Лесные огоньки

      Ладонь пригладила сбившееся покрывало, смахивая грязь и чёрные перекатывающиеся точки муравьёв. Жан-Жан повертелся, удобнее устраивая пятую точку, откинулся назад, опираясь на руки, и чуть вздрогнул от вечерней прохлады. В небе набухали палёные тёмно-рыжие облака, растворяющиеся, как пыль в воздухе, вытекающие в медленно нависающую чёрной плесенью ночь. Скоро должны были начать проглядываться точечки звёзд, россыпью, как сахарная пудра на горелой булке.       — Бека, ты там скоро? — прокричал Жан-Жак в пустоту. Пустота не ответила.       Пыхтел костёр, натужно, с выбрасывающей искры трещащей хрипотцой. Тени колыхались по кругу, как взявшиеся за руки звёзды, и обрывались на полушаге, тая. Жан-Жак встряхнул головой, глянул в сторону, туда, где, чернея, расступались стволы сосен, и вглубь петляла тонкая тропинка. Впереди не мелькало человеческих силуэтов.       Взгляд метнулся, прополз по палатке и уткнулся в торчащую траву. Неподалёку лежала одинокая гитара, пальцы не горели прикоснуться к ней снова. Слова выходили скомканные и с каким-то надрывистым тоном, будто от нехватки дыхания. Ни музыка, ни песня не желали становиться звеньями одной цепи, сдавливающей поперек груди.       Прошло ещё немного времени. Мошкара слеталась на пики огня, тянущиеся ввысь и обрывающиеся, двигающие прозрачный густой воздух. Отабек не возвращался. Жан-Жак достал телефон из внутреннего кармана, бегло пролистал ленту одним пальцем и свернул несколько входящих сообщений, приглашая томиться в ожидании с сотней других непрочитанных. Никто не оставлял в покое, всем надо было попрыгать на больном, возможно, неосознанно.       Жан-Жак фыркнул и поднялся, опираясь на руки, нога сразу же заныла, ощущая напряжение. Он сделал несколько шагов, чувствуя твёрдость под подошвами. Почему-то именно на это в последнее время обращалось внимание. На фантомный фундамент, выстроенный и плотно держащий тебя на поверхности, не позволяющий никуда падать. Жан-Жак прочистил горло, сложил ладони, изображая рупор, и прокричал:       — Бека! Я сейчас съем всю еду, если не поторопишься. Так сильно приспичило что ли?       Ответом снова стала тишина. Со стрекотанием в траве и треском пламени.       — Мне сыграть в Дору-путешественницу? Где же Отабек? Давайте найдём Отабека. — Он хохотнул, но снова не смог привлечь к себе внимание.       Стало неспокойно. Противная тревога закопошилась, как рой мух.       — Серьёзно, Бек, отзовись, если слышишь. Или я иду тебя искать.       Ничего. Жан-Жак осмотрел их мини-лагерь и подумал, что красть здесь что-то просто некому. Машина стояла за соседним кустом, поблёскивая белёсой фарой и кусочком тёмного гладкого капота. Пришлось включить фонарик на телефоне для лучшей видимости. Полоса света охватила кусок тропинки и чешуйчатые стволы.       Волноваться было не о чем. Совершенно. Жан-Жак набрал в лёгкие побольше воздуха и стал медленно выдыхать. Натянул на губы улыбку и тут же скривился. В груди забухало. Ноги ступали по шершавой траве.       — Бека, ау! Отзовись!       Жан-Жак прислушался, надеясь поймать чужой голос, но уловил лишь возвращающееся собственное эхо.       Пришлось пройти дальше, свернуть с тропы, обшарить кусты, даже осветить кроны. Закрадывались разные мысли, от глупой шутки, какие, к слову, были абсолютно не в духе Отабека, до выворачивающей наизнанку беды. Разболелась нога, вынуждая присесть на ближайший пень, обросший толстыми плотными грибами. Темнота кололась в глаза, солнце почти скрылось, пропадая в дымке, разъедаемое приходом ночи. Жан-Жак вытянул ногу вперёд, с отвращением глядя на неестественно вывернутую наружу голень. Злость на мгновение ошпарила грудь, кулак поднялся вверх и почти стукнул ближайший ствол, как вдруг раздалось что-то невнятное, заставившее замереть на месте.       — Уууууу...       Жан-Жак подорвался, игнорируя расползающуюся, как цветастая капля в воде, боль.       — Бека?       — Я тут, — раздалось громче. Голос нельзя было спутать. Спокойный, ровный, не выдающий никакой беды. И в один миг будто горы сошли, взорвались, обваливаясь валунами с плеч.       — Что ты там делаешь? Знаешь что? Я тебя ненавижу, дурень.       — Иди сюда.       И Жан-Жак пошёл, делая твёрдые шаги по твёрдой земле. Ускорил шаг, завернул, посветил, едва не наткнулся на широкую засохшую ветку. А Отабек, что б его, не ждал, шёл куда-то и звал за собой, отдаляясь.       — Мы куда-то идём? Ты что-то нашёл? Да остановись уже, подожди, я не скоростная лошадь.       — Сюда, — послышалось в ответ.       — Ты хоть помнишь, как обратно вернуться после всех этих кругов, что мы навернули?       — Конечно.       И ничего больше. Всё глубже в лес. И вдруг начало что-то биться в голове, расплываясь ядовитой тревогой. Ни тени, ни силуэта. Под ногами Жан-Жака ломались ветки, шишки, шуршала трава, ладони задевали раскиданные лапы кустарников. А Отабек шёл так, будто и не шёл вовсе, бесшумно.       — Стой! — скомандовал резко Жан-Жак, замирая на месте. — Я сяду. Нога болит. Не могу больше. Ты знаешь. Должен знать.       И голос затих. Ни дыхания, ни ответа, ничего. Руки вспотели, по позвонкам прошлось холодным током. Жан-Жак опёрся на ближайший ствол, присел на корточки, вытягивая больную ногу вперёд. Прислушался, боясь шевелиться. Фонарик осветил ряд деревьев, меж которых вдруг что-то промелькнуло.       — Отабек?       Тишина. Жан-Жак просидел несколько минут, вглядываясь, а затем, когда странная светящаяся точка впереди дёрнулась и скрылась, подорвался. Бежать было сложно, но быстрый шаг привёл куда-то в высокие заросли травы, плотные, тянущиеся, путающие и едва пропускающие. Било по лицу и по рукам, фонарик в какой-то момент исчез. В голове было горячо, хотелось быстрее уйти, вернуться к костру, сесть, привести мысли в порядок, смахнуть страх этой непонятной ситуации. И найти Отабека, чёрт возьми!       Перед глазами вдруг мелькнуло свечение, заставляя податься назад и чуть не завалиться.       — Вернись! — снова послышался голос Отабека, так громко, будто тот стоял вплотную.       Жан-Жак замахал руками, отбрасывая от себя высокую траву, сделал несколько шагов назад и вышел на относительно чистую местность. Что-то заставило оглянуться, какое-то чешущееся любопытство, мелькнувшее на фоне паники. Светящаяся точка вылетела следом. Светлячок? Нет, бабочка, вся из света, так, что аж глаза закололо слезами.       — Вот непоседа. Там же болото, прямо за зарослями.       Жан-Жак моргнул, оглянулся, ворочая головой из стороны в сторону. Отабека нигде не было, словно бабочка говорила его голосом.       — Эй, я тут.       Палец поднялся и вытянулся вперёд, указывая на светящееся нечто. На лице застыл вопрос.       — Да, всё правильно показываешь. Минутку.       Пришлось зажмуриться, потому как бабочка начала искриться, вспыхнула, как пламя костра, колыша воздух и всё вокруг. Свет словно стал осязаем, гладкий и горячий, удивительно приятный. Наверное, он был бы даже сладким на вкус, попади на язык. В ту же секунду всё исчезло. Рядом оказался... человек?       Незнакомец стоял чуть боком, а кожа его словно светилась, белая, как мрамор. Но самым удивительным было другое: два широких полупрозрачных крыла, рваные на концах, как размазанные облака, с тонкими ободками. Маленькие чешуйки переливались и поблёскивали, освещая небольшое пространство вокруг себя. А в них будто текло что-то едва различимое, радужное.       Жан-Жак раскрыл рот и в тот же момент шагнул назад, цепляясь за торчащий корень и заваливаясь на задницу. Ошпарило болью на секунду и начало таять. А незнакомец обернулся и засмеялся. Волосы его, светлые, как золото, струились по плечам, падая на голую грудь.       — Я хотел поиграть, а ты пошёл топиться, что за дела?       — Я не шёл. Я не знал, просто... Святое дерьмо, ты что, фея?       Жан-Жак склонил голову и, не вставая, отполз немного в сторону, разглядывая. Особенно хотелось заглянуть за спину. Неужели и правда крылья? Настоящие?       — Молодец, ты прав. Не пялься так, раздражаешь. — Он прищурился, пытаясь казаться грозным. И с голосом Отабека ему это удавалось.       — Ты звучишь, как мой друг. Наверняка у тебя есть свой голос, весьма хорошенький. Дашь мне послушать его?       Юноша напрягся на секунду. Можно было подумать, что он смутился, но лицо его оставалось бледным и непробиваемым. Жан-Жак уловил возможность и прошёлся глазами по всему телу. Даже там, смотреть куда запрещали правила приличия. На теле не было ни грамма одежды. Тонкое, бледное, угловатое, такое человеческое, что теряешься, пока не в глаза не бросаются крылья.       — Дашь мне послушать его? — передразнил юноша голосом Жан-Жака, заставив возмущённо надуть губы. — Ладно, хорошо, — прозвучало иначе, с низкими нотками и неровными краями. — Ты всё равно не узнаешь, какой из них мой.       — Тебе он подходит. Можно узнать твоё имя? У тебя же есть имя?       Юноша задумался на мгновение, опустил глаза и сложил руки на груди. Будто обороняясь, будто не ожидал такого вопроса. Тишина затянулась, натягиваясь, как гитарные струны. Жан-Жак уже не ожидал услышать ответ, но тот пришёл.       — Юра.       — И всё? Нет. Это просто. Таких как ты наверняка называют длинными, трудновыговариваемыми именами. Чтобы язык заплетался и на зубах хрустело. — Жан-Жак не выдержал, поднялся, обошёл вокруг, будто оценивая, и едва подавлял соблазн прикоснуться.       — Просто Юра. Юрий, если тебе так необходимо.       — Так называют людей!       — Я сам себя назвал. Мне понравилось имя человека.       Жан-Жак покружился, будто хороводом вокруг ёлки, и улыбнулся, сверкая глазами. Слишком нереально. Фантастично.       — И? — протянул Юра, поглядывая краем глаза. — Тебе совсем не страшно? — Он вдруг повернул голову и оскалился, демонстрируя острые зубы.       Жан-Жак застыл на месте и прогнал всё это в мыслях. Цепочка рвалась, выбивая твёрдость из-под ног. И всё летело, ломая дыхание. Но нет, не страшно. Кажется, впервые. Он отрицательно помахал головой.       — Я заберу тебя с собой. Разделаю и скормлю волкам. — Юра вдруг надвинулся, смело смотря в глаза.       Он был ниже ростом, но кишащая, будто опоясывающая его уверенность, придавливала к земле. Глаза зелёные, буйные, как морские воды, бросающие вызов. Жан-Жак напрягся, задержал дыхание и вдруг засмеялся как-то невероятно свободно, вызывая недоумение.       — Я так не думаю. Ты слишком добрая маленькая фея. Играющая и не дающая мне упасть в болото.       Юра опешил и нахмурился, казалось, закипая от злости или от чего-то ещё. Бледные щёки его, наконец, стали розоветь.       Жан-Жак набрался смелости и протянул руку. Глаза Юры внимательно проследили за ней, будто опасаясь. Пальцы не коснулись кожи, тронули только волосы, мягкие, гладкие, такие приятные.       — Да чтоб тебя!       Юра резко поднял собственную руку. Взгляд с беспокойством уловил длинные заострённые когти. Ладонь направилась вверх и коснулась волос Жан-Жака. Нежно, без боли, будто из любопытства.       — Вот видишь. Нравится мои волосы? Конечно нравятся.       — Захлопнись.       — И, знаешь, я никогда не слышал, чтобы в этих лесах кто-то пропадал. А ведь ты тут живёшь, я прав?       — Да, — ответил Юра. Он вздохнул как-то слишком громко и будто выпускал из себя что-то тяжёлое.       — Отабек тоже в порядке?       — В порядке. Он не захотел играть. Прошёл совсем немного. Скукота.       Юра убрал пальцы, сжал ладонь в кулак и притянул к себе, не опуская руки. Посмотрел серьёзно и немного обижено, а затем обернулся, взмахивая блестящими крыльями.       — Пойдём.       И Жан-Жак пошёл. Вперёд и влево, деревья сгустились и вдруг разошлись, являя широкую поляну, усеянную ландышами. Юра ступил дальше, нагнулся, выпячивая округлую пятую точку, чем немного смущал, и развернулся, протягивая руку. Жан-Жак не без облегчения обнаружил свой потерянный телефон.       — Спасибо.       — А теперь ложись.       — А? Прямо на траву?       Юра кивнул и крутанулся вокруг своей оси, как балерун, выпрямил ногу, застыл. Крылья засветились ярче, перетекая, как живая ртуть. Искры посыпались с чешуек, поливая всё тёплым приятным светом. Маленькие белые цветочки ландышей словно впитывали в себя свет, наполняясь им, зажигаясь, как лампочки. Жан-Жак с полуоткрытым ртом наблюдал за тем, как тихая тёмная поляна оживала и наполнялась солнцем. Он встретил требовательный взгляд Юры и, наконец, опустился на землю, ставшую внезапно тёплой, осторожно, чтобы не задеть цветы. Всё рядом мерцало и искрилось. А высоко вверх тянулись деревья, словно желая утонуть в пучине звёздного неба. Рядом прилёг Юра.       — Очень красиво, — озвучил Жан-Жак с придыханием. — Лежишь так и как будто растворяешься. Как сахар в чае, — он усмехнулся. — Но я не в воде и не на льду. Я в воздухе. Я плыву.       — А что ты делал на льду? — спросил Юра, чуть приподнимаясь и меняя позу. Жан-Жак лишь на миг увидел его лицо, пока тот снова не лёг. И, чёрт, он был такой красивый в свете огоньков.       — Катался. Знаешь, когда на ноги надевают ботинки с лезвиями и рассекают всю эту ровную гладь. Ты, наверное, не знаешь.       — Нет.       — Я бы хотел тебе показать. Я был хорош в этом. Лучше, чем многие. Я любил это так сильно.       — А сейчас не любишь?       — Конечно люблю. — К горлу начали подкатывать жгучие слёзы, и порыв эмоций едва позволил с собой совладать. — Но я не могу больше. Ты видел мою ногу? Перелом, мои тупые попытки продолжить, неправильно срослась, а теперь бесконечные врачи, операция, пересадка костной ткани. — Он поднял руки и скрестил их, закрывая лицо, а потом тяжело выдохнул, убирая. — Говорят, неудачи случаются с каждым, но меня они теперь как будто преследуют постоянно. Не считая этого момента.       — Тебе сейчас хорошо?       — Да.       — Тогда лежи. Смотри и слушай.       И Жан-Жак смотрел, слушал, чувствовал. Лес пел. Ветер словно был флейтой, мерно гудящей, осыпающей мягкими мотивами. Всё шуршало, капало, звенело. Пели птицы, стрекотали насекомые, трещали деревья. Само небо будто подвывало, падая на всё это необъятное богатство. Поднимались искры, рассыпаясь на множество новых. Жан-Жак чувствовал себя костром, горячим, распадающимся и отбрасывающим пляшущие тени. Воздух колыхался, плавился, уносил с собой, на себе, трепыхался под ядовитыми языками и обрубал их острые вершины.       Ночь пролетала в волшебном мареве, с осколками обрывочных фраз и случайных касаний. Небо бледнело, затягиваясь белёсой плёнкой, прячущей звёзды. Последний огонёк ландыша потух, поднимая искры навстречу рассвету.       Жан-Жак медленно вставал, всё ещё погружённый в ощущения. Голова немного кружилась, в горле пересохло, нога привычно ныла. Юра поднялся следом и зевнул, потянувшись, а затем уставился хитрыми глазами, улыбаясь.       — Волшебство, — сказал Жан-Жак и шутливо провёл руками над головой.       — Не, его было совсем чуть-чуть, остальное — ты сам и всё вокруг тебя.       Затем Юра приблизился и стал вплотную, прижался к груди и поднялся на носочки, чтобы быть немного выше. Жан-Жак почувствовал, как горят щёки и кончики ушей. Руки сами обняли, прошлись по коже, гладкой и горячей, пальцы тронули самый краешек крыла, тонкий, как кружево, но крепкий. Юра откинул волосы назад и вжался сильнее, смакуя человеческое тепло. Было приятно держать его, трогать, чувствовать. Губы на щеках, руки под рубашкой, горячее дыхание, шелест крыльев, будто чувствующих прилив эмоций своего хозяина.       Жан-Жак тронул тонкую шею, положил руку на затылок, несмело поцеловал краешек губ. Юра мазнул носом по щеке и подался ниже, лизнул, раскрыл, поцеловал, щекотно трогая языком небо. Руки его скользнули к груди, невесомо касаясь острыми когтями. Жан-Жак не закрывал глаза, смотрел, чувствовал, делал, давал. А в теле будто что-то лилось, впитывалось в кровь, кипело.       — А вот это было волшебство, — сказал Юра, выравнивая дыхание, улыбаясь, не скрывая ни радости, ни лёгкого румянца, светящегося на щеках. — Кажется, тебя заждались.       Жан-Жак кивнул. Юра отошёл на пару шагов и подпрыгнул, сворачиваясь, как цветок, прячущийся от дождя. Свечение обожгло глаза и потухло, разлетаясь золотой пылью. Крошечная бабочка облетела по кругу и поманила за собой.       Жан-Жак шёл, смотря под ноги и огибая торчащие ветки. Юра вдруг ускорился, скрываясь из виду и зовя идти быстрее. Пришлось прибавить шаг, а потом бежать, так, что дыхание срывалось и всё тело ощущало какую-то резкую, плавно перетекающую силу. Мелькала зелень, а за ней — искрящаяся светлая точка.       Вдруг Юра остановился. Жан-Жак притормозил и упёр ладони в колени, резко и глубоко вдохнул, посмотрел на подлетающую бабочку. Взмах крыльев у самого носа, как мягкий поцелуй.       — Спасибо, Джей-Джей.       Хотелось удивиться, вспомнить, что он не говорил своего имени, посмеяться над этим. Но Юра исчез в один миг, стоило моргнуть. Как видение, как ускользающая сквозь пальцы вода. А потом он увидел краешек красной палатки и суетившегося рядом Отабека. Будто ничего не было. Но ведь было. Иначе откуда всё это бурлящее в груди счастье?       Жан-Жак никогда не видел Отабека таким взволнованным. Тот, кажется, бродил всю ночь, собирая на себя грязь и паутину. Ладони хлопали по груди и по бокам, проверяя на наличие травм. Глаза бегали, пока, наконец, не пришло успокоение.       — Я уж было подумал, что придётся рядить ежа и доказывать миссис Леруа, что это ты.       Жан-Жак усмехнулся.       — Всё в порядке, немного заплутал. Я здесь. А ты, — он на секунду задумался, — ничего странного не видел?       Отабек свёл брови, словно что-то смутно припоминая, а затем отрицательно повертел головой.       — Ясно. Что же, наверное, нам надо ехать. Идея хорошая была. Мне правда лучше, Бек, развеялся.       Жан-Жак быстрым шагом зашаркал по траве, наклонился, поднял гитару и вдруг услышал удушливый вздох. Обернулся.       — Жан, нога...       — Что с ней? Не беспокойся, в норме, я сейчас даже боли не чув... — Он глянул вниз и выронил гитару из рук. Та стукнулась о камень, дребезжа.       Голень встала, выровнялась, не выглядела больше неестественно выгнутой. Жан-Жак открыл рот и глянул на ошарашенного Отабека, а потом вдохнул глубоко и подпрыгнул. Не больно. Совсем. Невероятно.       — Что ты там делал, чёрт тебя дери? Как ты объяснишь это врачам? — Отабек присел и схватился за штанину, дёрнул её вверх, рассматривая.       — Бек, я не смогу сам себе этого объяснить. Какие ещё врачи?       На лицо натянулась улыбка, глупая, совершенно детская, взволнованная. А под ногами всё рушилось и вставало заново, мир переворачивался, вращаясь, как летающая карусель.       Лес гремел тишиной. А в голове всплывало самодовольное: «А вот это было волшебство».