что это не совсем то чувство, которое следует испытывать перед сексом. Хотя его разум напоминает ему, что это будет не просто секс. Слишком многое уже было сказано и многое осталось невысказанным. Но Майкрофт, похоже, не возражает и со щелчком закрывает дверь. Лестрейд хочет сказать ему, что всё в порядке, он может оставить дверь приоткрытой, потому что это не похоже на то, что их собираются беспокоить, но чувствует, что это, вероятно, больше метафора, чем жест практичности. Это тихий, вежливый способ сказать Грегу: теперь уже поздно отступать. Не то чтобы он собирался это делать; сейчас он как бы... виновато возбужден. Это странное сочетание и не совсем неприятное. Они молча стоят – Майкрофт у двери, Лестрейд у кровати. Это молчание Грег снова решает заполнить светской беседой. — Значит, тебе никогда не бывает... одиноко? — Детектив-инспектор, мы будем заниматься сексом или просто сидеть и говорить о наших чувствах? – Майкрофт жестом указал на диван, заваленный книгами. – Мы можем сделать только одно из двух. Каким-то образом резкий ответ устраивает их обоих, потому что, когда их глаза встречаются, это внезапно становится очевидным, и ни один из них не хочет, чтобы это было озвучено. Конечно, Майкрофт одинок. Он изолирован, заперт в особняке, преследуемый призраками своего детства и отягощённый ожиданием, долгом, виной. Он настолько озабочен благополучием других, что никогда не думает о себе; он умён, чертовски умён, чтобы скрыть это за напыщенностью и тщеславием, потому что никто не задаёт вопросов и никто не жалеет его. Управление страной – это чудесное отвлечение от брата, который его ненавидит, и от мёртвых родителей. Он настолько одинок, что может вцепиться в первого попавшегося честного человека и так беспомощно влюбиться. Он достаточно одинок, чтобы согласиться на деградацию просто для того, чтобы отвлечься. Этого никогда нельзя сказать вслух. — Тогда мне лучше ... раздеться. — Хороший выбор, – нараспев произносит Майкрофт, вынимая руки из кармана пиджака. Лестрейд стоит и некоторое время наблюдает за ним; у этого человека есть замечательный метод раздевания. Это наполовину застенчиво, наполовину клинически, как будто он готовится к осмотру у врача. Лестрейд хочет наклониться вперед и коснуться его руки в неожиданном порыве защитить Холмса. Он знает, какой ответ получит такой жест, поэтому воздерживается. Жилет падает и присоединяется к пиджаку на ковре; Майкрофт поднимает голову, разглядывая стоящего перед ним человека, всё ещё полностью одетого в пальто и всё остальное. В глазах Майкрофта вспыхивает весёлая искорка, от которой внутри у Грега разливается тепло. Это всего лишь мгновение, когда длинные бледные Холмсовские пальцы мелькают на пуговицах рубашки и маска торжественности возвращается, но этого достаточно. Лестрейд в ответ стягивает с себя пальто; пальцы замирают, когда оно падает на пол. Он чувствует на себе взгляд, который говорит: "Даже не думай оставлять это там". Поэтому он переносит одежду на диван, добавляя свой пиджак в кучу. Они оба молча раздеваются. Лестрейд повторяет движения Майкрофта, пока они оба не остаются в одних боксерах, чувствуя себя одновременно незащищёнными и любопытными. — Пожалуйста, не будь таким жестоким, я на диете, – Майкрофт говорит в наступившей тишине. Лестрейд поспешил успокоить его единственным доступным ему способом: — Нет, ты выглядишь... прекрасно. Он не лжёт; возможно, из-за пояса светло-голубого нижнего белья торчит лишь намек на живот, но это зрелище вовсе не отталкивает. Лестрейд пока не шевелится, но чувствует, что скоро проснётся. — Фу, «прекрасно» – это такое ужасное слово. Умоляю, больше не используй его в моём присутствии. — Значит, ты ожидаешь, что это случится снова? Выражение лица Майкрофта внезапно мрачнеет с такой интенсивностью, что Лестрейд не может отличить раздражение от возбуждения: — Траханье или чувства, Грег. У тебя есть выбор. Это ругательство похоже на удар кулаком в лицо. Он никогда не слышал, чтобы Майкрофт ругался, и никогда не ожидал от него этого. Это слово кажется слишком грубым, слишком грубым для человека с таким безупречным имиджем; вульгарность его, возможно, подходит Шерлоку, но не Майкрофту. Старший Холмс резок совершенно по-другому. Он замечает, как краска отхлынула от лица Лестрейда при упоминании этих слов, и выглядит почти ... виноватым? За этим быстро следует объяснение, которое, по-видимому, наводит на такой вывод: — Ещё одна из «привилегий» моей профессии. Мы учимся через разоблачение и подражание, и я, кажется, так же восприимчив. Майкрофту не нужно добавлять «извините», они оба понимают смысл этого высказывания. — Хорошо, – говорит он, подводя столь необходимую черту под предыдущей темой, – я полагаю, нам следует переместиться на кровать. — Правильно. Да. Кровать. В кои-то веки никчёмные слова Лестрейда не были услышаны; теперь всё внимание Майкрофта было сосредоточено на том, чтобы раздвинуть безупречное постельное бельё. Он с неожиданной небрежностью сбивает рукой подушки и скользит между простынями, шурша хлопком по шёлку. Он уже сел, выпрямив спину, когда Грег понял намек и передразнил его. Снова наступает тишина. — Нам, наверное, стоит... да, – внезапно вся уверенность Лестрейда покидает его, и он обнаруживает, что не может даже произнести слово "раздеться". Он снова перенёсся в пятнадцатилетний возраст, где совершил ошибку с девушкой, чьё имя он уже даже не помнит; они оба чертовски нервничали и возились, пока дело не было сделано, и он не почувствовал себя совсем другим. Он прекрасно помнит всё это, помнит, что секс – это чудесная вещь, но только с тем, кого любишь. Почему он вспомнил об этом сейчас? Теперь, когда он лежит в постели с отвернувшимся от него Холмсом, понимает, что дело не в любви, он знал это, когда сегодня утром захлопнул дверцу машины, и теперь знает. Это ничего не меняет. Это обязательно произойдет, какими бы сомнительными или аморальными не были причины. Не важно, как сильно содрогнутся его родители, если узнают, во что он превратился. Майкрофт оборачивается; он нервничает и совершенно голый. Пришло время Грегу ответить взаимностью. Они лежат бок о бок, лицом к лицу, их взгляды устремлены друг на друга, губы сжаты в тонкую линию. Они уже зашли так далеко, и всё, что им нужно, – это последний рывок. — Можно я тебя поцелую? – спрашивает Лестрейд, и они вместе падают в пропасть. Майкрофт смотрит на него, его лицо неестественно искажено; он смотрит на Грега так, словно его только что спросили, можно ли его отшлёпать или что-то в этом роде. — А зачем тебе это нужно? — Ну, не знаю. Я полагаю... раньше, моя жена... она никогда этого не делала… Это совершенно новое «болото», в которое Лестрейд действительно не собирается входить прямо сейчас, ни за какие деньги или другие формы убеждения. Тот факт, что он поднял этот вопрос, является улучшением по сравнению с последними пятью годами. Молодец, Грег!Признание – это первый шаг к выздоровлению. — А, та самая жена, которая ушла от тебя после того, как ты признался ей, – пробормотал Майкрофт, скорее для того, чтобы прояснить ситуацию самому себе, чем для того, чтобы обратиться к человеку, лежащему напротив и выглядевшему ошеломлённым. Так что, похоже, в этом даже не было необходимости. Как же так, чёрт возьми… — Я не «признавался» ей! —...Сказал ей, что ты спал с мужчинами... это практически одно и то же. Лестрейд не может поверить, что все это происходит на самом деле. — Я не гей! – он протестует, но тут же понимает всю нелепость своего заявления. Возможно, он говорит правду, но это не кажется уместным, когда он лежит голым в постели с другим мужчиной, которого он только что попросил разрешения поцеловать. Негодование улетучивается, и они вместе улыбаются. — И ты тоже, – ухмыляясь, добавляет Майкрофт, – как и все остальные. Затем он кивает, всего один раз, и улыбка сменяется желанием. Грег воспринимает это как намёк на то, чтобы наклониться вперёд и, схватив Майкрофта за плечо, прижаться губами к его губам. Сначала мужчина нервничает, упрямится, но потом хватка Лестрейда слегка сжимает его плечо, и это как будто катализатор; его губы почти растворяются в этом контакте и отталкиваются назад. Губы приоткрываются; когда веки Майкрофта поднимаются, он видит не только поразительно близкие черты лица Грегори Лестрейда. — Я знаю, что эта дедукция заставляет тебя чувствовать себя комфортнее, но ты мог бы… этого не делать? — Только если Вы меня остановите, детектив-инспектор. То, что следует дальше, совершенно неожиданно для обеих сторон. Лестрейд перекатывается на другой бок и задрапировывает Майкрофта, и, как ни странно, Британское правительство ему это позволяет; похоже, что старший Холмс в спальне гораздо более покорный, чем можно предположить по его повседневному поведению. Как бы глубоко Лестрейд ни проникал в сердце Майкрофта Холмса, какая-то его часть всё равно ожидала, что девиантность будет преобладать. Но превосходство, которое было в самом начале, испарилось. Они больше не разговаривают, потому что теперь, когда на повестке стоит вопрос о поцелуе, эти двое гораздо лучше представляют себе, что делать со своими губами. У них нет времени на размышления, они просто делают это. Они целуются, прикасаются, хватают друг друга, стонут, дрожат и трясутся, погружаются в блаженство и строят планы, которые никогда не сбудутся. Но в конце концов они должны это сделать, и именно после конвульсий и криков их симфония заканчивается. Может быть, он заснул, а может быть, восторг, который, как ему казалось, он никогда не сможет вернуть, на мгновение овладел им, отбросил его в сторону, но, когда Лестрейд открыл глаза, он обнаружил, что его руки обхватили пустоту, а взгляд упал на пустой матрас. О Боже, пожалуйста, скажи, что они не заснули в объятиях друг друга. Это было бы трагично. Лестрейд меняет позу, чтобы поймать взглядом Майкрофта, сидящего на краю кровати, прислонившегося к столбику красного дерева и натягивающего носки. Он почти полностью одет, за исключением пиджака, лежащего на полу; Грег всё ещё голый. Он задаётся вопросом, как долго он был в отключке, и чувствует себя совершенно смущённым. Сейчас, чёрт возьми, середина дня; он и не думал, что так устал. При этом движении Майкрофт поворачивает голову. Грег не уверен, чего он ожидал, но выражение лица, которое приветствует его, не является озорной ухмылкой удовлетворения. Это скорее... полное безразличие. — У меня через час назначена встреча, и я должен подготовить столовую. Боюсь, Вам придётся уйти, – инструктирует Майкрофт, обводя взглядом голову полицейского. Лестрейд не собирается слишком углубляться в светские тонкости. Погодите-ка, а с каких это пор он вообще хочет задержаться? О, вероятно, с тех пор, как он обнял Майкрофта Холмса на шёлковых простынях и понял, что ему уже почти наплевать на младшего брата этого человека. — Я понимаю, что это было неожиданно, но... я этого тоже не ожидал. Эта фраза, какой бы пустой она ни была, говорит больше, чем Майкрофт, вероятно, осознаёт. Лестрейд, кивая, чтобы скрыть своё разочарование, спустил ноги с кровати и затем пересёк комнату в каком-то смущённом полубеге. Он полностью осознаёт, что ястребиные глаза Майкрофта следят за его движениями, особенно когда он наклоняется, чтобы поднять свою одежду с дивана. Грег действительно не знает, но Майкрофт молчит, а Лестрейд едва ли мастер фата – поэтому он молча садится рядом с Холмсом и начинает одеваться как можно бесшумнее. Возможно, он просто слишком верит в человечество, но Лестрейд тихо удивляется, обнаружив, что всё так... тихо. Вполне логично, что обе стороны просто немного смущены откровениями, которые теперь висят между ними, как грязное бельё, не говоря уже о настоящих грязных простынях, на которых они сейчас сидят. Они оба сражались с демонами и здравым смыслом, с их рассудком и сдержанностью, но теперь туман рассеялся, и они больше не затуманены своей жаждой счастья и друг друга. Вздохи и стоны не так уж давно теперь просто смущают. Как только они полностью одеты и обуты, Майкрофт поднимается с кровати, и Лестрейд следует за ним. Он снова идёт с ними по лабиринту, по коридорам и дверям, которые, как Лестрейд не может не надеяться, ведут в никуда. К тому времени, как они добираются до входной двери, он уже чувствует себя совершенно жалким, и Майкрофт неловко стоит у неё, не желая показаться невежливым, но с нетерпением ожидая, когда же это смущение прекратится. — Итак... – начинает Лестрейд и осознаёт, что понятия не имеет, как продолжить фразу. — Так, – бесполезно вторит Майкрофт. — Вот эта ваша встреча. Это важно? — Очень. — Ну да, – покашливание. – Тогда мне лучше… — Да, тебе лучше уйти. Тяжелая входная дверь открывается движением запястья и взмахом локтя, неприветливый морозный воздух снаружи ударяет Грега, как стальной колпак в лицо. Он выходит в реальный мир, но не может удержаться, чтобы не обернуться назад, чтобы в последний раз взглянуть на рай. Как это ужасно для всех заинтересованных лиц. —Э-э... я полагаю... спасибо? Это действительно самая идиотская фраза, которую он сказал за всё это время, но Майкрофт, кажется, понимает. Он всё равно кивает и собирается закрыть дверь. Грег делает три шага в сторону от дома, прежде чем его останавливает чей-то голос. — Детектив Лестрейд? — Да, - отвечает Грег, с опаской оборачиваясь, ожидая услышать: «Ты оставил ключи» или «твои брюки вывернуты наизнанку». — Хотя я и осознаю, насколько я очарователен, всё же, постарайся этого не делать. Лестрейд чуть не рассмеялся от смущения: — Не делать чего? — Влюбляться в меня. Это было бы крайне неудобно, – на этот раз на лице Майкрофта появилась широкая улыбка, которая была явно нефальшивой. Осознание сказанного – самое прекрасное из всех. Дело не в том, что всякая надежда воспрепятствовать этому конкретному неудобству давным-давно уплыла. Даже не в том, что теперь он может признаться в этом самому себе. Дело в том, что Майкрофт всё знает. Они оба знают, и они будут скрывать это, и они будут держать это между собой, как государственные тайны, которые они так привыкли скрывать. Секретность – это та красота, которую Лестрейд когда-то ненавидел и никогда не думал, что научится ценить. Инспектор улыбается ему в ответ и кивает головой. — Но увижу ли я тебя снова? — Конечно, – Майкрофт отвечает без тени нечестности. Грег слишком много хочет сказать, но молчит. Он не чувствует необходимости в эпилоге, так как знает, что их история ещё далека от завершения. Боже, как же это глупо. Кто же знал, что Майкрофт Холмс может превратить его в болвана, разглагольствующего о красоте и всём таком прочем? Он рад, что они договорились о клятве молчания, иначе он, наверное, начал бы читать стихи. А детективы-инспекторы хорошо известны своей аллергией на пятистопный ямб. Он оборачивается, не в силах сдержать усмешку, которую мог бы приписать собственной глупости или человеку, который, как он слышит, закрывает за собой дверь. Он продолжает шагать к своей машине, сияя, как преданный человек, пока его карман не начинает яростно жужжать и не возвращает его обратно в реальность. Нет даже мысли о том, что это будет Майкрофт; тексты «я уже скучаю по тебе! <3 xxx» не в его стиле. Когда Лестрейд прислоняется к своей машине, кнопка нажимается, и он видит светящиеся буквы. — Неужели мы настолько отчаялись? ШХ — Чёрт.