Зрячий

В действительности, я уже понять и не могу, что меня так сильно привлекло приехать в ***. То ли хорошая премия от начальника, который откровенно меня терпеть не мог: от него дождаться доброго слова или лишней копейки — невозможно. То ли тот факт, что мой приятель купил путёвку туда, но решил праздновать Новый Год с новоиспечённой знакомой: таких у него было невообразимо много — они могли появиться спонтанно и таким же образом пропасть, оставив о себе только воспоминания, которые за ненадобностью быстро выветривались из головы, поэтому он по-дружески решил продать мне билет в *** за неприлично маленькую цену. То ли слияние событий, что я мог отпраздновать зимний праздник за границей и ни в чём себе не отказывать. В любом случае, смею предположить, вероятности так же хорошо провести праздник в моей жизни не будет. Поэтому я незамедлительно согласился на предложение знакомого, написал заявление на отпуск за свой счёт и стал собирать чемоданы. Выискивая вещи для поездки, я задумался: «Как такое могло произойти?» Начальник — человек падкий на деньги, он считает каждую копейку, хотя обеспечил не только себя, но и всю семью до конца своих дней. Взять у него отпуск задача непосильная: он готов уволить сотрудника, если ему кажется, что тот лишает его такой ценной монеты. Про премию и говорить нечего — как правило, это были сущие гроши, за которые и пачку сигарет не купить, не то что поехать в отпуск. Знакомый тоже повёл себя нетипично. В *** мечтает попасть каждый. Этот город считается самым элитным и дорогим, лучшим для отпуска. Там не найти простого человека, там отдыхают богатые люди, которые готовы платить и не знают реальную цену деньгам. И та цена, за которую мне продали путевку, не сравнится с ценой самого отбитого пансионата в Сочи. Мне казалось, я знал своего друга хорошо, и он точно бы поехал в такое замечательное место, не обращая внимания на новую девушку: она бы меркла на фоне той роскоши и всего этого бы не стоила. Единственное, что меня пугало — люди, которых я встречу. Сытый голодного не поймёт. Их мысли и чувства совсем иные по сравнению с моими. По их мнению, любую проблему можно решить деньгами, совершенно любую. Они не думают наперёд, что они могут содеять. Они думают после, скрывая мысли купюрами. Нарушил правило ПДД — взятка, напился и избил — взятка, убил человека — взятка. Для них в жизни главное зелёные бумажки, которые и придумал сам человек, как бы это смешно не звучало. Разве можно ставить во главенство жизни то, что придумал человек, пренебрегая моралью и совестью? Такие люди не чувствуют цену деньгам, они играют в казино, легко переплачивают в магазинах за простые, казалось бы, вещи. И когда у них пропадают деньги — существование для них становится невозможным. То, что они возводили в абсолют, прикрываясь. То, чем они жили, пропадает в один миг. Это сравнимо с тем, если лишить человека воздуха — последует мгновенная гибель. Они постепенно умирают внутри, и в итоге от них остаётся только оболочка, которой надо удовлетворять свои потребности, а человечности в них совершенно нет. Мысли, что мне придётся на протяжении двух недель бок о бок общаться с такими людьми, пугали меня. Деньги — не главное в жизни, без их обилия вполне можно существовать. В современном мире человеку тяжело сохранить свою человечность и собственную индивидуальность. Ему тяжело ни от кого не зависеть. Уж так принято, но общество презирает не таких, как все. И от этого все страдают. Люди убивают свою неповторимость, становясь одинаковыми, и страдают всю жизнь. Все их несбывшиеся мечты — вина общества? Не только этот факт — человек не может противостоять, не может защитить свои интересы. К концу своих рассуждений, я почти собрал чемодан. Вся квартира была перерыта поисками, и для себя я, к удивлению, нашёл школьный альбом. На ламинированной, чуть помятой и пожелтевшей обложке большими красивыми каллиграфическими буквами было написано «Школа номер 37», сразу же под ней, более мелким шрифтом были написаны года «1970-1980», ещё ближе к краю выведено «Сергей Правдов». Весь шрифт был чёрным; всё на пожелтевшей от возраста обложки выглядело жутко. Изначально фон под ламинированной бумагой был белым, чем поразил почти всех одноклассников в моем классе. Такой минимализм понравился родителям, но не детям, им всё же хотелось красивую, красочную и яркую обложку, как у параллели. В действительности, наш альбом не отличался оригинальностью. На первой странице фотография ученика, ниже — маленькие фотографии директора и классного руководителя. Остальные страницы занимали снимки одноклассников, даже без подписи имён. Открыв альбом, в нос ударил запах затхлости и старости. Я начал рассматривать свою фотографию. В некоторых местах она выцвела — увы, время никого не щадит. Коротко подстриженные блондинистые волосы, ясные глаза карего цвета. Та наивность и честность, которая читалась в них, давала мне верить в наилучшее, хотя с того времени жизнь меня знатно потрепала: от того мальчишки совершенно ничего не осталось, кроме памяти и надежды. Ниже находились полностью испорченные фотографии директрисы и классного руководителя. Может быть, и к лучшему, что я не вижу их лиц. Воспоминания о них остались двоякие: если с директрисой мы виделись раз-два в год, то классная вела у нас русский. Из-за моего нетипичного виденья главной мысли произведений мы часто конфликтовали. Нет, я не спорил с ней, я писал в сочинениях то, что чувствовал и видел, а то, что она говорила на уроках, я часто не понимал. Если ты видишь на небе Луну, а тебе говорят, что это Солнце, разве Луна станет Солнцем? Однажды я написал, что Базаров в моем понимании отрицательный герой. В действительности, почему и нет? Его отношение к Николаю Петровичу меня сразу смутило, потом и вечные словесные перепалки с Павлом Петровичем. Павел Петрович — старенький человек, его в какой-то степени понять можно, хотя бы промолчать, если он не прав. Но Евгений всё равно идёт наперекор, выводя дядю Аркадия из себя. Отношение Базарова к родителям тоже оставляет желать лучшего. Такие моменты было тяжело читать, но сразу можно было понять, какую боль иногда мы можем доставить родителям, и как себя вести не стоит. Да, Евгений антагонист, но это не плохо. Его персонаж, показывая самые плохие моменты подросткового периода, демонстрирует, как всего неприятного можно избежать. Но моя учительница была другого мнения, и я в этом её совершенно не виню: её так учили. Но за двойки и унижения всё равно было обидно. СССР пропагандировал атеизм, и нигилизм как раз отрицал религию. Поэтому для многих Базаров и положительный герой, хотя до сих пор я не смог увидеть в нём что-то хорошее. Её так учили преподавать в вузе, и она старалась всё выучить и донести до ученика. В каждый урок было вложено большое количество сил и усердия, но в каких-то вопросах её разум был затуманен заученными понятиями. Я перевернул страницу альбома и стал рассматривать своих одноклассников. У кого-то фотографии были целы, у кого-то наполовину. Тут моё внимание привлёк чуть отклеенный снимок, у которого был чуток пожелтевший правый уголок. На фото был парень с зализанными чёрными волосами, карими глазами и широчайшей улыбкой. Идеально выглаженный воротник, небрежно расстёгнутая пуговка на белоснежной рубашке — всё это показывало его социальный статус. Да это же Витя Зыбков! Его отец занимал хорошую должность то ли в полиции, то ли был каким-то чиновником — подробностей я не вспомню. Но помню, как он каждый раз пытался показать, что он не такой, как все. На нём часто можно было увидеть джинсы. И не что бы одну пару, а разного стиля, цвета и фасона. Если у нас в «Берёзке» можно было купить синюю, цвета чернил джинсу, то на нём красовались то бежевые, отнюдь не замоченные в белизне, то черные, то цвета синего моря. Каждый хотел дружить с Витьком: обилие разных иностранных вещей закрепило его социальный статус в школе. У него образовалось своё окружение. И он был счастлив. Ещё одна забавная ситуация: на уроке русского у него выпала банкнота в сто долларов, которые он специально принёс в школу, дабы похвалиться. Учительница сразу заметила это. По-честности, ей уже осточертело терпеть некоторые выходки Вити. Нет, он не срывал уроки, но взгляд на литературу у него был почти как у меня, только она робко помалкивала, зная отца Зыбкова. А тут подвернулся случай сделать рокировку и поставить этого инакомыслящего на место, отомстить за всё. Директриса, разборки, милиция. В итоге, милиции дали взятку, учительница ещё более в себе замкнулась и не обращала внимания на Витю, отыгрываясь в какой-то мере на мне, а у директрисы появились новые духи «Chanel № 5». Витёк в какой-то мере чувствовал вину, но не к учительнице — ему было стыдно передо мной. На перемене я сидел на подоконнике и глядел в окно, рассматривая цветущую сирень: — Знаешь, Серёг, все её слова и яйцá выведенного не стоят, — он подошёл ко мне, искренне желая хоть что-то, да сделать лучше. — Уже давно понял, — я рассматривал каждый листочек цветущего дерева, поражался матушке-природе. — Ты меня прости, вот такие дела натворил; нечестно сейчас это. — А чего ты, — я чуток отвлёкся и задумался, — то ли когда-то было честно? Я пишу то, что чувствую, а ты сейчас наперекор ей, чтобы хуже сотворить. — Ну, разве это не смешно? Как она говорит: «Зыбк… Витя, п… пя… пять…», — он всеми силами пытался показать её мимику и интонацию, точно актёр погорелого театра, — не, ну ты видел её физиономию в этот момент? — Не смешно, — проговорил апатично. — Странный ты, но все жё, давно хотел спросить, как ты так пишешь, противостоя её мнению лучше, чем я? — Я читаю и чувствую, а не выворачиваю мораль наизнанку, как ты, — да, чтение это то, из чего состояла моя жизнь. Разобрать книгу, разложить всё по полочкам, увидеть символы, заметить параллелелизмы. Но особое удовольствие мне доставало перечитывать книгу и находить те моменты, которые при прошлом я найти не смог. — Но так совершенно писать неинтересно. А знаешь, что я последний раз написал? Записки охотника написали Тургенева, — он слегка улыбнулся на последней фразе. — И давно ты так, — никак иначе я назвать это не мог, — извращаешься? — С того самого момента с долларом. Отец сказал, что ко мне теперь никто лезть не будет. Да и старая она уже, несёт нудятину на уроке. У меня частный учитель есть, точнее учительница, — Витя загадочно улыбнулся. Конечно же, все частные учителя были из институтов и подрабатывали таким образом. Но в улыбке Вити было что-то неправильное, страшное и пошлое. Всё сразу встало на свои места. — А за свои рассуждения ты сам постоять можешь? — Что ты имеешь в виду? — Он нахмурился. — Джордано Бруно сожгли на костре за то, что тот до последнего верил и доказывал, что земля крутиться вокруг солнца. — Но больше же таких дураков нет, которые думают, что земля плоская, — он задумался и почесал затылок тыльной стороной руки. — Ничего ты не понял. Прозвенел звонок, свидетельствующий об окончании перемены. Разговор оставил мутный осадок в моей голове, мешающий думать. Такие разговоры всегда давались мне тяжело, и не потому что человек недалекий. Витя палец об палец не ударил, чтобы понять мои рассуждения и мысли. Исход разговора мог быть совсем другим: с ним, действительно, есть о чём поговорить, в нём можно найти свои мысли, но передо мной он построил высокую стену защиты, не ожидая от меня откровенного отпора и искренности. Да, искренности в его жизни не хватало. Всё его окружение привыкло носить маски ради того, чтобы быть приближенным к нему. Поэтому искренность и противостояние, а не вечное соглашение и лицемерство, чуть пошатнуло эту вылизанную систему существования. В любом случае, я ему ничего плохого не хотел. Воспоминания нахлынули столь неожиданно, что из мыслей я смог выйти только с помощью звонка друга. Стационарный телефон звенел неприятной трелью, способной разбудить мёртвого. Вставая из-за стола и терпя неприятный звук, я стал пробираться в прихожую, через гору неразобранных вещей. — Да? — Привет, счастливчик, — знакомый сладко-приторный до отвращения голос. — Здравствуй, Саша. Чего звонишь? — Ну, разве я просто не могу позвонить? Хе-хе-хе. Как здоровьице? Товарищ, если ты звонишь, то тебе по-любому что-то он меня нужно. Деньги в долг или забрать тебя из какого-то клуба, где ты пьяный в стельку пройти и шага самостоятельно не можешь. — Нет. Нормально. Ты как? Жизнь молодая, девушка твоя? — О, не волнуйся, всё в порядке и на высшем уровне. Голосок твой весёлый. Чувствуется, ты выпил. — Ну и как её зовут на этот раз? Не понимаю, зачем спросил. Не хотелось обрывать разговор, поддержать его было нечем. Да и грело душу, всё-таки, что позвонили. Хотя подсознанием я чувствовал, что ожидать хорошего не стоит. — Рафаэлла. — Прямо как конфеты. — Она еще слаще, ты себе представить не сможешь. — Конечно, куда мне до тебя. Саша, в силу своей смазливой внешности и поведения, имел популярность у противоположного пола. Он построил себе образ, которым ему удавалось завлекать и охмурять девушек. Для своих — людей, для которых не надо было носить маску, он оставался собой. Но сейчас, его поведение было схоже на то, как он общается с девушкой, а не со мной. — Не завидуй. Будет у тебя еще… — Спасибо, не нуждаюсь в таком. Если и входить в отношения, то только для создания семьи. Я ведь уже про это говорил. — Серёг, может быть когда-то надо перестать быть таким категоричным и консервативным в своих рассуждениях? Мир не стоит — он растёт и развивается. Сейчас это норма, и таких, как ты, осталось единицы. Что плохого в этом? Нам же это дано неспроста. Люди всегда получали удовольствие: поесть, попить, почитать. Тебе не кажется, что ты стоишь на месте, и всё самое важное проходит мимо? Теперь голос Саши стал совсем другим, он стал настоящим. Вот его натура, вот его девиз: «Что естественно, то не безобразно». Вся жизнь его заключается в предыдущей фразе. Да, для него я являлся занудой. Тем не менее, я выручал его, и больше разногласий у нас, кроме этой темы, не было. — Саш, я не хочу ссориться, да, я зануда, да, в некоторой степени глуп. Я уважаю, но не соглашаюсь с твоей точкой зрения. — Да, прости, друг. Я погорячился. Просто мне изредка тяжело на тебя смотреть. Ты серая мышь, ничем не примечательная, изменив ты свои рассуждения и взгляд на жизнь, она ложилась бы иначе, счастливее. — Лицемерить..? — Ну… Не так грубо и не так открыто. Я в корне не совсем это имел в виду. Но будет тебе угодно, да! Люди на таком карьеру строят. — Ты же понимаешь, я не смогу так жить. Для меня это неестественно. — И все же ты ничегошеньки не понимаешь, и понимать не хочешь. Ты, дорогой мой товарищ, никогда не пробовал. Почему, почему ты даёшь своей жизни загнуться? Ты можешь пока что изменить её. — Пока что… Пока..? Что..? Разговор совсем мне не нравился. Столь грубые выражения и интонации в мой адрес. Меня натуральным образом ругали, как нашкодившего котёнка. На меня давили, и раньше я бы сломался, но сейчас я всё понимал и анализировал. Его идеи существования никак не могли корениться с моей моралью. Я был воспитан иначе, и откровенно, такие выкрутасы редко, но всё же становились для меня дикими. — Ты заходишь слишком далеко. Давай закончим разго… — Спокойной ночи! — вор… Он перебил меня, так и не дослушав. Я, быть, тоже хотел пожелать ему хороших снов, но он бросил трубку. Такое поведение было для него необычным, даже ненормальным. Рассудительный, умеющий держать себя в руках человек никогда не поведёт себя таким образом. Только если у него что-то случилось. А спать уже и правда было пора. Хоть и на настенных часах виднелось только девять вечера, завтра рано утром я должен уже находиться в аэропорте. Но сна не было, отсутствовало какое-либо чувство его необходимости, всю голову занимали мысли и рассуждения о прошлом и будущем. Я смирился со своей бессонницей, в любом случае, могу ли я это как-то исправить? А на небе светили звезды, яркие и тусклые, большие и маленькие, близкие и дальние. Казалось бы, они просто существуют, но дарят мне такое умиротворение. Увидеть звезды в моём городе — невиданная роскошь. Он застроен заводами, чахнет под неумолимой властью предпринимателей, которые не то чтобы задумались о его экологии, они не задумались о здоровье его жителей. Но с другой стороны, заводы кормили большинство людей, в городе находилось множество, если сравнивать с другими провинциальными городами, далёкими от центра страны, университетов. Школы, больницы — с таким проблем не было. Всё в городе было нацелено на то, чтобы люди стремились получить образование и работали. Кратко — воспитание производителей рабочей силы. Ну, а жить-то когда? Смотря на таких муравьишек, я поражался, когда они успевают быть самими собой. Никакого творчества, все движения заучены, человек делает их на автопилоте. Такие люди глубоко несчастны и, как правило, одиноки. Их жизнь намного короче, относительно других жителей, они начинают раньше болеть, страдать от невыносимой боли не только физической, но и душевной. Вот понятие «рабочая сила» в абсолюте и идеале, как и хотят верхушки. Но есть несломленные, которые готовы терпеть и унижения, и маленькую зарплату, но быть собой и в душе самыми счастливыми. И я таким хочу быть!