«Совсем люди с ума посходили со своим Толкином"©
— А он точно некопирайтный? — подозрительно спросил менеджер. Охотник пожал плечами. — Во-первых, Великий Файрволл всё ещё непреодолим, — сказал он, — и я не тот человек, который сумеет его взломать. А во-вторых, за копирайтным уже примчался бы разъярённый хозяин. — Это меня и беспокоит, — сказал менеджер. — Что, если хозяин ещё… примчится? Если он просто занят сейчас? — Даже когда они очень заняты, они реагируют в течение суток. Прошло две недели. — Само по себе это ничего не доказывает, — буркнул менеджер себе под нос. В глазах охотника заплясали весёлые искры. — Дима, Дима, — сказал он, — успокойся. Давай выпьем. — Хорошая мысль! — лицо менеджера просветлело. — День у меня сегодня не задался с самого утра. — Что случилось? Менеджер прошёл следом за охотником на тесную кухоньку, сел за стол. Возникла бутылка виски и пара бокалов. Охотник чуть сощурился — и бокалы на столе превратились в гранёные стаканы. Менеджер улыбнулся. Откупорил, разлил. — Ничего нового, — сказал он. — Прыгунчик опять орёт, требует невозможного и вчера. На этот раз по крайней мере не требует уложиться в полчаса кремния. Прозит! — Na zdorovie. Чего он хочет? Менеджера звали Дима Ерженко и он работал на Аммосо Кварендану по прозвищу Прыгунчик. Прыгунчик торговал душеформами — крадеными, конечно, других на Тортуге не было, — и сколотил приличное состояние. Истый торговец, Кварендана ворочал сотнями золотых, но готов был удавиться за кремнийминуту. Он достал Диму до печёнок. Давно уже Дима собирался послать его к чёрту и начать свой бизнес, но пока только ныл. Охотника звали Джон Уичис и он был местной знаменитостью. Один из самых успешных охотников Тортуги, он принципиально выступал против рабства и не брал заказы на людей, из-за чего терял много выгоды и был на ножах с несколькими влиятельными скитальцами. Когда Кварендане пришла в голову очередная безумная идея, только Уичис решился пойти на риск и взять заказ. Он победил. Он уже привёз на остров редкостную добычу, оставалось только передать её Кварендане и получить плату. Дима опасался, что это ещё не конец. — Говорят, у кластера сменился владелец, — глотнув виски, сказал он. — Да. В подписях стоит другое имя. — О нём что-нибудь известно? — В сущности, ничего… — Уичис поразмыслил, смакуя напиток. — Второй Хозяин не так могуч, как Первый. Зато он намного злее. Как говорят, склонен к припадкам ярости. И, главное, главное, Дима… — охотник ласково сощурился. — Ему не всё равно. — Ты нарочно меня пугаешь?! — Да, — Уичис улыбался. — Прости. Не могу удержаться. — То есть тебя это вообще не беспокоит? — проворчал Дима. — Дима, объясняю ещё раз, — и Уичис вытянул руку над столом. В воздухе повисла трёхмерная модель ардианского кластера, такая, какой её обычно показывали кустарные визуализаторы скитальцев: золотой шар, ощерившийся лезвиями балансиров и окружённый чудовищными квантовыми штормами. — Да, у кластера и всего, что в нём, есть законный владелец, — сказал Уичис. — Но сам кластер очень чётко делится на две части Великим Файрволлом. Всё копирайтное, всё, что ценно с точки зрения владельца, находится внутри. Оно недостижимо. Файрволл — самая мощная автоматическая оборонная система, когда-либо создававшаяся. И я в него точно не полезу. — А то, что снаружи? — Ореол кластера. Отражения, эхо, искажённые и вырожденные версии, в которых от всеми любимого сюжета остались только обрывки. И владельцу абсолютно наплевать, что происходит с этими обрывками. Доказано тысячами охотников за тысячелетия охот. — Вот именно! — Дима в сердцах стукнул по столу ладонью. — Джон, как ты не понимаешь?! До сих пор речь шла о Первом Хозяине, о чёртовом старом Ящере, не к ночи он будь помянут! Это он на вас тысячи лет плевал! А сейчас там другой человек и у него может быть другое мнение! — Может быть. Дима, выпей ещё. — И выпью! Тем более… ты в курсе, что Прыгунчик уже орёт повсюду, что ты первым из людей вошёл во внутренний ореол? Уичис расхохотался. — Какая чушь! Может, он делает это ради рекламы? Даже так это слишком глупо. Те, кто пытался взломать сам Файрволл, — они во внутренний ореол не входили, что ли? — Прыгунчик — идиот. Но, получается, ты всё-таки туда вошёл? — А за что, думаешь ты, Кварендана подписался выплатить мне такие часы? Больше мне обещал только Фреге, но он-то просто хотел меня прикончить. Смотри, Дима… Трёхмерная модель ожила, шторма закружились, полетели рваные тучи. Фундаментальные дисфункции пробивали бурю насквозь, словно гигантские молнии. Их вспышки отражались в бледных глазах охотника. Уичис пил виски и лирически улыбался. — Индекс реальности Файрволла намного выше, чем средний индекс прилегающих к нему областей Мультивёрса, — сказал он. — Из-за этого кластер окружён вечным штормом. Это дополнительная защита… от нас. Войти в шторм едва ли не опасней, чем влезть в сам Файрволл. Но Файрволл — это терра инкогнита, а со штормами мы имеем дело постоянно… Файрволл всегда иной, всегда новый. Каждый, кто входил в него, видел что-то своё… — А можно попроще? Без инкогниты? — Чем ближе к Файрволлу, тем меньше вырождены версии. Я добрался почти до самого Файрволла, я его уже различал. — Ты нечеловечески крут. За тебя! — Нет, — задумчиво ответил Уичис, подливая себе виски, — как раз человечески… — Но вернёмся на шаг назад, — упрямствовал Дима. — Ты украл душеформу, которая минимально отличается от копирайтной — или вообще не отличается. Что, если Второму Хозяину это не понравится? Что, если он придёт за своей собственностью? — Тогда нам конец, — сказал Уичис философски. — Мне так точно — это же я его обокрал. Кварендане как заказчику и организатору. Покупателю, если успеют продать. А тебя, возможно, пощадят, ты же всего лишь наёмный работник… Шучу. Вряд ли человек в припадке ярости станет разбираться. — Джон, иди в жопу! — тоскливо сказал Дима под смех Уичиса. Движением пальцев Уичис выключил модель, а потом похлопал Диму по плечу. — Не бойся, Дима. Он не придёт. Уичис предложил Диме пойти и самому во всём убедиться, прежде чем звать Кварендану с гонораром. Дима кивнул и встал. Они находились внутри разума Уичиса, в автономной суперструктуре, которую Уичис построил как походный домик. Больше всего она напоминала приёмный покой нищей больницы в каком-нибудь Мухосранске. Уичис был до мозга костей англичанин, он рождался в Лондоне не только в последний раз, но и несколько предыдущих. Впрочем, должно быть, такие места есть везде. Зачем Джону этот убогий интерьер, Диме очень хотелось спросить, но было невежливо. Подобные вещи рассказывают только близким друзьям, а он со знаменитым охотником толком даже не приятельствовал. «А надо бы! — подумал Дима. — Запускать бизнес, имея контракт с самим Уичисом…» Он даже не стал заканчивать мысль — вывод напрашивался. …Истёртый линолеум, обшарпанные стены. Было тихо и гулко. В тусклых плафонах чернели дохлые мухи. Уныло и вяло лился электрический свет. Окон не было. Пахло половой тряпкой. В коридоре громоздились сломанные лавки. Уичис шагал легко и упруго, улыбаясь чему-то в задумчивости. Охотник, он и выглядел как охотник: крепкий мужчина в выгоревшем камуфляже, с полностью человеческой внешностью. Дима выбрал облик покрупнее, завёл себе козлиные рога и глаза аллигатора, но понимал, что не выглядит и вполовину таким опасным, как Уичис. Внешне охотник казался очень сдержанным, даже бесстрастным, но его хищное любопытство ни мгновения не оставалось в покое. Оно напоминало бессчётное множество змеиных языков, трогающих воздух, или облако шевелящихся паучьих лапок без тел. Сейчас оно клубилось вокруг Димы, с нетерпением ожидая его реакции. Дима улыбнулся ему. — Здесь, — сказал Джон. Они свернули в маленькую комнату, такую же облезлую, как всё остальное. У стены теснился единственный предмет мебели — старая медицинская кушетка, покрытая рваным кожзаменителем. И на этой кушетке, на этом кожзаме метался в мучительном искусственном сне пленник Уичиса, его драгоценная добыча. Огненно-алые спутанные волосы падали с края кушетки до самого грязного пола, безупречная фарфоровая кожа казалась полупрозрачной. Золото горело на королевских одеждах пленника, жёстких от изысканного шитья, золото сверкало на его шее, на пальцах, в ушах. Он упорно пытался проснуться и стряхнуть оцепенение, и когда веки его приподнимались, невидящие глаза тоже сияли золотом. Дима не обладал художественным чувством. Его представления о прекрасном ограничивались большими сиськами. И всё же было в этой картине что-то завораживающее — даже для него. — Только посмотри, какая красота… — восхищённо прошептал Уичис. — И ты уверен, что за этой красотой не придут? Усмехаясь, Уичис прошёл вперёд и сел на край кушетки. В своём застиранном камуфляже он как будто сливался с занюханной комнатушкой… стоило ли удивляться: он сам её создал. Сейчас он наслаждался контрастом между серостью и нищетой темницы и волшебной яркостью узника. «Неужели всё ради этого?» — мимолётно удивился Дима. У всех скитальцев были причуды… Уичис запустил руку в алые волосы. Он не трахался с нелюдьми, он вообще носил гордое прозвище Женатик, его ждала дома миссис Уичис. Лапал добычу он исключительно из художественных чувств. Дима поморщился. Он ничего не имел против чужих художественных чувств, но когда люди так откровенно им предавались, это казалось неприличным. — Говоришь, Второй Хозяин не так могуч, как Первый? — сказал он. — Насколько слабее? Охотник чуть улыбнулся, любуясь пленником. — Очень злой системный архитектор приходит и убивает нас всех, — сказал он. — Очень злой тимлид из отдела разработки приходит и убивает нас всех. Возможно, с точки зрения Высокого Начальства разница между этими двумя велика, но с нашей — сам понимаешь. — Опять издеваешься, — проворчал Дима. Уичис действительно издевался, причём не только над ним. Он нарочно ослабил давление на разум пленника, чтобы тот яснее чувствовал прикосновения и сильнее дёргался. Видно было, что ласки Уичиса ему отвратительны. Он пытался отодвинуться, оттолкнуть или сбросить его руку. Не в его силах было спорить с предельной волей, но даже во сне гордость не позволяла ему сдаться. — Даже жалко отдавать, — промурлыкал Уичис. Дима усмехнулся. — Джон, почему ты сам их не продаёшь? Сколько тебе Кварендана обещал за него? Сто часов? Сто двадцать? — Я рисковал жизнью на этой охоте, — хладнокровно заметил Уичис. — Пятьсот пятьдесят. — А продаст он его за несколько тысяч. И это не считая билетов на аукцион. Уичис снова пожал плечами. — Видишь ли, Дима, — сказал он, — торговца постоянно окружают люди, которым чего-то от него нужно. Толпы людей. Я так жить не могу и не хочу. Я охочусь в одиночестве. Когда я начинаю скучать по социальным взаимодействиям, то возвращаюсь на Тортугу, обнимаю жену, встречаюсь с друзьями. Посещаю вечеринки и другие развлекательные мероприятия. Когда меня всё это утомляет, я снова отправляюсь охотиться. Мне очень нравится такой распорядок жизни. А часы… зачем нам вообще большие часы? Что мы на них купим? Дима неопределённо хмыкнул. У него на этот счёт было много идей. — Чего невозможного хочет Кварендана сегодня? — спросил охотник. — И о каких билетах речь? — А, чуть не забыл. — Дима набрал воздуху в грудь и выпалил: — Прыгунчик — тупой козёл! У него есть деловая жилка, но каждый раз, когда он придумывает что-то осмысленное, он тут же стреляет себе в ногу. В общем, ему втемяшилось в башку, что настолько дорогую вещь нельзя просто вывести и поставить. Нужно устроить «презентацию в формате шоу» — это он так сказал. — Мда. — Это ещё не конец, Джон, это только начало, — Дима принялся расхаживать от стены к стене. — Тут же Прыгунчик решил, что раз уж он потратится на шоу, затраты нужно отбить. И придумал вход по билетам. Прикинул, сколько их должно быть и сколько они должны стоить — и запустил предпродажу! Не думая, сразу запустил, как рефлекс! — И что? — Так ведь идей о том, как это шоу должно выглядеть, у него не было! Поэтому он послал меня к Пропиленгликоль. Сказал, как хочешь, что хочешь, но уговори её, мне нужно её имя в рекламе. И сказал, что бюджет — десять золотых, больше он не даст. Это Гликоль, мать твою, она меньше чем за пятьдесят даже не пошевелится! — Мда. — Гликоль, конечно, отказалась. У неё на полгода вперёд всё расписано, она вообще не берёт заказы сейчас. Но она отличная баба, помогла бесплатно. — И что? — Она говорит: Дима, зачем вам сложное шоу? Возьмите любую сценку из сюжета и сделайте что-то вроде живой картины. Там же будут сплошные толкинисты, им больше ничего для счастья не надо. Я возвращаюсь к Прыгунчику, говорю, так и так, Гликоль советует. Прыгунчик доволен, что бесплатно, я доволен — думаю, решили вопросик. И тут Прыгунчик говорит: достань мне эльфов! И побольше! — Мда. Отчаянное и безнадёжное сопротивление пленника увлекало Уичиса куда больше, чем рассказ о злоключениях Ерженко. Нежно улыбаясь, охотник вложил добыче два пальца в рот и стал наблюдать за попытками их выплюнуть или откусить. — Плохо в этом году с эльфами, — проворчал Дима. — Не сезон. Я весь рынок обошёл — нету! Говорю Прыгунчику: нету их, где я их тебе возьму сейчас? Разве что послать кого-нибудь срочно во внешний ореол. Но это же дорого, если срочно! Прыгунчик заорал, запрыгал, говорит: где хочешь, там и бери, за что я тебе плачу? — И что? — Вот не мог, конечно, тупой козёл сначала распланировать шоу, а потом выпускать билеты в продажу! Я ещё в Загоне не был, правда, но в Загоне же мусор один, сраный сэконд-хэнд. Придётся по коллекционерам искать и одалживать, а эти сволочи будут выделываться и цену ломить, к гадалке не ходи. — Мда. На минуту повисла тишина. Уичис готов был уже повторить «и что?», когда Дима проворчал: — Джон, хватит издеваться. — Прости, — охотник улыбнулся. — Вошло в привычку. — Вижу, мать твою! Ладно. Сейчас пришлю к тебе Прыгунчика с мешком времени. Если хочешь, приходи потом на аукцион, проведу. Там, говорят, Сэтль будет. Удивлённый Уичис отвлёкся от пленника и сделал его искусственный сон глубже. — Сэтль? Ангел Сэтль? Она здесь? — Ты знаешь какую-то другую Сэтль? — Дима ответил ухмылкой; он чувствовал себя немного отмщённым. — Она здесь, и не она одна. Много других интересных людей. — Я приду, — серьёзно пообещал Уичис. Дима кивнул и растаял в воздухе. *** …Загон выглядел как загон. Бывшие хозяева получили у смотрителя свою плату и ушли, грубо перешучиваясь и хохоча. Смотритель тоже ушёл и скрылся в ветхом домике, стоявшем на отшибе. Стало очень тихо. Светило жаркое летнее солнце. Облака плыли над вершиной Рокадеро. В Загоне клонилась к земле пыльная выжженная трава. Траву вяло щипала белая лошадь с крыльями и радужной гривой. Она была здесь не единственным существом, чьи краски когда-то сверкали яркостью, а теперь стали пыльными и выжженными. Их было много — несколько десятков. Они лежали и сидели в траве, группками и по одному. Одни выглядели как животные или полуживотные, другие больше напоминали людей, но людей здесь, конечно, не было… Никто не разговаривал друг с другом. Смотритель тоже ничего не сказал новым рабыням, никуда их не отвёл. Они сами должны были знать, что это за место. Они знали. Те, кто оказался на Пальмовом рынке впервые и не понимал, что происходит, не попадали в Загон. Такие стоили дороже и продавались в других лавках. Загон означал конец пути. Здесь ждали смерти — или небольшой отсрочки смерти, если кто-то пожелает купить по дешёвке подержанную и подпорченную вещь… Все они здесь были украденными вещами. Все поначалу стоили дорого и попадали в руки могущественных богачей; но время шло, цена падала, в разуме и памяти копились ошибки, а хозяева сменялись и становились всё проще и всё безжалостней… Менеллинде крепко обняла безразличную ко всему Куэвен. Она надеялась, что подруге станет лучше, когда прежние хозяева уйдут. Всё, что угодно было лучше, чем они. Даже Загон был лучше, чем они. «Куэвен потом поправится, — подумала Менеллинде. — Может быть, через день или два. Здесь хотя бы есть дни и ночи!» Она не слишком-то верила в лучшее после всего, что им довелось пережить. Но нужно было как-то держаться… Она глубоко вздохнула и повела Куэвен прочь от ворот. Когда-то в незапамятной древности, так давно, что то время почти стёрлось из памяти — они не были подругами. Они даже плохо понимали языки друг друга. На них просто случайно упал взгляд охотницы, которой заказали блондинку и брюнетку. Охотница передала их заказчице, изысканной скиталице Эллен Марии по прозвищу Этилен. На много лет девушки стали её камеристками. Им было очень грустно в её золотом дворце посреди Никогда и Ничто. Они пели скорбные песни, которые скиталица с удовольствием слушала. Потом у леди Этилен возникли трудности. Она всё чаще разговаривала с призраком какого-то страшного скитальца, который грубил ей и называл её «леди Меркаптан», из-за чего она очень злилась. Видно было, что она вынуждена разговаривать с ним и ничего не может поделать. Спустя некоторое время она начала распродавать свою коллекцию. Так Куэвен и Менеллинде впервые попали на этот остров и на Пальмовый рынок. Тогда они стоили дорого, больше золотого часа каждая. Торговец был добр, он разговаривал с ними и обещал, что новый хозяин будет хорошим. Он хотел, чтобы его товар не боялся. Несколько недель, проведённых в его доме, стали настоящим отдыхом. Девушки познакомились с десятками удивительных существ, узнали многое о мире и даже танцевали на празднике, который торговец устроил для своего товара… С тех пор всё становилось только хуже. Три часа золотого стандарта за обеих. Сорок часов серебряного стандарта. Двенадцать часов серебряного стандарта. Час серебра и тридцать пять железо-никелей… В Загон их сдали по часу железо-никелевого стандарта за каждую. Хозяин Загона даже не выходил к покупателям, расплачивался один из смотрителей — такая же вещь, как товары. В Загоне за всех давали одну цену, всегда. Менеллинде посадила безучастную Куэвен на траву и снова обняла. Подумать только, совсем недавно она мечтала снова увидеть солнце и небо, а сейчас яркий свет как будто давил на неё и гнул к земле… Она огляделась. Почему-то самым тягостным казался ей не вид измождённых рабов, а то, что в Загоне не было… не было ничего для живых существ. Никакого навеса или подстилки. Не было даже стенки, чтобы под неё забиться. Ограждали Загон столбы с натянутой между ними проволокой. Не было ворот, замков и решёток. Не было кандалов и цепей. Любой мог просто встать и выйти отсюда. Менеллинде знала, что на самом деле Загон — не эти столбы и не этот вытоптанный луг, а что-то вроде невещественного списка, мысли вне разума, какие умеют видеть скитальцы. Они попали в список, и не имело значения, куда они пойдут. О Загоне передавалось много слухов, почти все — страшные. Говорили, что иногда отсюда пытались бежать, но никогда не уходили далеко. Реальность острова была изменчивой и нестойкой. Свободно передвигаться в ней могли только люди — или вещи, специально предназначенные для этого… К сожалению, толком о Загоне почти ничего не рассказывали. Слишком мало было тех, кто побывал в Загоне и всё ещё мог и хотел разговаривать. Взгляд Менеллинде нашарил источник воды: из стены домика смотрителей торчала ржавая труба, тонкая струйка воды лилась из неё и пропадала в какой-то дыре. Хотя бы вода была… Девушка снова и снова оглядывала обитателей Загона, ища кого-нибудь, к кому можно было обратиться с расспросами. Но все то ли спали, то ли находились в глубоком оцепенении, как Куэвен. «Что теперь? — подумала Менеллинде. — Сидеть и ждать?» Да. Сидеть и ждать. Больше она ничего не могла. Солнце клонилось к вечеру, когда из домика вышел второй смотритель. Менеллинде встрепенулась. Она пристально следила за ним — вначале пытаясь понять, что он делает, потом — не веря глазам: поразительно, но, кажется, смотритель был elda… Он держал в руках устройство, похожее на тонкую книгу, и смотрел в него, а не по сторонам. Высокий, красивый, с золотистыми волосами. Быть может, он даже принадлежал когда-то к тому же народу, что Менеллинде… Она подобралась и напряглась, раздумывая, с чего начать. Она знала, как опрометчиво рассчитывать на сочувствие других рабов, особенно — тех, что поставлены хозяевами выше прочих. Прежде всего нужно было узнать, что здесь дозволено, а что запрещено хозяином. Что, если смотрителю запрещено разговаривать с товаром? Тогда нельзя его беспокоить, нельзя требовать, чтобы он рискнул своим положением ради неизвестных рабынь, пусть даже соплеменниц… Менеллинде закусила губу. Похоже было, что в оцепенении здесь все, кроме неё и смотрителя. Никто не разговаривал. Никто даже не фокусировал взгляд. Уставившись в свою «книгу», смотритель прошёл мимо них с Куэвен. Он выглядел озабоченным и печальным. Менеллинде следила за ним, не шевелясь. Он направлялся к белой лошади, крылатой кобыле с радужной гривой. Та дремала стоя. Грива её висела грязными сосульками. Смотритель поглядел на лошадь сквозь «книгу». Резким движением он опустил «книгу», присел на корточки и потрепал кобылу по щеке. Позвал её длинным певучим словом — верно, именем. Ещё и ещё раз. Похлопал по шее, осторожно потянул за недоуздок. Кобыла будто проснулась и посмотрела на него. Менеллинде внимательно наблюдала за ними. Лошадь выглядела больной и неухоженной, но совсем не казалась умирающей. А смотритель говорил с ней на неведомом языке, певучем и шелестящем, и звал её снова и снова, как будто она не слышала, — а ведь она смотрела на него… «Разум, — наконец догадалась Менеллинде. — Эта лошадь разумна, то есть была разумна. А теперь она не говорит и не понимает речь… как Куэвен». С тяжёлым вздохом смотритель выпрямился. Потом… Он сделал какой-то жест пальцами — и лошадь вспыхнула розовым пламенем. Она не горела долго и тяжело, как горят тела, полные влаги. Розовый огонь уничтожил её за несколько мгновений, не оставив ни костей, ни копыт. Даже пепла не осталось — лишь осыпалась на вытоптанную траву горсть золотистых искр. Смотритель дождался, пока угаснет последняя из них, и произнёс несколько слов всё на том же языке — языке, на котором, должно быть, говорила когда-то эта кобыла. — Она была ещё жива! — не выдержала Менеллинде. Смотритель обернулся. Он не рассердился. Он покачал головой, став ещё печальней, чем прежде. Шагнул к Менеллинде, остановился, будто вспомнив о чём-то, поднял свою «книгу» и посмотрел на девушек сквозь неё. Менеллинде охватил зябкий холод. Она прижалась к Куэвен, исподлобья глядя на смотрителя. Что, если Куэвен сейчас тоже… в розовый огонь? Этого не случилось. Смотритель подошёл и сел наземь рядом с ними. — Ты в очень хорошем состоянии, — сказал он Менеллинде. — Тебя надо перевести отсюда. Менеллинде крепче прижалась к подруге. — Не надо. Пожалуйста. Я останусь с ней до конца. Смотритель отвёл взгляд. — Это ненадолго. — Пусть. Потом… сделаешь, что должен. Он не ответил. — Зачем ты убил лошадь? — горько сказала Менеллинде. — Я не убил её, — ответил он. — Её душа уже распалась. В этом теле больше никого не было… — он вздохнул и спросил: — Хочешь есть? …Насколько понимала Менеллинде, они происходили из разных вселенных, и довольно далёких друг от друга. У смотрителя были круглые уши, совершенно как у hildo. Но его нолдорин звучал без акцента, а движения и весь облик были несомненно эльфийскими. — Что это был за огонь? — спросила она. — Амарантэ, — он не стал требовать от неё ответа. — Точнее, часть его силы, доверенная мне в управление. — Что? — Жоао Викки-Амарант — хозяин этого места. Так его зовут, а мы называем его Амарантэ. — Почему ты ему служишь? Лицо смотрителя потемнело. — А почему ты не встанешь и не уйдёшь отсюда? Здесь же нет ни цепей, ни замков. Менеллинде опустила голову. — Прости. Он снова вздохнул. — Смотрителем я могу делать что-то доброе, — сказал он. — Например, подкармливать вас… Разговаривать с теми, кто боится. Учить, как нужно себя вести, чтобы тебя купили. Иногда удаётся подобрать кому-нибудь хорошего хозяина. Амарантэ доволен мной и даёт мне много сил и прав. — Хорошего хозяина? В Загоне? Смотритель чуть улыбнулся. — Да. Так бывает чаще, чем ты думаешь. Сюда приходят те, кто работает за железо-никелевый стандарт. Обычно это новички. В них больше прежнего, больше милосердия, и они ещё не считают нас… неживыми. Загон — это не приговор. — А Куэвен? Смотритель обернулся к той. Он внимательно оглядел неподвижную Куэвен, сначала просто глазами, потом — сквозь «книгу». Призрак улыбки исчез с его лица. Солнце скрылось за крутым склоном Рокадеро и подступила холодная тёмная тень… — Никто не купит её в таком состоянии, — сказал смотритель. — Поэтому — нет. Для неё больше нет estel. Мне жаль. — Зачем ты это говоришь? — прошептала Менеллинде. — Она уже не понимает слов. Ей всё равно. Я говорю это для тебя. Напрасная надежда очень мучительна. Будет легче, если ты попрощаешься с ней сейчас. Менеллинде поняла вдруг, что этот elda знает о напрасной надежде всё. И что они далеко не первые соплеменники, с которыми ему пришлось прощаться навеки. Она не спрашивала, как его зовут. Она уже догадывалась, что слышала это имя прежде, возможно, знала кое-что о жизни и деяниях этого elda… но перед ней было другое существо из другого мира. Она не хотела бы называть его тем самым именем. Она искренне надеялась, что тот самый жил сейчас безмятежно и ничего не знал. Он не заслуживал… всё это. — Когда-то очень давно, очень… — сказал он едва слышно, — мне доводилось утешать умирающих hildor. Но здесь люди бессмертны, а eldar, чьи fёar распадаются, нет смысла утешать, они уже ничего не понимают. — Как Илуватар позволяет это? — не сдержалась Менеллинде. — А Он не позволяет, — сказал смотритель. — Они знают Его и очень боятся. Время от времени они пугают друг друга, говоря, что Он может прийти сюда и всех их покарать. — Почему этого до сих пор не случилось?! — Я не знаю. — Он встал и подал Менеллинде руку. — Не будем об этом говорить. Идём, поужинай с нами. Ты ещё жива. Менеллинде приняла его руку. Смотрителям не запрещалось разговаривать с товаром. Другой, первый смотритель, тот, что расплатился за девушек с бывшими хозяевами, сам избегал разговоров — чтобы не привязываться к обитателям Загона и меньше страдать, если с ними происходило что-то плохое. Он не был elda. Он происходил с дальнего края этой бездны миров, которую скитальцы называли Мультивёрсом, и был устроен чрезвычайно сложно, так сложно, что предпочитал ничего не объяснять. С товарищем-смотрителем он крепко дружил и поддерживал его, как мог. За ужином они быстро договорились о том, чтобы исполнить желание Менеллинде и не переводить её никуда, пока она не сможет попрощаться с Куэвен. Ей стало совестно из-за того, что ради них смотрители рисковали благосклонностью хозяина. Но её успокоили: Амарантэ не сердился из-за мелочей. Смотрители отзывались о нём с большим уважением. Да, он был жесток — не может не быть жесток торговец разумным товаром. Но Амарантэ был жесток ради своей выгоды, а не ради прихотей и пустяков. Пока смотрители помнили о его выгоде, они могли свободно распоряжаться силами Амарантэ, доверенными им. Менеллинде не хотелось есть. Из вежливости она прожевала какой-то кусок, но много пила воды. Смотрители предложили ей остаться спать в домике. Она отказалась, поблагодарив. Здесь было тесно, а у бывших хозяев она мучительно устала от тесноты. Возможно, будущие хозяева тоже запрут её в крохотной каюте до самой смерти… а над островом было небо и звёзды, и ветер доносил дыхание моря. Смотрители поняли её и дали ей одеяла для неё и Куэвен. Ночь выдалась тёплой. Менеллинде лежала на одеяле и смотрела на звёзды. Совсем другие звёзды, не те, что зажгла Элентари; быть может, из-за этого свет их не утешал. Но звёзды были прекрасны, а морской ветер дарил лёгкость… Менеллинде надеялась, что Куэвен очнётся, вдохнув свежий ветер. Но она так и сидела, не шевелясь. Отчаянно страшно было понимать, что она заканчивается, заканчивается безнадёжно, навсегда, и её уже не спасти. «Если бы вернуться назад!» — подумала Менеллинде. И вдруг она осознала, что «назад» для неё теперь — это не Тирион-на-Туне, где она родилась, не берег Белерианда, вообще не Арда. «Назад» — это здесь, рядом, на Пальмовом рынке. Лавка торговца, который был добрым к своему товару, потому что торговал очень дорогими вещами… От этой мысли Менеллинде стало так горько, что она не хотела больше даже смотреть на звёзды. Она свернулась в комок и накрыла голову одеялом. С утра в окрестностях Загона было пусто. Над вершиной Рокадеро вились летучие корабли скитальцев, а больше ничто не говорило о том, что остров обитаем. Впрочем, скитальцы могли оставаться невидимыми, если хотели. Несколько пленников Загона очнулись и поплелись к воде — пили и пытались как-то привести себя в порядок. Но большинство так и оставалось в оцепенении. Вышли смотрители, дали еды тем, кто хотел — и мог — есть. Златоволосый elda снова подошёл к Менеллинде и заговорил с ней. Стал рассказывать разные вещи. Рассказал о том, что покупатели появляются здесь редко, много дней может пройти без единого гостя, но если уж покупатель пришёл, то чаще всего забирает сразу многих. Рассказал, что бояться нужно тех, кто выглядит обыкновенным и непримечательным — именно они будут самыми жестокими хозяевами. Бывают, конечно, исключения, но щупальца, клыки, рога и прочие устрашающие части тела носят обычно весельчаки с лёгким нравом, они могут напугать, но не станут мучить… Менеллинде припомнила бывших хозяев. И в самом деле, те как один выглядели обычными людьми, разве что чрезмерно большими. Она не сразу поняла, отчего смотритель так словоохотлив. Из-за того, что она в хорошем состоянии и её нужно куда-то перевести? Только из-за этого? Потом она догадалась: он хотел отвлечь её внимание от умирающей Куэвен… Менеллинде не смогла сдержаться: зажмурилась и прерывисто вздохнула, скрывая слёзы. Смотритель замолчал. Он не стал спрашивать, что с ней: он понимал. — Прости, — сказал он наконец. — Нет-нет… я благодарю тебя… — Я могу уйти. Или говорить ещё. Или посидеть с тобой молча. Как тебе будет легче? Менеллинде тяжело перевела дыхание. — Можно мне говорить самой и задавать вопросы? — Конечно. — Спасибо… Куэвен ещё можно спасти? Смотритель ссутулился и уставился в землю. — Я ожидал этого вопроса… Видишь ли, спасти можно кого угодно. Даже тех, чья fёa распалась. Даже тех, кто распался и рассеялся в пустоте много эпох назад. Всё зависит лишь от силы и мастерства того человека, который этого пожелает. Скитальцам подвластны пространство и время, и дух, и плоть. А есть те, кто намного могущественней скитальцев, — те, кого они страшно боятся и называют Высоким Начальством. Но… не стоит мечтать о том, как человек из Высокого Начальства приходит и восстанавливает справедливость. Этого не будет. Для нас… всё это значит лишь, что мы не можем с гордостью выбрать смерть. Если хозяин пожелает, то починит свою вещь. Разве что это слишком дорого ему встанет… Менеллинде закрыла глаза. — Мы с нею так долго были вместе, — сказала она. — Нас украли вместе. Нас продавали вместе. Мы стали как будто единым целым. Я думала… мы и закончимся вместе. Никому ни с кем не придётся прощаться. Молча смотритель дотронулся до её руки. — Куда меня нужно перевести? — спросила Менеллинде. — На Витрину. Это другая часть Загона… или другая лавка Амарантэ. С тобой почти всё хорошо. Речь полностью сохранна. Ты стоишь дороже, чем остальные. Не пугайся! Чем дороже ты стоишь, тем лучше с тобой будут обращаться. Менеллинде кивнула. Собравшись с духом, она продолжила: — Тогда я должна сказать тебе… как смотрителю… предупредить… Я… — Как же трудно было произнести это! но она впилась ногтями в ладони и смогла выговорить, почти так спокойно и ровно, как хотела: — Меня можно продавать как наложницу. Я не умираю, когда меня… Когда это делают. Смотритель надолго замолчал снова. Она не открывала глаз, но знала, что на сей раз он просто потерял дар речи. Наконец он тихо сказал: — Ты не обязана рассказывать. И тогда она разрыдалась. …всё это были их прежние хозяева, это они придумали — больше того, они и купили двух эльфиек только ради этого. Их это забавляло. Им было смешно. —…они нарочно делали это, чтобы посмотреть, как моя fёa покинет hroa… — шептала Менеллинде, задыхаясь от слёз, — а потом смотрели и смеялись. Оттуда не было выхода, весь мир был — несколько комнат и всё… я бродила по ним, мне некуда было идти, а они всё видели, они смотрели и смеялись… и мне приходилось возвращаться в тело, чтобы не исчезнуть… и они смеялись. — И Куэвен?.. — Да… С ней они тоже делали это, и смеялись… Раз, другой, третий, и тогда с ней случилось то, что случилось. Она перестала разговаривать и понимать речь. А я… перестала умирать. Наверное, во мне есть порок, ведь я нолдэ, я проклятая… — Нет. Ты просто оказалась прочнее. — Это уже неважно… — Менеллинде вытерла слёзы с лица. — Теперь она умирает навсегда, а я остаюсь без неё… совсем одна, и никто больше не помнит, и никто не будет петь со мной… Никто не накажет их, не будет справедливости, почему? Пальцы смотрителя стиснули её пальцы; она посмотрела на него и увидела, что он тоже плачет — беззвучно, без слёз. Только оплакивать участь свою и других — всё, что им оставалось… Нет. Даже слёз вдоволь не было им дозволено. В воротах Загона стоял покупатель. Второй смотритель уже вышел к нему и говорил с ним о чём-то. Мимолётно Менеллинде понадеялась, что гостя интересует кто-то другой, но нет: снова и снова человек указывал на них с Куэвен. Скиталец был огромный и страшный, с рогами на голове, а глаза его отливали зеленью, как жучиные надкрылья. Если смотритель-elda был прав, значит, этого покупателя не стоило бояться, он не был жестоким… Оставалось лишь надеяться, что это правда. — Прости, — сказал смотритель, — прости, пожалуйста. Я должен исполнить свои обязанности. — Конечно, — прошептала она. Смотритель встал и ушёл. Менеллинде долго смотрела ему вслед. Всё её существо горевало о том, что он ушёл и, возможно, скоро она потеряет и его, как потеряет Куэвен. Тогда… что ей сделать, чтобы она могла тоже умереть навсегда?.. она содрогнулась, когда эта мысль проскользнула по краю её сознания. Тем временем разговор смотрителей с гостем продолжался, и мало-помалу превращался в ссору и спор. Это было очень странно. Менеллинде насторожилась. Никакой хозяин, даже самый добрый, не разрешил бы своим смотрителям ссориться с клиентом. Что происходит? Она прислушалась. — Хозяин не рассматривает предложения аренды, — сказал смотритель-elda. — Да не девок, — ответил человек, — девок я куплю, понятное дело. Но если я правильно помню сюжет, там бы точно не помешал ты, — он ткнул пальцем в грудь смотрителя и засмеялся. — Меня нельзя взять в аренду, — сухо ответил смотритель. — Да что за день такой… — буркнул человек, оттолкнул смотрителя и заорал: — Викки! Викки, где ты там? Спишь, что ли? Хозяин Загона не спал. Он нарисовался в воздухе — нарисовался буквально, в виде нескольких линий тёмного тумана, очерчивавших его силуэт и черты лица. Воздух зазвенел от напряжения. Зелень и скалы острова казались размытыми, если смотреть на них сквозь условную фигуру Амарантэ; но подробней и чётче он проявляться не стал. — Меня зовут Жоао, — сообщил он. — Фамилия — Викки-Амарант. Душеформы зовут меня «Амарантэ», я не возражаю. Но никоим образом я не могу зваться «Викки». Поэтому с моей стороны это большая любезность — то, что я пришёл. Чего ты хочешь? Дима Ерженко досадливо выдохнул. — Кварендана ищет эльфов, — сказал он. — Классических толкиновских. Побольше. Жоао приподнял брови. — Зачем?.. А впрочем, вон там я вижу парочку. Новое поступление, даже без ценников. Но звать меня ради такой мелочи глупо и невежливо. Я надеюсь, что у тебя есть другая тема для беседы. — Именно, — сказал Дима устало. — У тебя тут есть ещё один подходящий — вот он. Хочу попросить тебя одолжить его на время шоу. Не бесплатно, конечно. Обещаю, что вернём в целости и сохранности. — Какое шоу? — Кварендана устраивает закрытый аукцион. Вход по билетам. Цена лота стартует с тысячи часов золотого стандарта. Но, понимаешь ли… этот неумный человек сначала запустил продажу билетов и только потом понял, что нужна презентация в формате шоу. Поэтому я хожу по Тортуге и экстренно ищу чёртовых эльфов, чтоб их всех рыбы съели. Викки-Амарант слушал его с нарастающим интересом. — А что вы собираетесь с ними делать? — уточнил он. — В формате шоу. — Да я не помню, что там с ними делали по сюжету, — проворчал Дима. — Вроде на стенку вешали. Как ковёр. Жоао покатился со смеху. Его смотритель терпеливо ждал рядом. Он пытался держать лицо, оставаться безучастным к тому, на что никак не мог повлиять; но в этот момент он содрогнулся от ужаса. И Жоао заметил его ужас. Хозяин Загона перестал смеяться. — Дима, иди в жопу, — сказал он. — Это мой смотритель и в аренду он не сдаётся. — Да ладно тебе ломаться! Это же ненадолго. Мы заплатим. Ничего с ним не случится, вернём целенького. — Ладно. Десять золотых. — Ты охренел?! — Дима, иди в жопу. Нарисованный Жоао приобнял смотрителя за плечи, шепнул «всё в порядке» — так, что это расслышала даже Менеллинде — и растаял в воздухе. Его собеседник, рогатый скиталец развернулся и ушёл, бранясь от досады. «Он придёт снова», — подумала Менеллинде. Смотритель возвращался к ней, бледный, но спокойный. — Тысяча часов золотого стандарта, — пробормотал он. — И это только стартовая цена аукциона. Кто же может стоить так дорого?.. кто же? — Ты догадываешься, — сказала Менеллинде. — Рискну утверждать, что я знаю. *** Рогатый скиталец и в самом деле скоро вернулся. Но прежде того вернулся сам Жоао. Хозяин появился рядом со смотрителем и Менеллинде, теперь — полностью воплощённый. У него не было украшений наподобие рогов или чешуи, но всё его тело казалось слишком узким и слишком длинным, из-за чего он напоминал змею. Юное, безупречно красивое лицо Жоао могло показаться лицом женщины или подростка, но тембр голоса и разворот плеч были мужскими. «Хотелось бы знать, — подумала Менеллинде, — такой облик здесь уже считается необычным и примечательным? Нужно ли бояться таких, как этот господин Амарантэ?..» Господин Амарантэ тем временем подошёл совсем близко. Она застыла от робости, не зная, как нужно приветствовать его. Может, ей вообще нельзя его замечать?.. У разных хозяев были очень разные представления о том, как следует обращаться с разумными вещами, и каждый хозяин считал себя разумнее всех прочих. Так, по недомыслию можно было вызвать страшный гнев нового хозяина и стать жертвой этого гнева… Менеллинде и Куэвен видели такое — к счастью, со стороны. Но смотритель Загона просто обернулся к Амарантэ и кивнул ему. — Сколько за них отдали? — спросил Жоао, указав подбородком. — Как обычно, один железо-никель за каждую. — Та не стоит ничего. Эта… — взгляд чёрных глаз Жоао остановился на Менеллинде, и она потупилась. — Эта довольно интересна. Когда Ерженко вернётся, сдашь ему обеих за серебряный час. — Серебряный? — удивился смотритель. — Он будет орать, конечно, но деваться ему некуда, — хозяин пренебрежительно повёл ладонью. — Скажи, что если он вернёт эту после шоу, я верну ему… тридцать часов железо-никеля. Там посмотрим. — Да, — сказал смотритель. Жоао внезапно крутнулся на одной ноге и весело рассмеялся. Между его губ проскользнул длинный раздвоенный змеиный язык и потрогал воздух. — Билеты на аукцион, значит? — вслух подумал он и рассмеялся снова. — У меня есть идея! Хихикая и пританцовывая, он дошёл до выхода из Загона, там расплёлся на пряди тумана и рассеялся в воздухе. «Всё правильно! — с облегчением подумала Менеллинде. — У него есть странные части тела — и он хороший хозяин. Всё, как говорил смотритель». На миг ей даже захотелось, чтобы поскорей вернулся рогатый скиталец. Конечно, он грубый и простой — но, кажется, не жестокий, а ведь именно это — главное… — Ах ты старый спекулянт, — весело сказал смотритель, глядя вслед хозяину Загона. — Не можешь удержаться. Менеллинде не знала, что такое «спекулянт». Но она поняла, что отношения смотрителя с хозяином больше похожи на дружбу, а не на что-то ещё; и от этого ей стало легко и спокойно, так легко и спокойно, как не было очень, очень давно. Если такое возможно для кого-то, может, и для неё найдётся хороший хозяин?.. Потом острый стыд сдавил её грудь. Как она могла даже подумать о таком? Думать только о себе и о надежде для себя одной, когда Куэвен ещё жива?! Ведь её можно, можно спасти! Амарантэ сказал, что их снова продадут вместе. Вдруг новый хозяин исцелит её? Починит свою вещь? Это же правильно, это обычное дело — чинить вещи… Она шагнула к оцепенелой Куэвен и ободряюще погладила её по плечу. Менеллинде не могла и не хотела верить, что подруге действительно уже всё равно. Смотритель оглянулся на них и ничего не сказал. Аммосо Кварендана никогда не обижался на «старого козла», потому что и в самом деле выглядел как старый козёл. Низкорослый и щуплый, он носил одновременно козлиные рога, глаза с горизонтальными зрачками, хвост, уши, бородку и копыто на левой ноге. Рассказывали, что раньше он тоже выглядел довольно мерзко, но совершенно по-другому — как здоровенный сальный жиголо с мелкими усишками. Потом как-то на дружеской пьянке ради смеху он превратился в полукозла, да так и остался — понравилось. А вот на Прыгунчика он обижался. Хотя это прозвище ровно так же отражало его внешность, — точнее, манеру поведения — вполне безоценочно. — Ерженко! Что за говно ты приволок?! — заорал Прыгунчик и запрыгал от злости. — Ну что не так? — вздохнул Дима. — Ты не видишь? Ты слепой, или тупой, или как?! — Что вы просили, то я и достал, — сказал Дима устало. — Эльфов. Классических. Сколько смог, столько и достал. Что не так-то? — Идиот! Ничего тебе поручить нельзя! У них же у всех уши разные! Дима крякнул от досады. Крайне неприятно было признавать, что Прыгунчик прав: уши у эльфов, украденных в самых разных частях внешнего ореола, действительно заметно отличались. У кого круглые, у кого чуть заострённые, у кого явно острые, да ещё под разными углами к черепу… «А чтоб их всех рыбы съели! — Дима закатил глаза. — Начиная с ушей». — Других на Тортуге сейчас нет, — сказал он, решив давить на рациональность. — И потом, уши — это не критично. Они же у нас будут изображать пленных в подземельях, а там никто гладких причёсок не носит. Уши спрячем. — Говно! — заявил Прыгунчик и снова запрыгал, удивив Диму. Что ещё ему могло не понравиться, кроме ушей? — Что не так? — Тебе Пропиленгликоль что сказала?! — Сложное шоу не нужно. — Дальше! — Нужно показать картинку из сюжета. Толкинисты будут довольны. — И?! — И что? — Идиот! Какую именно картинку ты собираешься показывать? «Да чтоб вас Адвайта сожрала вместе с вашим Толкином!» — Дима мысленно застонал. Он не был толкинистом и не помнил растрепроклятый сюжет в подробностях. Кварендана тоже не был, но за несколько тысяч часов золотого стандарта не то что «Сильмариллион» наизусть выучишь — весь корпус текстов от зубов отлетать будет. — Господин Кварендана, — сказал Дима так здраво и рассудительно, как только мог, — ну неужели вы думаете, что покупателям это важно? Людям, которые могут отдать за душеформу несколько тысяч золотых? Да они сами себе организуют любую картинку, какую захотят. — Всё-таки ты тупой, Ерженко, — Прыгунчик постучал себя по лбу в месте, откуда росли рога. — Реальным покупателям — неважно. Важно тем, кто купил билеты, чтобы поглазеть на драку и посплетничать потом. Сплетники заметят всё и разнесут обо всём. И уши они тоже заметят. Ладно, рыбы с тобой. Изображай что можешь. Только не подходи ко мне, пока я часы от покупателя не получу, а то я на тебя неадекватно реагировать буду. Он подпрыгнул ещё раз и исчез. Дима слишком устал, чтобы злиться. Его уже тошнило не только от Прыгунчика, но и от эльфов, от Толкина и даже от Пропиленгликоль. Ладно бы он был начинающим дизайнером, или горе-дизайнером, или хотя бы когда-нибудь мечтал стать дизайнером — нет! Но Прыгунчик хотел, чтобы Дима с налёту изобразил ему картинку, за которую профессиональная художница взяла бы полсотни золотых. Почему-то это было особенно обидно. Не утешала даже мысль о весомой сумме, которую Дима должен был получить от Прыгунчика в вознаграждение. Впрочем, эту сумму он не мог пустить на отдых и веселье, именно с неё Дима планировал стартовать свой бизнес… Цель была уже совсем близко. Но он очень устал. Предстояло придумывать и воплощать декорации. И засовывать в них эльфов. А в собственности у него были только две невнятные девки, одна из которых, похоже, заканчивалась часов через тридцать. Остальных Дима насобирал по коллекционерам, и каждый коллекционер считал своим долгом пообещать отшибить ему рога, если с его драгоценным эльфом что-то случится. Как сговорились! Дима оглядел одолженных эльфов — надо сказать, весьма мрачных и самоуверенных. Сделать они ничего не могли, но смотрели на него с презрением и свысока. «Козлы ушастые, — подумал Дима. — Несчастных пленников они мне не изобразят. Хотя вроде и не должны? Тьфу, не помню. Рыбы с ними, пусть изображают мужественную стойкость». Сделать с этими эльфами он тоже ничего не мог, поэтому обернулся к тем, с кем мог. Дима отсёк для себя отдельный кусок пространства и вытащил в него из дома любимый диван, плед с подушками и окно с живописным видом на Рокадеро. Потом сгрёб в охапку девок из Загона и ушёл в этот кусок. Нужно было хоть полчаса полежать спокойно, прежде чем возвращаться к работе. Он поставил девок посреди куска пространства, сел на диван и стал разглядывать их. Тёмненькой всё было безразлично: и метаморфозы пространства, и висящее в пустоте окно, и Димины крокодильи глаза. Жаль! Она выглядела посимпатичней своей подружки. У той и сиськи были меньше, и лицо какое-то бесцветное, словно у Ангела Сэтль. Дима очень уважал Сэтль, но на ангельские души у него не стояло. Впрочем, он присмотрелся к светленькой повнимательнее. Викки-Амарант, скотина, взял с него серебряный час за обеих. Учитывая, что тёмненькая не стоила уже ничего, час Дима отдал за эту светленькую. Дороговато для Загона, но ругаться он не стал. Блондинка гладко и выразительно говорила (смотритель Загона приказал ей почитать стихи), испытывала сложные эмоции и строила планы. Дима даже заинтересовался её мыслями. Блондинка надеялась, что её купил хороший хозяин, но эту естественную и простую надежду немедленно раздирали угрызения совести. Блондинка сострадала умирающей брюнетке, страшно боялась разделить её участь, понимала, что никто и ничем уже не поможет её подруге, и всё равно пыталась придумать какой-то способ помочь. Явление покупателя сделало её мысли ещё болезненнее. В Загоне царила безнадёжность, но девушки покинули Загон. Их продали — а значит, они хоть чего-то стоили. Они снова могли бороться за жизнь. Но сил бороться у них уже совсем не осталось… Дима усмехнулся. Он знал имена, но надо было сказать несколько слов, и он спросил: — Как вас двоих зовут? — Менеллинде, — блондинка низко поклонилась, потом, видимо, передумала, упала на колени и растянулась перед Димой на полу. Он улыбнулся шире. — Маней будешь. А эта? — Куэвен сейчас не говорит. Её нужно немного починить, господин. Пожалуйста… — блондинка испуганно глянула на него из-под спутанных волос, — пожалуйста, вы ведь почините её? «Немного починить» брюнетку, к несчастью, стоило бы золотого получаса — редкий мастер мог справиться с настолько серьёзными повреждениями. За полчаса золота Дима мог купить двадцать пять таких Менеллинде или десять-пятнадцать душеформ поприличней. Куэвен была обречена. Говорить этого он не стал. Он встал с дивана и присел на корточки рядом с Маней. Та подобралась, преданно глядя на него снизу вверх. Оценив скорость её реакции, Дима понял, что ему очень повезло с покупкой, и перестал понимать, как Маня вообще оказалась в Загоне. По всем параметрам её уровень был выше, и стоила она на самом деле часов пять, если не больше. В принципе, сдать в Загон могли со злости. Но она выглядела очень послушной и угодливой. Кроме того, хозяин Загона был не идиот и свою выгоду знал. Качественную вещь он бы не оставил валяться среди подыхающего мусора вроде Куэвен. — Посмотрим, — сказал Дима неопределённо. Взял Маню за подбородок, приподнял её голову. — А ты, Маня, сосать умеешь? — Да, господин! — она задрожала. Она очень старалась говорить хотя бы уверенно, если не соблазнительно, но голос сорвался и она всхлипнула: — Умею… сосать и трахаться… в обе… дырки… Дима не был извращенцем и понимал, что Маня не более чем пластиковая кукла. Но эта кукла разговаривала, дышала, дрожала, плакала, у неё были надежды и страхи, она цеплялась за жизнь. Многие считали, что лучше уж правая рука, чем перекосить себе психику и относиться к душеформе как к человеку. У Димы не было твёрдых убеждений на этот счёт. Ему просто нравилась эта девка, и с каждой минутой всё больше. Мелькнула мысль сделать ей подарок и починить ту, вторую. Как-никак, Прыгунчик должен был выдать ему несколько сотен золота после аукциона, а жмотом, как Прыгунчик, Дима не был. «Если дотянет, — решил Дима, — подарю». Пока что тёмненькая годилась на то, чтобы на сцене посидеть в цепях с отсутствующим видом, а больше ничего от неё и не требовалось. Мане Дима сказал: — Значит, так, Маня. Есть задача. Сейчас мы с тобой эту задачу выполняем, а потом я посылаю Кварендану в жопу и мы с тобой начинаем свой бизнес. Задрал меня этот козёл старый и идеи его тупые. Если бы не идеи, я бы, может, ещё потерпел. Но идеи просто говно говна какое-то. — Господин… — прошептала Маня. Она почти ничего не поняла, но поняла слова «мы с тобой» — и боялась поверить своему счастью. Дима поднял её с пола, немного потискал. Сиськи ни о чём, но это поправимо. Он сел на диван, посадил Маню себе на колени. Та едва дышала. — Задача такая, Маня. Тебе надо будет изобразить картину. — Какую? — Тебе надо будет изобразить саму себя. Прекрасную эльфийку в плену у Тёмного Властелина. Маня недоумённо захлопала глазами. — А… как? Дима почесал голову промеж рогов. — Да я пока и сам не знаю. Изображу какое-нибудь подземелье… цепи… что-то в этом роде. Тебя случайно орки в плен не брали? — Нет, — грустно сказала Маня. — Только скитальцы. Она тут же прикусила язык, испугавшись, что оскорбила его, но Дима не рассердился. — Я сам дурак, не додумался, — сказал он. — Надо было покопаться в голове у Властелина, пока Уичис его лапал, вот где куча аутентичного антуража!.., а сейчас Прыгунчик его где-то держит и даже мне не показывает. Ну ладно. Прорвёмся. Маня посмотрела на него и вдруг угадала, что надо делать. Она чуть приподнялась и стала осторожно чесать Диме голову, обеими руками массируя основания рогов. Дима шумно выдохнул от удовольствия. «Пять серебром? — подумал он. — Да она золото!» — Ты как вообще в Загон попала? — спросил он. Маня вздохнула. — Меня… они… Куэвен перестала понимать речь, а мне тоже было очень плохо, и они подумали, что мы обе… испортились. Мы им уже надоели. Они ещё говорили друг другу, что не хотят заморачиваться. Поэтому они не стали искать, кому продать дороже. Просто сдали в Загон, потому что там за всех дают один железо-никель. — Смотрители должны были тебя забрать и перевести выше на уровень. Или даже два. Маня чуть улыбнулась. Такую похвалу она уже понимала. Потом она вдруг решила Диме соврать. Но вовремя вспомнила, что скрыть мысли от хозяина невозможно. Она снова испугалась, всерьёз, до дрожи, и Дима погладил её по голове. — Ладно тебе дёргаться, — сказал он. — Это всё мелочи жизни. — Простите, господин… Я просила оставить меня рядом с Куэвен, пока она ещё… здесь. Смотрители господина Амарантэ очень добрые, они разрешили. «Точно подарю, — на Диму нашло благостное настроение. — Теперь бы только дотянула». — Что я должна буду делать? — спросила Маня. — Для картины? — Дрожать. Бояться. Но не очень сильно, чтобы не перетягивать внимание. — Понятно. А Куэвен? — Будем считать, что она как бы парализована страхом. — Вы её почините, господин? Дима поморщился. Прямо сейчас обещать Мане золотые горы не хотелось. Брюнетка могла и не дотянуть до того момента, когда у него появятся свободные часы. Маня решила, что его ответ — «нет», и сильно расстроилась, но постаралась это скрыть, чтобы не раздражать его. Дима оценил. «Хороший сюрприз будет, — подумал он, — если получится». Он положил Манину голову себе на плечо и поцеловал её в лоб. — А на самом деле, — сказал он, — ты не бойся. Ему гораздо страшнее, чем тебе. Его в первый раз продают. Настоящих улиц на Тортуге было немного, зато все они были очень красивы. Жители острова ходили пешком только чтобы прогуляться, из точки «А» в точку «Б» они перемещались другими способами. Если не считать нескольких длинных троп на морском берегу и склонах Рокадеро, улиц было три: Набережная, Ламповый проспект и Рыночная. У каждой имелся свой набор достопримечательностей. Вдоль Рыночной, ближе к Пальмовому рынку парили Летучие Мосты. Войти на мост и выйти с него можно было не только в любой точке острова, но и вообще в любой точке чего угодно — это зависело только от личной силы скитальца. На самих Мостах располагались кафе и мелкие лавки. День клонился к вечеру. Подсветку улиц ещё не включили — огни просияют, когда померкнет роскошный морской закат. Перистые облака украсили небо. Оно казалось бездонным, а горизонт — бесконечным, хотя море Тортуги заканчивалось там же, где заканчивался взгляд. Первый из Основателей, Ллеулис, тот, что позже ушёл в Высокое Начальство, всегда был мастером пространств… Остров и прилегавшие к нему воды не были полноценной вселенной: всего лишь небольшой пузырь реальности, ставший домом для нескольких тысяч скитальцев и портом приписки — для ещё двух-трёх десятков тысяч. Никто не знал, сколько в Мультивёрсе скитальцев на самом деле, но вряд ли их число превышало сотню тысяч человек. Личная сила не передаётся половым путём, и в браке двух скитальцев ещё ни разу не рождался третий. Новые люди появлялись редко — и столь же редко погибали. У перил одного из Мостов стоял Джон Уичис, знаменитый охотник, в последние дни ставший ещё более знаменитым. Он лениво допивал виски, в котором уже полностью растаял лёд. Внизу по Рыночной улице текла разряженная толпа. Доносился смех и обрывки бесед. То здесь, то там из ниоткуда возникали новые гости. Многие шагали из пустоты на один из Мостов, а сходили с него уже пешком — или прыгали через перила. На Мосту за спиной Уичиса появился Дима Ерженко. Менеджер выглядел загнанным, но несмотря на это находился в добром расположении духа. Во-первых, Дима был очень доволен покупкой. Во-вторых, его переполняло злорадство, потому что Кварендана страдал. Что там! Кварендана просто выл от горя. «Совсем у человека от жадности крыша съехала, — думал Дима. — Он же сейчас получит как минимум две тысячи золотых часов чистой прибыли. Минимум! А рыдает над каждой несчастной серебрушкой». Кварендана успел порадоваться, что так быстро распродал все билеты, несмотря на неприлично высокую цену — сорок серебром. Потом оказалось, что часть билетов попала к спекулянту — и тут как раз проснулись самые богатые скитальцы Тортуги, вдруг обнаружившие, что рядом планируется шумное мероприятие и они туда не попадают. Теперь цена билетов доходила до двух золотых часов, и Кварендана бесился, что продешевил. А в-третьих, тот самый змей Жоао Викки-Амарант, из-за которого страдал Кварендана, продал Диме за серебряный час душеформу стоимостью не меньше получаса золота, и ещё надеялся, что Дима вернёт её ему за тридцать железо-никелей! Вот уж дудки!.. Таким образом ситуация приобретала смысловую завершённость, от которой Диме становилось ещё лучше. — А ещё Женатик! — весело укорил он Уичиса. — Твоя жена знает, что ты тут Сэтль высматриваешь? Уичис поиграл виски в бокале. — Тавифа знает, что Сэтль мне интересна совсем по другой причине. — По какой? — У Сэтль нет часов, — задумчиво сказал Уичис. — Но она будет торговаться. Менялы говорят, что она запросила оценщика от профсоюза. Руководство профсоюза чуть не передралось — уж очень почётная задача. — Интригуешь! — Немного. У Сэтль нет часов, но есть технологии Высокого Начальства. Именно ими она будет расплачиваться. Мне хочется знать, что у неё есть и кто будет оценщиком. — Ого! «Тот, кто оценивал технологии Начальства» — для менялы это как орден. — Верно подмечено. Некоторое время они вместе наблюдали за тем, как по Рыночной идут гости. Никто не спешил: скитальцы болтали и смеялись, забредали в таверны и магазины, любовались видами. Многие в эти часы возвращались на Тортугу после долгого отсутствия и с радостью приветствовали друзей. Уичис тоже увидел давнего знакомого и улыбнулся. — Ты посмотри, какие люди! — добродушно сказал он. — Чистая публика. Он встретил чей-то взгляд в толпе и отсалютовал бокалом, в котором появились новое виски и новый лёд. Дима шагнул ближе к перилам и перегнулся через них. Тотчас он удивлённо выругался и запросил финальную базу проданных билетов. За продажами спекулянтов он не следил — и зря! Старый змей Викки привёл на аукцион гостей уже не просто богатых — легендарных. — Другой Имре и Мастер Тиинко! Судя по базе, они купили билеты именно у Викки. Мелькнула мысль, что Жоао «оправдал» своё участие в этой истории уже тем, что привёл на аукцион таких людей. Дима задался вопросом, понимает ли это Кварендана? Или от жадности у Прыгунчика совсем отключился мозг? Тут к паре знаменитостей подлетел с приветствиями Тадиш Запольски и Дима не удержался — присвистнул. Мастер Тиинко сейчас выглядел как высокая сухопарая женщина, смуглая до черноты, молчаливая и улыбчивая. У неё были совершенно чёрные глаза и совершенно белые волосы. Имре Другой выглядел как обычно. Самой примечательной частью его облика были многочисленные щупальца. Они росли у него на спине в два ряда вдоль позвоночника и довольно причудливым образом участвовали в процессе передвижения: невозможно было понять, шагает Имре на двух ногах или на десятке гибких конечностей одновременно. (Существовал ещё Имре Красный, невероятно древний скиталец, утверждавший, что помнит мир до появления Высокого Начальства. Поэтому Имре из мастеров глубин и назывался Другим). Кожу Имре Другого, такую же тёмную, как у Тиинко, украшали фосфоресцирующие фиолетовые пятна, но при солнечном свете они были почти не видны. — Заметь, — сказал охотник, — Другой Имре — председатель профкома мастеров глубин. А Тиинко был главой профсоюза программистов какое-то время. Как он сам говорит, не выдержал административной скуки. Но он по-прежнему один из двух лучших программистов острова. — Говорят, Илэвен круче. — А другие считают, что круче Тиинко, — живо отозвался Уичис. — Это повод для вечных споров и даже для драк. Дима ухмыльнулся. — И только Тадиш — это просто Тадиш, старый добрый жирный извращенец. Джон ответил ухмылкой. — Однако и его несколько раз звали возглавлять менял. Дима фыркнул. — Тадиш, конечно, всех нас тут продаст и купит. Интересно, будет ли он торговаться. — Мне тоже интересно. У него достаточно часов, чтобы обойти кого угодно. Но это ещё не значит, что он готов их потратить. Дима ещё немного покопался в документах и развеселился. — Гляди-ка! Тадиш ходил к Прыгунчику, предлагал заплатить за, гм… приватный просмотр. — Зачем? — удивился Джон. — Чего он хотел? — Джон, это же Тадиш. Чего ещё он может хотеть? Прыгунчик, кстати, отказал. — Да, действительно, что это я, — Уичис тихо засмеялся. — Казалось бы, разумный человек, приятный в общении, скопил огромное состояние и кучу друзей, но желание у него только одно и… ммм… незамысловатое, как лом. …Время шло. Близился час начала аукциона. Но Ангел Сэтль всё ещё не появилась. Вместо неё на Мост ступил гость незваный. Это был мужчина, высокий и крепкий, как Уичис, и тоже обладавший полностью человеческой внешностью. Здесь сходство заканчивалось. Охотник по-прежнему был одет в выгоревшую полевую форму, у него были непримечательные черты лица, глубоко посаженные бледные глаза и чисто выбритый подбородок. Одеяния гостя отличались невероятной вычурностью — сплошные кружева, бриллианты и золотое шитьё. Лицо его было под стать костюму — красивое яркой, запоминающейся красотой. Тёмные усы и бородка были аккуратно подстрижены. В тени края роскошной треуголки блеснули синие глаза. Он подошёл с приветливой улыбкой, снял шляпу и поклонился. Уичис смотрел на него с откровенной неприязнью и ответил коротким кивком. — Веньета Аладору, — процедил он. — Шестой из пяти Основателей. Аладору встретил его взгляд. — Да, это я, — просто сказал он. — Рад встрече, Джон Уичис. Дмитрий Ерженко. Уичис дёрнул углом рта. Дима не знал, как уместно приветствовать человека, который всё-таки Основатель, хоть Уичис и лязгает на него зубами. Впрочем, на Диму и не обращали особого внимания, так что он просто выдавил «здрассте». Аладору помолчал. — Любой противник рабства — мой друг, — сказал он Уичису, — даже если мы не сходимся ни в чём больше. Секунду Уичис размышлял, но всё же лицо его смягчилось. Он протянул руку и обменялся с Аладору рукопожатием. — Тебя ведь не интересуют подобные мероприятия, — сказал Уичис. — Зачем ты здесь? — Затем же, зачем и ты, — ответил Аладору. — Я жду Ангела. Теперь ждали втроём, и разговор не клеился. Приходилось рассматривать прохожих, будто каким-то бездельным зевакам. Прошла маленькая толстенькая Лела по прозвищу Лела-Свалила: она была знаменита тем, что любила ввязываться в опасные приключения и исчезала, как только они становились действительно опасными. Прошёл Гарри Гэмбдон, работорговец средней руки; сам по себе никто, он работал на Лену Адвайту и потому распространял вокруг себя ауру страха. Все знали, что если Адвайта захочет что-то передать, то сделает это через Гэмбдона. Прошёл Агама, безумный фанат, влюблённый в Мастера Тиинко; вот и сейчас он, верно, влез в долги, чтобы купить билет и побыть хотя бы в одном помещении с предметом своей страсти… Прошли ещё десятки людей. При желании про любого из них можно было рассказать историю. Скитальцы бессмертны; рано или поздно что-нибудь интересное происходит с каждым, хочет он этого или нет. Итак, ждали трое, и ждали с большим нетерпением. Но всё же первым Сэтль заметил другой человек. — Кого я вижу! — донёсся радостный рёв, который мог принадлежать только Тадишу Запольски. — Сэтль! Старушка Сэтль, как же я рад! Лети сюда, дай обниму! Сэтль звонко рассмеялась. — Тадиш, ты опять косплеишь барона Харконнена? Когда тебе наконец надоест? Это же отвратительно! — А мне нравится! — заявил тот. Широкая улыбка озарила его свиную толстую морду. — Когда будешь приглашать меня на танец, прими, пожалуйста, какой-нибудь другой облик! — Ради прекрасной Сэтль — всё, что угодно! Она снова залилась весёлым смехом. Со спины Сэтль выглядела как принцесса — в струящихся белых одеждах, со струящимися золотыми локонами длиною почти до пят. Но лицо её было простым и некрасивым — плоское лицо, почти без бровей, с бесформенным носом и маленькими глазами. Это было её настоящее лицо — такое она получила при своём последнем физическом рождении. Ноги Сэтль не касались земли. Она подлетела к Тадишу и они крепко обнялись. — Кого тебе скосплеить, моя ласточка? — проворковал огромный жирный скиталец. — Фейд-Рауту? Или, может, Муаддиба? — Нет уж, мне не нравятся ни Чани, ни Ирулан. Эльрика из Мельнибонэ, будь любезен. Тадиш поперхнулся. — А варианты есть? — Есть, — согласилась Сэтль, лучезарно улыбаясь. — Ведьмака Геральта, пожалуйста. — Вот это мне нравится куда больше! Особенно если ты расщепишься на… — Обойдёшься, — фыркнула Сэтль. — Как скажешь, как велишь, моя ласточка. Забиваю в зале место рядом с тобой! — Подтверждаю, — Сэтль потрепала Тадиша по спутанным волосам. — Но я приду чуть позже: кажется, меня ждут. — И я тебе о том же хотел сказать. Тадиш поднял руку и помахал Аладору; тот с улыбкой отсалютовал ему. — Господина Основателя, — заключил Тадиш, — не подобает заставлять ждать. И он исчез, оставив из вежливости подчёркнуто-чёткий след: любой, кто пожелал бы его прочесть, узнал бы, что скиталец Тадиш Запольски, меняла и ростовщик, перенёсся прямиком в зрительный зал господина торговца Аммосо Кваренданы и дополнительно занял место рядом с собой для скиталицы по имени Сэтль, известной как Ангел. Сама Ангел Сэтль также исчезла, чтобы появиться на Летучем Мосту рядом с Основателем Веньетой. — О чём ты хотел говорить со мной? — спросила она. Тень тревоги омрачила её лицо, некрасивое, но светлое. Аладору поклонился Сэтль. Столь же изящно сумел поклониться Уичис; он не менял внешность, его камуфляж оставался потрёпанным камуфляжем, но так, как он, принц крови мог бы поклониться принцессе. Сэтль ответила им глубоким реверансом, хотя по-прежнему парила в воздухе. Она была невелика ростом и её стиль передвижения лишь поднимал её вровень с высокими мужчинами. Дима стушевался, неловко кивнул и отступил в сторону. Аладору глубоко вздохнул. Синие глаза его потемнели. Какое-то время он смотрел в сторону, как будто не мог решиться взглянуть в лицо Ангела. — Сэтль, — сказал он наконец, — Сэтль… ты пришла для развлечения и веселья, я знаю. Я прошу прощения, что поднимаю тяжёлую тему. И всё же я обязан это сделать. Выхода нет. — Что? — прошептала она. — Сэтль, мы должны остановить Адвайту. Перед тем, как уйти по своим делам, новый хозяин вернул девушек к остальным эльфам. Те успели перезнакомиться и теперь что-то тихо обсуждали, собравшись в кружок. Менеллинде не стала к ним подходить. Сейчас её занимали только две мысли: как невероятно ей повезло с хозяином, и как вымолить у него жизнь Куэвен. Смотритель оказался прав, снова — прав! Загон не был смертельным приговором. И в Загоне несчастная душа могла обрести хорошего хозяина. Даже то, что в другом смотритель ошибся, что он поспешил с жестокими словами, странным образом лишь увеличивало благодарность Менеллинде. Чудеса случались. Estel могла оправдаться в любой миг — и за миг до окончательной смерти, и даже после него… Как правильно попросить за Куэвен? Когда лучше за неё попросить? И что она может сделать, как постараться, чтобы хозяин исполнил её просьбу? Менеллинде была слишком взволнована, чтобы мыслить ясно. Ей очень хотелось ещё раз переговорить со смотрителем Загона, но он теперь был далеко, ей вряд ли удастся получить от него совет… придётся справляться самой. Менеллинде понимала, что прежде всего она должна хорошо выполнить свою роль — ту роль, которую поручил ей хозяин. Выполнить безупречно, великолепно, блестяще, чтобы заслужить похвалу, — и тогда будет удачный час, чтобы снова попросить о Куэвен. Но кроме этого… Да, новый хозяин оказался грубым — на словах. Менеллинде давно перестала замечать грубость такого рода. Слова не значили ничего. Важны были только поступки. Хозяин грубо спросил её, умеет ли она совокупляться. Менеллинде думала, что он тут же и принудит её, но этого не случилось. Он стал обнимать её и гладить, и делал это очень нежно, даже целовал только в лоб и виски. Ему очень понравились её ответные ласки. Конечно, он сделает её наложницей, но это уже не пугало Менеллинде. Если он будет так же мягок с ней, если он спасёт Куэвен… она готова ложиться с ним по доброй воле и постарается полюбить его. Но это дело будущего. А сейчас? Следует ли ей ублажить его плоть, прежде чем попросить его о Куэвен? Вопрос был сложнее, чем казался. Хорошего хозяина могло и оскорбить то, что рабыня делает это без удовольствия. Сможет ли она сделать это хотя бы без отвращения? Она не знала. Просто не знала, как это вообще можно делать без отвращения. До того, как девушек украли, у Менеллинде не было ни мужа, ни возлюбленного. Без отвращения она целовалась только с Куэвен, когда хозяева приказывали им ласкать друг друга. Но это были прикосновения напоказ, по приказу, совершенно лишённые желания. Они с Куэвен полностью доверяли друг другу и знали, что чувствуют одно и то же, их вынуждали имитировать любовный акт и они не могли воспротивиться. Они не были противны друг другу телесно и как будто делали друг другу массаж, вот и всё… Думать обо всём этом было слишком тяжело, и Менеллинде вернулась к мыслям о представлении, которое хозяин хотел устроить. …Потом один из эльфов поднял руку — и в тёмной пустоте засияло окно. Послышались удивлённые возгласы остальных. Менеллинде тоже вскинулась. Она не ожидала, что кто-то из подобных ей может иметь такую власть. Неужели?.. — Если бы я мог делать такое сам, — процедил тот elda, — я бы сейчас был совсем не здесь. Это Астанита. Она разрешает мне пользоваться частью её сил… пока я хорошо себя веду. Эльф был высокий и широкоплечий, с могучими руками воина и кузнеца. У него было бледное лицо, волосы цвета воронова крыла — и очень злой взгляд. Очень злой. Менеллинде не хотелось бы, чтобы этот взгляд обратился к ней. Она задумалась, мог ли он быть одним из князей Эльдалиэ, как смотритель Загона? Если он попал в чью-то коллекцию? Она не узнавала его. Впрочем, неизвестно, какую именно коллекцию собирала эта госпожа Астанита. Госпожа Этилен тоже собирала коллекцию, в которой оказались эльфийки, но её интересовали просто разные нечеловеческие расы, а не eldar из легенд. — Это Рыночная улица, — сказал злой elda, — и по ней идут сейчас те, кто будет смотреть. Или предлагать цену. — Почему это важно? — спросил другой. — Нас же не будут продавать. — Зависит от нашей удачи. — Что?! — испугался третий. — Да уж, — заметил четвёртый, — об удаче нам говорить не приходится. — Нас приволокли сюда, — объяснил злой, — чтобы изобразить живую картину. Если картина понравится покупателю, он может захотеть выкупить её целиком. Я такое уже видел. — И у него хватит часов? — скептически заметил кто-то. — Большинство из нас стоит сотни золотых. — А Гортхаур стоит тысячи. Много тысяч. Скиталец, у которого есть столько… у него может хватить и на нас с вами. Или на некоторых из нас. Тех, кто ему понравится. Послышалось несколько ругательств — часть на орочьем, часть на языках восточных людей. Ещё часть, которой Менеллинде не поняла, была, кажется, на аварине. Присмотревшись внимательнее, она узнала среди eldar двоих, которые совершенно точно были князьями из легенд. Вот только эти двое, вошедшие в легенды как вернейшие из друзей, сейчас подчёркнуто не замечали друг друга и даже встать старались так, чтобы между ними оказался кто-то третий. Менеллинде представила, к чему могли принуждать их — ради чего их вообще могли украсть — и содрогнулась. — Что ж, — сказал злой elda с усмешкой настолько мрачной, что позавидовали бы иные майар из Ангамандо, — кое-кого из этих скитальцев я знаю. Иных знаю по слухам. Иных… лучше бы не знал. — Если хочешь рассказать, — сухо ответил тот, кто был, несомненно, Финдекано, — то рассказывай, а если хочешь молчать, то молчи. Не пытайся казаться хуже, чем ты есть. Злой только плечом дёрнул. — Тиинко, — сказал он. — Именуется Мастером Тиинко. Мужчина, хотя сейчас выглядит как женщина. Он разберёт твою fёa на части, чтобы понять, как она устроена, но вряд ли сумеет собрать обратно. По крайней мере, это будет лёгкая смерть. — Ободряет, — бросил кто-то. — Дальше… Жоао Викки-Амарант, владелец печально известного Загона. Себе он, конечно, никого не купит, а жаль. Когда-то он умудрился купить Артафинде и теперь делает всё, что этот нолдо ему скажет. «Значит, он не нолдо, — подумала Менеллинде про злого, — хотя и похож. Но кто же? Может быть, один из вождей авари? По нему видно, что он привык к власти. Уж точно не госпожа Астанита приучила… но он сказал «Артафинде», а не «Финрод». Это странно». — Иока Ле. Законченный мерзавец, но бояться его не стоит. Он торгует людьми и сюда пришёл за компанию с моей Астанитой. Тадиш Запольски… а вот его я боюсь, и надеюсь, что я для него недостаточно хорош. — Что за вкусы у него? — Он покупает тех, кто в родных мирах занимал высокое положение. Желательно, божественное. И насилует. Выругались все, кроме Менеллинде с Куэвен, и на этот раз куда изобретательнее. — О! — сказал злой elda, — а вот Имре Чёрный, он же — Имре Другой. Тот, что со щупальцами. Выглядит страшновато и применяет свои щупальца порой… необычно, но как раз на него никто не жаловался. «И опять смотритель прав, — подумала Менеллинде и даже повеселела. — Этот Имре меньше всего похож на человека и гляди-ка — о нём даже плохого слова не нашлось». — Если бы мне довелось выбирать, — продолжал злой elda, — я бы предпочёл Имре… И вдруг он вскрикнул — вскрикнул и застонал от ужаса и отчаяния. Отшатнулся от окна, которое сам же повесил. Лицо его исказилось. У Менеллинде мороз подрал по коже. — Сэтль! — выдохнул elda. — Что?! — Сэтль здесь. Она здесь. Будь всё проклято… — Кто это? — снова и снова спрашивали другие. — Кто она? — Сэтль Мучительница, — упавшим голосом сказал elda. — Хуже неё никого нет. — Сэтль, — сказал Аладору, — мы должны остановить Адвайту. Она молчала, глядя на него расширенными глазами. — Мы?! — переспросил Уичис почти гневно. — Это не под силу даже Высокому Начальству! — Проблемы Высокого Начальства формулируются иначе. Дима перегнулся через перила Моста и тревожно осмотрелся. Гэмбдон, вроде бы, давно ушёл… Конечно, Аладору был очень силён, не зря же его сделали Основателем вместо обезумевшего Фреге. Дима догадывался, что шестой Основатель всё предусмотрел и ни один прихвостень Адвайты ничего не узнает об этой беседе. Но всё равно… ситуация складывалась такая, что лучше оглядываться. Честно говоря, Дима не знал, почему вообще ему позволили стать свидетелем. Ладно ещё Уичис, — он знаменит, он умелый охотник и может зачем-нибудь пригодиться. Но Дмитрий Ерженко тут явно был человеком посторонним. Или нет? Он притих и навострил уши. — Когда-то Адвайта покусилась на человека из Высокого Начальства, — говорил Аладору. — На одного из младших и слабых. Он не смог защитить себя. Тогда на его защиту выступил один из величайших. Пожалуй, самый могущественный из них. — Об этом я знаю, — сказала Сэтль. «Да, — подумал Дима, — я тоже знаю. Все знают. Потому что это был чёртов старый Ящер, не к ночи он будь помянут! Первый Хозяин». Не только у Димы — у любого на Тортуге тряслись поджилки при звуке его имени. Его даже по прозвищу называли редко, чаще — Первый Хозяин, Сам, Непревзойдённый. — Вначале он отправил к Адвайте для переговоров одного из сотворённых им. Самого опасного из них, Йарсу. Но тот Адвайту только позабавил. Она попыталась взломать его разум и присвоить его. Тогда Хозяин пришёл сам. — Видели там дядечку, — неожиданно для себя пробормотал Дима, — в свитере с оленями, с кошкой на плече — кто это вообще? — Да, — серьёзно сказал Аладору, — примерно так. …А «Адвайта» не было ни именем, ни прозвищем. Саму скиталицу звали Лена Пчёлкина, «Адвайтой» называлось её предприятие — дата-центр «Адвайта». Диму, признаться, злило то, что самая мерзкая тётка в Мультивёрсе, судя по имени, была русской. Впрочем, по некоторым непроверенным слухам, её последнее физическое рождение случилось в Милуоки; если так, это ещё можно было терпеть. Скитальцы были бессмертны и погибали крайне редко: в серьёзных драках, в опасных штормах и в дата-центрах, которые работали «на людях». Именно в дата-центры работорговцы обычно поставляли рабов. Там личная сила неудачливого скитальца превращалась в вычислительные мощности сервера. Непомерная нагрузка «выжигала» человека; поэтому-то многие называли людей-рабов «батарейками». Но если в других дата-центрах раба ждала просто честная окончательная смерть, то Адвайта остатки своих «батареек» пожирала. Она считала, что это делает её сильнее. Неизвестно, по этой ли причине или по какой-то иной, но личная сила Адвайты была чудовищной — на уровне Высокого Начальства. — Итак, Хозяин пришёл, — продолжал Аладору. — Даже тогда Адвайта не испугалась. Она попыталась дать ему отповедь, заявила, что никто не смеет указывать ей у неё дома. Хозяин был не развёрнут, и она решила, что они примерно равны по силе. Но, честно говоря, я не знаю другого случая, когда бы ему пришлось разворачиваться. Сэтль вздохнула. — Регулярно, — сказала она, — при каждом новом релизе ЛаОси. Но это не имеет значения. Действительно, он начал развёртку и напугал до смерти не только её, но и всех, кто был способен видеть происходящее. С тех пор она обходит людей из Начальства десятой дорогой. — И только их, — ответил Аладору с горечью. — Полноценное убийство Адвайты заняло бы слишком много времени, а первые из Высокого Начальства слишком заняты, чтобы этим заниматься. Ящер просто напугал её и ушёл. Она продолжает жрать людей, Сэтль. Тех, кто не имеет отношения к Начальству. Адвайта убивает навсегда, без возможности восстановления. Она убивает жителей Тортуги. Как Основатель, я не могу бездействовать. — Так собери остальных Основателей и выступи против неё, — Уичис почти огрызнулся. — При чём здесь Сэтль? — Мы не справимся с Адвайтой. Даже если вся Тортуга ополчится против неё — мы не справимся. Только обозлим. — Сэтль тем более не дотягивает до уровня Основателей, — угрюмо продолжал Уичис, — Сэтль, извини. — Не за что, — сказала та. — Это правда. — Зачем тебе Сэтль, Аладору? Чтобы совладать с Адвайтой, нужны силы Начальства! Веньета Аладору замолчал. Он опустил взгляд. Почудилось, что даже золотое шитьё на его одеждах стало тусклее. Собравшись с духом, он сказал: — Сэтль, твой названый дедушка возглавляет Начальство. — Что?.. — едва слышно выговорил Уичис. Дима просто уронил челюсть. Сэтль закрыла лицо руками. — Веньета, это не то, о чём ты подумал, — прошептала она. — Он… он просто обещал мне защиту, такую же, как для любого другого сотрудника! — Я говорю именно об этом, — между бровей Аладору залегла скорбная складка. — Ты не часть Начальства, понимаешь?.. Ты сильна, но не настолько, чтобы Адвайта побоялась связываться с тобой. Я… Мы пытались говорить с Начальством. Мы просили их вмешаться. Я был уверен, что они помогут. Как-никак, Ллеулис был нашим первым Основателем. И у меня есть в Начальстве друзья. Но у Начальства свои дела, и всё их внимание занято делами. Они… даже нам трудно их понять. Они слишком далеко. Они согласны, что Адвайта — зло и лучше было бы её уничтожить. Но она их боится — и им этого достаточно. — Я знаю, что дедушка был очень зол на неё, — сказала Сэтль тихо, — тогда, когда она попыталась сжечь их стажёра. Но справиться с ней в одиночку — это трудно даже для него. И это займёт годы. — Он не останется один. Высокое Начальство может казаться разобщённым, но только пока у них нет большой цели. Дай им цель, Ангел. Дай им повод уничтожить Адвайту. Сэтль беззвучно застонала, запрокинув лицо. — Веньета, но это будет шантаж! — воскликнула она. — Я не могу так поступить с дедушкой! — Ты не можешь этого требовать от неё! — Уичис повысил голос. — Я не требую. Повисло молчание. — Я только прошу, — сказал Аладору спустя время, — прошу тебя, Ангел, подумай об этом. С тобой и твоим дедушкой — мы сможем остановить её. Сможем очистить Мультивёрс от Адвайты. Я не тороплю тебя. Я не настаиваю на моём варианте. Может быть, ты найдёшь способ лучше. Надеюсь… И прости меня. Сэтль покачала головой. — Не за что прощать, Вьета. Я понимаю, что ты хочешь как лучше для острова. Я… обещаю, что я подумаю. — Спасибо. Сэтль вновь склонилась в глубоком реверансе и исчезла. Она оставила чёткий след: если бы кто-то хотел отправиться за ней и задать вопросы или попросить о чём-то ещё, это было бы легко сделать… Никто не двинулся с места. Дима пытался понять, в качестве кого он тут присутствовал, и додумался только, что в качестве простого народа. Сэтль называли Ангелом, а шестой Основатель славился необыкновенной для скитальца этичностью, но святых тут не было ни одного. Всякому для демонстрации лучших своих сторон требовалась аудитория. Уичис подтвердил Димину мысль, сказав: — Она Ангел, конечно, но всё же она лукавила. Аладору оглянулся на него с безмолвным вопросом. — Она сказала, что названый дед «просто обещал ей защиту», — пояснил охотник. — На самом деле он её бессовестно балует и заваливает подарками. Его-то подарками она и будет расплачиваться на аукционе. И все это знают. — Да, — сказал Аладору, — я тоже знаю. — А её дед не обидится, — пробормотал Дима, — что его подарками расплачиваются? Уичис и Аладору одновременно улыбнулись. — Это для нас — сокровища, — сказал Уичис, — а для Начальства — просто необходимые в быту вещи, которые должны быть у каждого. Ей дадут ещё. Она просто не должна просить новые слишком часто. Дима призадумался. «Итак, — раскладывал он. — Аладору хочет сдать Сэтль Адвайте в качестве «батарейки», чтобы её названый дедушка, Высокий Начальник, примчался её спасать. В этой схеме кое-чего не хватает. Аладору — аболиционист. Джон — аболиционист. Чего там, я и сам — аболиционист! Адвайта на людей не охотится, на неё работают работорговцы. Как Гэмбдон. И кто из них, спрашивается, сумеет взять Ангела Сэтль? Кому хватит на это сил?.. и наглости? Сэтль обожают на Тортуге. Покуситься на неё может только полный отморозок, которому на всё плевать, который никого не боится — потому что за такое многие уважаемые люди в него плюнут. Да и не особо уважаемые… Проще говоря, его половина Тортуги станет считать куском говна. Кто на такое пойдёт? То ли Аладору чего-то недодумал, то ли чего-то недорассказал». Вслух, впрочем, Дима сказал совсем другое. — Интересно, — заметил он, — согласится ли Сэтль. Ведь «Адвайта» — это дата-центр. Тут многие заказывают в нём расчёты. Тот же Тиинко. Шестой Основатель и знаменитый охотник одновременно вздохнули и стали невероятно похожи друг на друга, несмотря на все различия во внешности и манере держаться. — Возможно, — сказал Аладору, — однажды Начальство поделится с нами своими технологиями. И в дата-центрах больше не будут сжигать людей. И Уичис кивнул. — Я тоже надеюсь на это. *** Аукцион обещал быть чертовски увлекательным. Уичис с благодарностью воспользовался приглашением Димы и прошёл вслед за ним в одну из технических реальностей, примыкавших к зрительному залу. Кварендана в очередной раз сэкономил и не стал звать мастера пространств. Впрочем, ему мастер и не требовался. Дима оценил и позавидовал по-чёрному. Прыгунчик влёгкую держал на личной силе не только сцену с декорациями, не только сложно замиксованное пространство зрительного зала, но и все технические ответвления, в одном из которых сидел он сам с банкой пива. Всё же кое в чём старый козёл был действительно хорош. Миксовал пространство он тоже сам. Дело это было безумно сложное, на уровне «золотого» профи, а в результате получалось просто вежливо и удобно: каждому зрителю казалось, что он с друзьями сидит на самых лучших местах, а все остальные сидят на других. Диму удивляло, что Кварендана настолько хорошо это умел, но никогда этим не зарабатывал. Обычно люди становятся мастерами в деле, которое любят. А если любимое занятие хорошо оплачивается — чего же ещё желать? Но Прыгунчик делал такие вещи только для себя. По душам Дима с Аммосо никогда не беседовали, поэтому Дима только подозревал, что Кварендана не переносит самого ощущения работы «на кого-то». Он и заказов не брал. Только решал, что заказать другим, и сам рассчитывал прибыльность. Иногда он с этим проваливался и терпел убытки, но нежелание исполнять чужую волю в нём было сильнее жадности. Наверно, именно это нежелание и вознесло его когда-то на уровень скитальца… но в таких вещах даже Высокое Начальство мало что понимало, что уж говорить о Диме Ерженко. Итак, зрители собирались, а Дима и Джон наблюдали за этим из технической реальности. Уичису Дима открыл доступ к декорациям, которые пока оставались невидимыми для остальных. Уичис снова вынул из воздуха бокал виски со льдом. Складывалось впечатление, что охотник постоянно слегка под мухой. Но в этом его можно было понять. Большую часть времени Джон проводил в одиночестве, без физического тела, среди неописуемых штормов и течений вероятностного Мультивёрса. Социальные взаимодействия он не отвергал полностью, но их для него всегда было немного слишком — терпимо только под виски. Несколько минут он задумчиво рассматривал Димины декорации. — Да, — сказал он наконец, отпивая. — Да. Это не Пропиленгликоль. Дима обиделся. — Ещё бы! — огрызнулся он. — Я не художник-оформитель и даже никогда не хотел им стать. Что придумал, то и изобразил. — Теоретически, — продолжал охотник, — как я понимаю, это должен быть некий… ммм… застенок на Тол-ин-Гаурхот. Дима, ты когда-нибудь видел средневековый застенок? Я имею в виду — функционирующий, а не в кино. — Ты знаешь, как-то вот повезло избежать! — Оно и видно, — проворчал Уичис. — Что это за странное помещение? Что это за приспособления, для чего они? — Не знаю и знать не хочу! Уичис вздохнул. — Дима, в зале будут люди, которые в таких застенках не только бывали, но также жили и работали. Поэтому мой тебе совет: убери общий свет и пусти направленный. — Тогда эльфов будет не видно. — Придётся ими пожертвовать. Дима взвился так, что между его рогами проскочила крупная искра. — А чего ради я тогда столько с ними возился?! Охотник мгновенно уступил. Он не видел причин настаивать. — Дима, Дима… совет я дал, следовать ему или нет — твоё дело. Дима прошипел сквозь зубы какое-то ругательство; какое именно — он и сам до конца не определился. Ему оставалось только радоваться, что шоу будет коротким. Никакого сюжета, никаких диалогов и взаимодействий. Живую картину трудно испортить. А на первый план он посадил Маню, которая преданно слушалась и очень старалась. Хотелось немного испортить настроение Уичису, поэтому Дима спросил: — Как ты сумел поругаться с Аладору? — Поругаться? — удивился Джон. — Нет, я с ним никогда не ссорился. — Что-то я не понимаю тогда. Ты так на него зубами щёлкал. Уичис сдержанно вздохнул. — Видишь ли, Дима… мне неприятны и подозрительны люди, которые со всеми подряд находятся в хороших отношениях. Как это будет по-русски? Laskovoye telyatko. До того, как он вошёл в число Основателей, кстати говоря, было лучше. Многие его не любили. Добиться его благорасположения было непросто. А потом… потом он получил, что называется, «мандат небес». Поддержку Оллера и сестёр Рара, поддержку Сайнса и Высокого Начальства. И теперь Веньета — наш общий добрый дядюшка. И все любят Аладору! — Кроме работорговцев. — Кроме работорговцев. Это вынуждает меня мириться с его существованием, — Уичис снова глотнул виски. — Кстати, Дима, ты думал про звукорежиссуру? Дима застонал. — Рыбьи ноги, ещё и это! Нет, особо не думал. Ну, там, вой ветра, вода капает где-нибудь. — Я бы посоветовал включить музыку. Пафосную. — Какую именно? — Говарда Шора, конечно. А впрочем, Дима, давай я сам тебе подберу трек. Во избежание. — Давай, — безнадёжно согласился Дима и нехотя добавил: — Спасибо. С каждой минутой он всё яснее предвидел жуткую выволочку, которую устроит ему Кварендана. И её придётся вытерпеть, потому что гонорар Прыгунчик выдаст только после неё. С гонораром на руках Дима, конечно, пошлёт его на все двенадцать сторон света, но до гонорара надо ещё дожить… Захотелось по примеру Джона чего-нибудь выпить. Водки, что ли, чекушку создать?.. — Дима, — внезапно сказал Уичис, — я вспомнил! Я вспомнил, где я видел это нелепое место. — И где? — В БДСМ-ном порно. Это же особняк Kink.com. Дима хлопнул глазами. Потом хлопнул себя по лбу. — Ой, — сказал он, невольно ухмыльнувшись, — и правда, он. Тьфу ты! Я не специально. Изобразил то, что всплыло в памяти… Уичис развеселился. — Ты знаешь, Дима, — сказал он, смеясь, — это так плохо, что даже хорошо. Есть в этом какая-то постирония… — Что? — Короче, — определил охотник с лёгким азартом, — будем считать, что это не баг, а фича. Смешная шутка. А кто шуток не понимает, тот дурак. Дима выдохнул с облегчением. — Извини, конечно, Джон, — сказал он, — но наконец-то ты сказал что-то хорошее! — Не благодари, — улыбался Уичис. — В конце концов, это же мою добычу будут продавать. И болтать об этом аукционе будут ещё пару веков, с каждым пересказом приукрашивая… Я хочу, чтобы он выглядел хотя бы пристойно. Так что… если не возражаешь, дай мне доступ к управлению сценой. Изобретать ничего не буду, я не Пропиленгликоль. Только музыка и свет. Дима поколебался. Уичис дизайнером не был, но была его жена Тавифа — хотя до Пропиленгликоль и ей было как до Высокого Начальства. Тавифа смотреть аукцион не пришла. Когда-то её саму продавали с аукциона — по соседству, на Каменном рынке. Джон выкупил её тогда и тут же отпустил на свободу. Вскоре они поженились. История была очень романтичная, но Тавифа с тех пор не переносила не только работорговли, но и торговли вообще чем угодно разумным и говорящим. Иногда она даже ссорилась с мужем и требовала, чтобы он оставил охоту и занялся чем-нибудь ещё. …Следовало ли доверять дизайн мужу дизайнера? Это же, вроде, половым путём не передаётся?.. — Эх! — решил Дима, — держи! Хуже, чем я, уж точно не сделаешь! Охотник, смеясь, театрально откозырял. …Что до пресловутой «презентации в формате шоу», то аплодисментов, конечно, не было, но и позора никакого не случилось. Точнее, случился, но другой. Симпатичный и смешной «позор», против которого Дима ничего не имел и сам изрядно повеселился. Было так. Зрители собрались и расселись по местам. Кварендана закрыл входы. Дима не без удивления отметил, что Прыгунчик сразу отделил обычных зевак от тех, кто планировал торговаться всерьёз. В билетах никаких пометок об этом не было. Должно быть, Прыгунчик напрямую связывался с гостями, не предупредив менеджера. Неприятно, конечно, хотя он был в своём праве… Дима сначала по привычке обругал работодателя за идиотизм, потом остыл, подумал и понял, что Кварендана прав. Настоящие покупатели и состязание между ними — это тоже часть представления. И зеваки, покупая билеты, платили в том числе за то, чтобы полюбоваться на богатеньких с их причудами. А самим зевакам лишнее внимание было бы только досадно. Замиксованное пространство любому позволяло наблюдать с самого лучшего места. Но четверо оказались отделёнными от других. Они были на первом плане, ближе всего к сцене. Тадиш Запольски, Мастер Тиинко, Имре Другой — и Ангел Сэтль. Четверо. Кресел было три. Кварендана предусмотрительно убрал четвёртое, зная, что Сэтль останется парить над полом. Ангел никогда не вставала на ноги и никогда не садилась. В начале жизни она почти восемьдесят лет провела в инвалидной коляске — последствия полиомиелита. Она говорила, что насиделась навсегда. Сейчас она могла принять любой облик и обитать в любом теле, какое бы пожелала, но, по слухам, ноги её под складками королевских шёлковых одеяний так и оставались высохшими. Свет медленно гас, как в театре перед представлением. Становилось заметно, что белые одежды Сэтль мягко сияют. Чуть тусклее, но так же ясно выделялись теперь люминесцентные пятна на тёмной коже Имре Другого. Наконец два скитальца остались единственными источниками света в зале. Спустя пару секунд они догадались, что мешают началу шоу, и выключили свои световые эффекты. Сгустилась тьма и все затаили дыхание… И в этой трепетной тишине, в этой тьме посреди зала воздвигся какой-то тип и громким голосом произнёс: — Вы все больные, нездоровые люди! Дима от неожиданности заржал. Уичис деликатно закашлялся. Зрительный зал в предвкушении замер. Тип, возможно, расценил всё это как моральную поддержку, а может, загодя заготовил речь. Он вдохновенно продолжил: — Да вы просто конченые тут все! По залу прокатился смех. Тадиш хрюкнул. Сэтль оглядывалась, улыбаясь. Другой Имре с заинтересованным видом подпёр подбородок щупальцем. — Кто это? — спросил Уичис. — Не знаю, — ответил Дима, хихикая. — Неадекват какой-то. Пойду выведу его, пока Кварендана не разорался. Без слов он ещё раз напомнил Джону, что управление сценой передано ему, а сам отправился в зал, усмирять неадеквата. Уичис немедленно включил загодя выбранный музыкальный трек: завыло что-то уныло-симфоническое. Дима удивился: он ожидал тяжёлого рока. Но спорить и поправлять было некогда, потому что психованный тип телепортировался в дальний конец зала и там собирался изречь ещё что-то глубокомысленное. Таким образом саму презентацию Дима даже не увидел. Кажется, её и большинство зрителей не заметило. Если б над сценой работала Пропиленгликоль или кто-то вроде неё, конечно, результат получился бы совсем другим. Многие пожелали бы спокойно любоваться работой большого художника и рассердились, что им мешают. Но Ерженко и Уичис вместе могли изобразить только шаблонные эффекты, сдобренные дурацкой шуткой. Поэтому и зеваки, и покупатели целую минуту пялились на то, как Дима ловит в зале неадеквата. Тот, скотина, очень резво от него улепётывал. По залу гуляли волны хохота, и ругательства Дима слышал только бодрые и азартные. Недовольных беспорядком как будто вообще не было. Когда Дима наконец поймал и выставил придурка, презентация уже почти закончилась. Отдуваясь, он вернулся к Джону, охрипший от смеха и взмокший. Джон тоже изрядно повеселился и показал Диме OK-sign. — Заплатить сорок часов серебра, — фыркнул Дима, — чтобы… вот так вот воздух испортить. — Зато он всех насмешил, — улыбался Уичис. Музыка стихла. Общий свет угас, включился направленный. — Первая продажа, — произнёс ровный механический голос. — Не дрессировался. Без привязок. Полностью чистый код. И Дима в ужасе схватил себя за рога. — Заче-ем? — простонал Дима. — Зачем он соврал? Тупой идиота кусок, невозможно работать с этим человеком! Он всё портит! — В каком смысле соврал? — уточнил, недоумевая, Джон. — О чём? — Что дрессировки не было! — Дима всплеснул руками, ткнул пальцем в застывший на сцене товар. — Видно же, что была! Кого он хочет обмануть — Имре? Сэтль? Может, Мастера Тиинко? — Стартовая цена, — продолжал механический голос, — тысяча часов золотого стандарта. — Тысяча сто, — немедленно сказал Имре. Уичис озадаченно поднял брови и присмотрелся. Долгое время — несколько секунд — он не мог ничего понять. В аукционной торговле он не разбирался, да и начинать не хотел. Объяснять вслух было бы слишком муторно, так что Дима без слов сбросил охотнику логическую схему. Джон изучил её и неуверенно кивнул. …Кварендана не использовал скрипты контроля. А товар его покладистостью не отличался. Чтобы заставить его стоять спокойно и давать себя разглядывать, — так, как сейчас, — аукционист должен был использовать либо скрипты (вмешательство в код!), либо словесно-волевое убеждение (дрессировка!). И то, и другое теоретически снижало цену. Лучше было бы обойтись без всего вообще. Но на идиота Прыгунчика опять что-то нашло. «Опять тупой козёл выстрелил себе в ногу!» — подумал Дима и затосковал. От финальной цены зависел размер его комиссии, поэтому на сей раз Дима страдал из-за идиотизма Кваренданы не морально, а ощутимо-финансово. — Тысяча триста, — лениво бросил Тадиш. «Да как так-то?! — гадал и не мог понять Дима. — Прыгунчик же не толкинист. Его волнует только бабло. С чего он вдруг решил поиграть с товаром?» — Ну почему сразу «поиграть»? — вслух ответил Уичис. — В двух словах объяснил, что нужно делать на сцене. Очень доходчиво объяснил. Неужели это считается дрессировкой? Дима закипал от злости, ему совершенно не хотелось подбирать слова и произносить их, поэтому он снова ответил логической схемой. …полное и абсолютное неведение — отсутствие знаний о существовании Мультивёрса, скитальцев Мультивёрса, личной силы скитальцев, личной силы Высокого Начальства, проектов и целей Высокого Начальства; отсутствие знаний об истинной природе душеформ и человека, о пределах власти человека, обладающего определённым уровнем личной силы; итак, незнание всей этой дребедени… …это как девственность. Теряется один раз. И покупатель уже не сможет получить удовольствие, объясняя всё это свеженькой, непокорной и, несомненно, очень злой душеформе. Отчего цена и падает! И идиот Кварендана, который, возможно, повёлся на дерзость и потратил несколько секунд, чтобы приструнить наглый товар — потерял на этом часов пятьсот! Золотом! А ведь нынче же с утра горевал и страдал, что лишился нескольких часов серебра из-за спекулянтов. Уичис воспринял схему и поморщился. — Дима, спокойнее, — сказал он. — На самом деле я не думаю, что это для них критично. Там потенциал для хорошей дрессировки — на годы… — Дело не только в этом! — прошипел Дима. — Есть такое понятие, как репутация! А Кварендана врёт покупателям, причём тупо и бессмысленно врёт. Нет, я не могу с ним больше работать! — Ерженко подошёл к стене и аккуратно побился об неё рогами. — Не надо так нервничать. Подумай: у него же нет ни малейшего шанса ввести их в заблуждение. Что, по-твоему, какой-то Кварендана может обмануть Мастера Тиинко? По сути он даже не соврал, а просто сморозил глупость. — Джон, вот ты представь: ты взял заказ, сходил на охоту, привёз товар клиенту. Всё вроде бы в порядке. Но тут внезапно обнаруживается, что модуль копирайтный и за покупателем теперь гоняется Высокое Начальство. Уичис аж закашлялся. — Аккуратнее с идеями, — предупредил он. — У меня от одной мысли виски обратно пошёл. — Представляешь, какой это удар по твоей репутации? — За такое не только по репутации бьют. — Врать покупателям про товар на закрытом аукционе — это не сморозить глупость, Джон. Это… — несколько мгновений Дима был не в силах подобрать слова, — это… Это обосраться, — закончил он и сплюнул. — Ладно, — сказал Уичис, — Кварендана обосрался. Давай посмотрим, что будет дальше. — Полторы тысячи золотых, — сказал из зала Жоао Викки-Амарант. Он ухмылялся. Он, конечно, не собирался покупать и даже не планировал лезть в первый ряд — просто подогревал аукцион. И сам хозяин Загона, и все присутствующие знали, что рано или поздно душеформа — вернее, то, что от неё останется после развлечений нескольких хозяев — окажется в Загоне. Если не сдохнет раньше, конечно. — Тысяча шестьсот, — сказал Мастер Тиинко. Голос у него сегодня тоже был женский. Справа от сцены в темноте блеснули серебром кольца на рогах Кваренданы: ради события Прыгунчик принарядился. Дима покосился на работодателя. Тот пребывал в восторге и упоении, и даже облизнулся длинным козлиным языком. — Какие вы скучные, — шутливо сказал Тадиш. — Ладно. Тысяча девятьсот, — и перевёл взгляд на Сэтль. Все притихли. Сэтль чуть улыбнулась. Она смотрела в пол и не поднимала взгляда. Её белые одежды вновь начинали светиться. В густом мраке едва приметно проявлялись окружавшие её медленные потоки белого пара, которые вскоре — это понимали все, кто умел видеть, — станут вихрями огненного сияния. — Господин Лейф Лейфссон, — прозвучал её мягкий глубокий голос, — официальный оценщик от профсоюза. Меняла, больше похожий на берсеркера, выступил из ниоткуда и поклонился никому. «Ого! — подумал Уичис, открыв мысли Диме, — ответственный секретарь!.. Не иначе зарубил соперников. Что ж, ждём с нетерпением». — Уполномочен профсоюзом менял, — ровным, невероятно низким басом сказал Лейфссон, — называть цену предметам и программам, предлагаемым госпожой Сэтль, известной как Ангел. Тишина в зале стала гробовой. «Ну!» — безмолвно воскликнул Уичис. — Боевая рубка оперативного отдела Лабораторий, — сказала Сэтль. — Не копированная. Не краденая. Раскатана из шаблона координатором Уфрилей и выдана лично мне. Оценивается в две тысячи часов золотого стандарта. Огромный оценщик рядом с нею важно кивнул. Дима оглянулся: показалось, что Джон издал какой-то странный звук. Не показалось. Уичис напрягся, рот его искривился, пальцы слишком крепко сжимали пустой бокал. — Боевая рубка, — прошептал он. — Боевая рубка оперативника… — Что, — сказал Дима сочувственно, — хочешь такую? Уичис тяжело вздохнул. — Две тысячи у Сэтль, — скорбно сказал он. — Продавать будут с наценкой, конечно… Вот дерьмо! Кажется, у меня появилась мечта. Ненавижу мечты. …Глаза Мастера Тиинко вспыхнули ярким лиловым светом. — Две тысячи пятьсот! — сказала она. Дима потёр ладони. — Ну ладно! — сказал он. — Началось вроде неплохо. Рыбьи ноги! Не могу не думать о том, что сейчас разверзнутся какие-нибудь бездны и появится Второй Хозяин в припадке ярости. — Не появится. — Джон, ну почему ты так в этом уверен?! Уичис весело улыбнулся. — Да потому, что у Второго Хозяина есть копирайтная версия того же самого, — сказал он, — для приятных игр. А кроме того, наш дорогой Веньета — его личный друг. Если бы Второго Хозяина что-то не устраивало, Аладору узнал бы об этом немедленно. Охотник вздохнул и наколдовал себе ещё виски. — Как люди заводят себе друзей в Начальстве? — пробормотал он. — Веньета? Сэтль? Как-то же они это сделали… — Надо у них самих спросить, — ответил Дима философски и всё-таки достал из воздуха чекушку водки. Отбил горлышко ударом челюстей, вылил в рот немного и выплюнул — вместо условной среднестатистической водки получилось какое-то конкретное пойло из СССР восьмидесятых годов двадцатого века, жутко воняющее дешёвой сивухой. Дима сам не знал, отчего так иногда бывает. Из-за плохого настроения? Да не такое уж оно и плохое… — Надо, — в тон ему сказал Уичис, — но почему-то не хочется. Он скопировал свой бокал виски и отдал Диме копию. Менеллинде слушала всё внимательней. Стоило бы ей уже подойти к остальным эльфам и хотя бы поприветствовать их. Пусть родиной их была не одна и та же Арда, но в каком-то смысле они всё равно приходились роднёй друг другу. А здесь, на Тортуге, их постигло одно и то же несчастье. Нужно было держаться вместе… наверно. Менеллинде просто-напросто робела. Никто в её семье не попадал в легенды. Ни о ком не складывали песен. Никого не славили как воина или мастера. Никто не был другом или родичем князя… У неё не было повода стыдиться себя или родных. Все они стойко держались во время перехода через Хэлкараксэ и сражались доблестно во время Белериандских войн. Но… …если бы в тот день, в тот час, в ту минуту, поздним утром, когда над Гелионом медленно рассеивался туман, одна золотая, как Лаурелин, дочь Третьего дома по чистой случайности не оказалась рядом с темноволосой и белокожей синдэ Куэвен — жестокая охотница Сяомин Дунмэй не выбрала бы их двоих, чтобы исполнить заказ скиталицы Эллен Марии… Менеллинде думала, что в них всё же был настоящий порок — во всех проклятых нолдор. В немногих он проявлялся предательством и убийством родичей. Чаще он оставался скрытым, как червь в сердцевине яблока. Как мысль, которую Менеллинде пыталась прогнать от себя: что они с Куэвен меньше, меньше заслужили весь этот ужас, чем те, кто вошёл в легенды и был украден из-за легенд… Хотя кто и чем вообще мог заслужить подобное? Что сказала бы на это Куэвен? Но Куэвен теперь молчала и не понимала слов. И, наверно, даже если господин Дима исцелит Куэвен, Менеллинде не поделится с нею этими мыслями… Оцепенев, Менеллинде стояла в стороне и слушала. — Сэтль Мучительница? — медленно произнёс Майтимо. — Чтобы на Тортуге заслужить подобное прозвище, нужно быть… выдающейся личностью. — Люди называют её иначе, — сказал злой аваро. — Ангел Сэтль. «Ангел» — значит «добрый дух». В человеческих сказках некоторых миров так называли существ, подобных майар Амана. — Нам это мало важно, — сказал ещё кто-то легендарный, кого Менеллинде не знала. — Да, — кратко согласился аваро. — За что её прозвали Мучительницей? — спросил Финдекано. — Почему её имя внушает тебе такой страх? — Я видел то, что остаётся… от подобных нам после её игр, — сказал аваро. — Самому мне посчастливилось избежать этой участи. Я только видел. Моя Астанита не отдала меня, а Сэтль не особенно настаивала. — У нас мало времени, — процедил сын Феанаро. — Аукцион скоро начнётся. Ты добился нашего страха, удовлетворись этим и расскажи остальное побыстрее. Аваро криво усмехнулся. — Это трудно сделать быстро. Тем более, что у меня не хватает для этого слов. Сэтль… она почти не использует простую боль и простой страх. Разве что по необходимости. Она… заставляет разумное существо снова и снова проживать события из его памяти, но с изменениями. Всё, что могло пойти хуже — идёт хуже. Все ошибки, которых удалось избежать, оказываются совершёнными. Все последствия оказываются намного мрачнее, чем были в действительности. Все несчастья, которые прошли стороной, на этот раз не минуют. И всё повторяется снова и снова, и с каждым разом всё хуже… Наслаждение Сэтль — в том, чтобы наблюдать, как её жертва встаёт и продолжает сражаться — среди кромешного ужаса и в полном отчаянии. — Ещё хуже?.. — едва слышно пробормотал кто-то. — Сэтль не интересуют те, кто быстро сломается и сдастся. Но тех, кто воистину стоек, она доламывает настолько, что они погибают окончательно в её руках. Немногие оказались хитрей, чем она… или слабей, чем она думала. Они складывали руки и отказывались сопротивляться, когда ещё были живы и могли выжить. Тогда она теряла к ним интерес и отдавала кому-нибудь. Но это были уже только жалкие тени прежних героев… или тиранов. Какое-то время все молчали. Лица стали бледны и неподвижны. В воздухе как будто носилась мысль: «Что, если она захочет выкупить всю картину?» Менеллинде почувствовала, что дрожит. Нет, она не героиня и даже не родня героям, но вся картина — значит, вся… Даже злой аваро не был уверен, что Астанита откажет Сэтль и во второй раз. По нему видно было, что он пытается храбриться и насмехаться, но и его преследует та же мысль. Потом Майтимо сказал: — Так вот зачем ей нужен Гортхаур. — Да. Много плохого можно сказать о Тху, но упираться он будет до последнего. — Что ж, — заметил кто-то, — если кто и заслужил Сэтль, то это он. — Есть и ещё одна хорошая сторона во всём этом, — сказал другой. — Его она будет терзать долго. — Жаль, что эти люди бессмертны. Рано или поздно ей понадобится новая жертва. — Как было бы славно, — сказал аваро, — если бы Лена Адвайта сожрала Сэтль. Это как если бы Унголиант сожрала Моргота. Послышались мрачные смешки. — Не знаю, кто такая Адвайта, — заключил Майтимо, — но полностью с тобой согласен. Сам удивляюсь. …Потом вернулся рогатый скиталец Дима и разговор прервался: начались приготовления к аукциону. Теперь Менеллинде сидела на каменном полу темницы (удивительно тёплом), закованная в кандалы (довольно тяжёлые, но удивительно удобные и тоже тёплые). Хозяин Дима напоследок погладил её по голове и шепнул: «Держись, не подведи». Он даже оставил ей Касание. Всякий раз, когда беспокойство Менеллинде становилось мучительным, она могла обратиться мыслью к хозяину и почувствовать его большую тёплую руку у себя на плече. Как будто он был рядом. Как будто защищал её… К несчастью, Менеллинде знала о скитальцах слишком много. Бережное отношение к разумным вещам не значило ничего, кроме бережливости. Даже самую любимую вещь продадут, если она надоест, или если владельцу остро понадобятся наличные средства… А если Сэтль захочет выкупить картину, она предложит высокую цену. Страх перед Сэтль изводил Менеллинде так, что она начинала завидовать безучастной Куэвен. И Касание не могло спасти от него; Касание означало только хозяина Диму. Злой аваро сомневался в своей Астаните, хотя принадлежал ей долгое время и она даже отказывалась отдать его Сэтль — один раз… а Дима только-только купил Менеллинде и не успел к ней привязаться. И всё же его Касание помогало. Благодаря ему какой-то частью разума Менеллинде понимала, что её страх ничего не портит, а вовсе наоборот, даже помогает ей хорошо исполнять приказ. В картине она должна была дрожать и бояться — и она дрожала и боялась по-настоящему. Всерьёз испугаться Саурона она бы сейчас точно не смогла — зная, что с ним случилось и что ему предстоит. Она только надеялась, что хозяин видит всё это и что он доволен. Некоторое время ничего не происходило — или эльфы на сцене ничего не видели и не слышали. Несмело Менеллинде покосилась наружу, в зрительный зал. Там было темно. Но смутный свет уже выделял тех, кто был ближе, и свет становился яснее. Тиинко. Тадиш. Имре. Сэтль. А что, если картину пожелает выкупить Имре? Он ведь не жестокий. Менеллинде почувствовала, что не хочет менять хозяина. Может, Касание было тому причиной, или слова «мы с тобой», или… она не знала и не успела разобраться в себе. Снова упала тьма. Прозвучал странно сладкий и нежный напев флейты, а за ним — пронзительный вой хора неведомых инструментов. Предчувствие смертных мук было в нём и отчаяние, отчаяние… Вой поднялся — и стих, словно некому огромному существу передавили горло. На несколько мгновений кандалы Менеллинде стали настоящими, ледяными и тяжкими, и врезались в её тело. Нестрашная, светлая каменная кладка почернела от влажной плесени. Стало очень холодно. Сцена как будто распахнулась, утратила границы, и за пределами зрения заструились воды тёмной реки и подул зябкий ветер. Это было жутко… нет, это было немного жутковато. Действительно жутким было ощущение, что… …что они все — возвратились — в Арду… Крохотный клочок пространства, единственный каземат в бессветном подземелье, пусть, пусть хотя бы так, но затхлый воздух был дыханием Манвэ, и вода текла волей Ульмо, и по ту сторону толщи камня высоко в небе светили настоящие звёзды Варды… Слёзы выступили на глазах. Менеллинде попыталась вдохнуть поглубже. Если бы она вправду попала в плен к оркам, если бы она умерла в таком каземате, это было бы лучше, лучше!.. Она зажмурилась, чувствуя, как горячие капли катятся по щекам. И услышала шаг. Потом другой. Тяжкие шаги приближались… Менеллинде горько усмехнулась — и поторопилась скрыть усмешку. Картина была устроена так, чтобы заставить пленных эльфов бояться. Что ж… Хозяин Дима мало что понимал в наведении ужаса. Сердца Менеллинде коснулась нечаянная нежность к нему, хорошему хозяину. Более искушённый скиталец заставил бы эльфов бояться Мучительницы Сэтль, а не пытался внушить им страх перед таким же беспомощным пленником. А хозяин Дима вспомнил о рабыне и Касание его обрело новую силу. Менеллинде сладко затрепетала. Одна мысль — и не стало на ней никаких оков: это руки человека обнимали её, могучие и ласковые. У человека росли рога, а глаза его были без зрачков, непрозрачными и блестящими, как жучиные надкрылья, но это ничего не значило, совершенно ничего… «Ди-и-ма… — мысленно прошептала она. — Димвэ… Димьо…» Чёрная волна прокатилась мимо неё, будто все вещи и тела покрыл новый слой чёрной плесени. И умом Менеллинде понимала, что должна снова испытать ужас, но дух её был слишком хорошо защищён… о, если бы это не было иллюзией, если бы Он в самом деле решил, что она принадлежит только Ему и никому больше… Она едва заметила, как пленный майа прошёл мимо неё и остановился на краю сцены. …Общий свет угас, включился направленный. — Первая продажа, — произнёс бесстрастный, никому не принадлежащий голос. — Не дрессировался. Без привязок. Полностью чистый код. — О да, детка, — пропыхтел Тадиш, — покажи мне что-то действительно страшное! Остальные рассмеялись. — Тадиш, веди себя прилично! — весело сказала Мастер Тиинко. — А что? — Тадиш наигранно насупился. — Что я такого сказал-то? …Они и ещё говорили что-то. Снова и снова. Кажется, объявляли цену… В полумраке, объятая Касанием любимого Димьо, Менеллинде едва замечала это. Камень кладки и сталь цепей снова стали тёплыми и мягкими, роль её была исполнена и она могла больше ничего не бояться. Даже Сэтль. Это было, наверное, неразумно, угроза ещё не исчезла, но хозяин награждал Менеллинде за хорошо исполненную роль, и это было так сладко… Он не принуждал её испытывать телесное наслаждение, как делали иные хозяева, он просто позволял ей отдыхать в покое и удобстве, любимый, любимый, самый лучший… Отдышавшись, немного придя в себя, Менеллинде даже почувствовала любопытство. Её милый Димьо не затуманивал её рассудок, она могла думать и чувствовать то, что желала сама. Осторожно она кинула взгляд на край сцены. …она ожидала, что Саурон окажется выше ростом и шире в плечах. И если бы его волосы были алее и ярче, чем волосы Майтимо, уж наверно, об этом бы говорили. «Другая Арда, — поняла Менеллинде, — возможно, очень далёкая». Майа не взглянул на декорации. Ни вид прикованных eldar, многие из которых должны были быть ему знакомы, ни кратковременная иллюзия возвращения в Арду не привлекли его внимания. Его интересовал только край сцены — тончайшая незримая преграда, за которой пространство обрывалось в никуда и возникало заново уже зрительным залом. Пленники Тортуги быстро привыкали к тому, что вещество и пространство повинуются скитальцам, как мягкая глина — пальцам гончара, но видеть подобное впервые было удивительно и страшно. Ни страха, ни удивления Саурон, казалось, не испытывал. Разве что доля скрытого напряжения читалась в его неподвижной фигуре — как у хищного зверя в засаде, готового кинуться и вонзить когти в добычу. — Плюс сто, — сухо сказал Имре. — Плюс двести! — огрызнулась Мастер Тиинко. Щупальца Имре немного сдвинулись. Каким-то непостижимым образом этот жест означал насмешку. — Плюс сто. Глаза Тиинко светились как промышленные прожектора, но одеяния Сэтль сияли ещё ярче. Лейф Лейфссон поднял руку, прерывая спор: его клиентка собиралась объявить ещё один драгоценный предмет. Соперники послушно притихли: любопытство в них было сильнее алчности. Зал затаил дыхание. — Штормовой сканер, — ровно сказала Сэтль. — Не копированный. Не краденый. Раскатан из шаблона директором Лабораторий Андреем Ларионовым и выдан лично мне. Оценивается в тысячу часов золотого стандарта. Уичис застонал. Если боевая рубка была редкой и экзотической вещью, мало кому нужной, хотя и очень ценной, то штормовой сканер нужен был всем, кто хоть куда-то выезжал с острова. — Ух! — только и сказал Дима. …Тадиш ухмыльнулся. Облизал свои красные, сально блестящие губы. Его внешность за время аукциона изменилась и продолжала меняться, как и внешность Мастера Тиинко. Если программист продолжал дрейф в сторону женственности, то ростовщик превращался в эталонного «жирного извращенца», не привязанного уже ни к какому художественному источнику. Спор между Тиинко и Имре не был ему интересен. Смотрел Тадиш поочерёдно на двух существ, которые вызывали у него вожделение: на душеформу, застывшую на сцене, — и на Ангела Сэтль. — Три тысячи пятьсот, — хрипло сказал Тадиш. — Плюс сто, — немедленно отозвался Имре. Тиинко опустила пылающий взгляд — в зале как будто стало темнее. Она колебалась. Дима догадывался, о чём думает гендерфлюидная программистка: душеформа нужна была ей из чисто рациональных соображений. Тиинко собиралась разложить пленника на строчки кода и проанализировать этот код, который разрекламировали как максимально близкий к авторскому. Душеформа стала бы для неё просто учебным пособием. Тиинко жаждала прикоснуться к методам и идеям Того, кто считался лучшим программистом Мультивёрса. Работа Тиинко ценилась выше, чем даже работа Пропиленгликоль, но её огромное состояние было скоплено за тысячелетия честного труда. В то время как ростовщик Тадиш делал часы из воздуха, а у Сэтль имелся бездонный источник сокровищ. И оба они не скрывали своей эмоциональной (в случае Тадиша — даже и физиологической) мотивации. А Тиинко мотивацию утрачивала. Она уже не была уверена, что готова отдать столько за учебник. …Дима, конечно, не отличался такой выдающейся проницательностью, чтобы всё это подсказала ему интуиция. Тиинко просто оставила свои мысли частично открытыми. Не транслировала их на весь зал, но отдавала в ответ на любой запрос. В том числе и мысль, что мотивацию Имре она вообще не понимала. Свои тысячи золотых Имре, как и Тиинко, зарабатывал долго — тяжёлым и рискованным трудом глубинного штурмана, скучной работой председателя профсоюза. А отдать их он готов был, казалось, так же легко, как Сэтль или Тадиш. Имре эту мысль тоже услышал. Он широко улыбнулся, а щупальца его сложились в замысловатый вензель. Тиинко встретилась с ним взглядом и шутливо развела руками. — Три тысячи шестьсот от Имре Другого — раз, — добродушно произнёс невидимый Кварендана. Прыгунчик был совершенно уверен, что до финальной цены ещё далеко. Вряд ли хозяева прочих эльфов были так ласковы к ним, как Димьо к Менеллинде, но те тоже очнулись. Немного позже, чем она, но достаточно, чтобы переглядываться и переговариваться. Менеллинде не собиралась присоединяться к беседе, потому что не знала, разрешено ли это. Она не хотела подвести Димьо. — Он всё ещё не понимает, — сказал незнакомый Менеллинде эльф с очень длинными и очень светлыми волосами. — Сейчас начнёт. — Никогда не думал, что скажу это, — заметил Финдекано, — но мне его слегка жалко. — Немного, — согласился Майтимо. — Немного, — и Финдекано показал двумя пальцами, насколько мало. Они переглянулись с понимающими усмешками… Потом оба вздрогнули и отвернулись друг от друга. Воображение Менеллинде живо нарисовало ей причину такого странного поведения: ведь их с Куэвен тоже принуждали изображать любовную страсть… Она постаралась прогнать неуместную, стыдную мысль. Благодатное Касание вновь помогло ей. «Удивительно, — подумала она. — Касание… мне казалось, это такая простая вещь. Только рука на плече. А она такая сложная, и такая нужная…» Хотелось забыть обо всём и целиком погрузиться в мечты о Димьо. Но это было бы опрометчиво. Аукцион был в самом разгаре. Любой из скитальцев мог пожелать всю картину. Со вздохом Менеллинде сбросила мечтательное оцепенение. Касание помогло ей прояснить мысли. «Зачем мне это? — тотчас подумала девушка. — Что изменится? Если Мучительница купит картину, значит, купит. Лучше побыть немного в покое…» Но ясный разум дал ей ответ, напомнив о смотрителе Загона и его советах. Будет очень больно, если Менеллинде позволит себе влюбиться в Димьо, а он продаст её. Не стоило внушать себе напрасной надежды… Саурон изучал ограду сцены, пока не убедился, очевидно, что сделать с ней ничего не может. Тогда он обернулся и окинул декорации взглядом, в котором не было даже презрения. Так осматривают кучу мусора, подозревая, что в ней могло случайно оказаться что-то ценное. Закованных эльфов всё это, впрочем, тоже не впечатлило. Многие из них когда-то так же свысока смотрели на своих пленителей. И все знали, что происходит потом. Майа чуть усмехнулся. Золотые глаза его оставались непроницаемыми, не позволяя понять смысл насмешки. — Кто эти существа? — поинтересовался он. Одни eldar проигнорировали вопрос, другие ответили злыми ухмылками. Заговорил аваро. — Скитальцы, — сказал он. Ему настолько приятно было говорить то, что он говорил сейчас, что он даже перестал выглядеть злым. — Спорят, кто предложит за тебя лучшую цену. — Кто это? Аваро беззвучно засмеялся. — Как бы объяснить попроще? Представь себе самую здоровенную живую скотину, какую только можешь вообразить. — Интересное начало. — Это будет Эру Илуватар, — весело сказал аваро. — А перед тобой — муравьи. Даже мельче. Тля. Но они — той же природы. — Ещё интереснее. — Двое из них выпотрошат тебя, двое — изнасилуют. Выбира… а, нет. Выбрать не получится. Стой и жди, Гортхаур. Кто-то из этих безумных ублюдков покажет тебе истинную жестокость. Последние слова были лишними, они заставили майа усмехнуться снова. Аваро скривился от досады; на него больше не обращали внимания. Сэтль сказала: — Мобильный волнорез-рассекатель. И замолчала. Остальное дополнил Лейфссон: — Эффективен против штормов до одиннадцати баллов включительно. Не копированный. Не краденый. Оценивается в две тысячи и сто часов золотого стандарта. Вздох прокатился по залу. Вещь была легендарная. Не все даже верили, что она существует. Штормовой сканер делал жизнь скитальца вдесятеро удобнее. Рассекатель однажды мог его жизнь спасти. Любой, кто покидал зоны высокой определённости, подобные Тортуге, рисковал угодить в шторм — или быть вытолкнутым туда. Ещё ходили слухи, что рассекатель можно инвертировать и использовать как оружие. Но об этом, конечно, Сэтль и Лейфссон не сказали ни слова. — Пять тысяч сто! — благоговейно прошептал Дима. — Рыбьи пятки! — ошеломлённо сказал Уичис. Имре Другой откинулся на спинку кресла. Лицо его было задумчивым, щупальца рассеянно двигались в воздухе, точно сами по себе. — Пять тысяч пятьсот, — сказал он. Мастер Тиинко улыбнулась с долей смирения и скрестила запястья перед лицом. Тотчас на неё упала глубокая тень, почти скрыв её из виду. Тиинко отказывалась от соперничества. Тадиш вдохновенно выругался и сказал: — Шесть тысяч! — Плюс сто, — так же спокойно откликнулся Имре. — Бррр, — Дима помотал головой. — Начинаются какие-то астрономические суммы. За что? Совсем люди с ума посходили из-за своего Толкина… стоп. Джон! — Что? — Слушай, — тихо сказал Дима, — но Имре же не толкинист. Уичис нахмурился. — Да?.. Почему ты так думаешь? Может, он просто не афишировал. — Он никогда не интересовался этим всем. Что он делает?! — Давай понаблюдаем ещё, — сказал Уичис. По интонации его ясно было, что возражений он не ждёт. Поразмыслив, он дополнил: — Видишь, Дима, ты ошибся, а Кварендана не солгал. Дрессировки действительно не было. Ерженко коротко хохотнул. — Не люблю признавать ошибки, но сейчас меня всё устраивает. Чем выше цена, тем больше будет моя комиссия. Не зря страдал! — Да, — пробормотал Уичис, — зря я сам попросил фиксированную стоимость, а не процент. Честное слово, я был уверен, что выше четырёх с половиной не поднимется. Я недооценил толкинистов… — Сэтль и Тадиш — бездонные золотые мешки. Но Имре — не толкинист! — Наблюдаем, Дима, наблюдаем… …Тиинко смотрела теперь из тени, с благожелательным любопытством. Её облик утрачивал последние андрогинные черты, лишь короткая стрижка оставалась, подобно эху. Изменилась её одежда — строгая рубашка расцвела кружевами, брюки обтянули крутые бёдра, каблуки вытянулись и выгнули изящные стопы. Тадиш не удержался и бросил на программистку жадный взгляд. Впрочем, пары заинтересованных взглядов удостоились даже щупальца Имре Другого: желания Тадиша были безграничны и ненасытимы. Но и у него имелись предпочтения. Бесстрастная сияющая Сэтль влекла его намного больше. Сэтль оставалась спокойной и не поднимала взгляда. Только одежды её светились всё ярче, и всё жарче пылали вихри белого света, украшавшие её бесконечной спиралью. Отблески их падали на громадную фигуру Лейфссона. Пятна на коже Имре не меняли яркости, но неким образом черты его лица и движения его щупалец всё чётче прорисовывались в полумраке. Тонким темнокожим лицом он напоминал туарега, хотя «Имре» было его настоящим именем — обычным именем венгра. Он улыбался так, словно испытывал добрые чувства ко всем, кого видел. Только щупальца выдавали его волнение и тревогу; возможно, даже страх. — Шесть пятьсот, — сказал Тадиш. — Плюс сто. Тадиш стукнул кулаком по подлокотнику кресла. — Семь тысяч! «Сумасшедшие! — подумал Дима. — Интересно, до десяти тысяч доберутся?» Зеваки в зале думали о том же: Дима слышал, как заключаются пари. Будет ли финальная цена выше десяти тысяч? Кому достанется товар, Имре или Сэтль? Кое-кто упорно ставил на Запольски, но Дима уже не поставил бы на него ни единой кремнийминуты. Да, Тадиш мог бы, вероятно, обойти даже Сэтль с её мешком сокровищ. Но Тадиш не выглядел одержимым — а Сэтль выглядела. Имре же просто никто не мог понять. Возможно, он тоже был одержимым, просто удачно это скрывал. …Сэтль на этот раз не двигалась и не говорила вообще. А Лейфссон двигался со странной медлительностью, как будто не решался озвучить ставку своей клиентки. И ставка действительно оказалась невероятной. — Автономный сервер, — сказал Лейфссон. — На штормовых батареях. Мощность порядка семидесяти условных единиц. Процент износа нулевой. Оценивается в три тысячи часов золотого стандарта. На этот раз не было потрясённых вздохов — только глубокая благоговейная тишина. «Жаль, что здесь нет Аладору, — подумал Уичис. — Я бы посмотрел на его лицо. Его друзья не поделились с ним этой технологией. А Сэтль готова обменять её… чёрт! Я бы достал ей другого такого же в обмен на этот сервер! Безумие. Какое-то полнейшее безумие». — Восемь тысяч сто от Сэтль, известной как Ангел, — раз, — сказал Кварендана. Голос его звучал ровно, но в нём скрывалась дрожь. Она свидетельствовала, каких чудовищных усилий стоило Кварендане его спокойствие. Дима никогда не думал, что почувствует к Прыгунчику какую-то долю уважения. Сегодня это случилось. — Восемь тысяч сто от Сэтль, известной как Ангел, — два. Восемь тысяч… — Восемь двести от Имре Другого. Тадиш Запольски скрестил запястья перед лицом и скрылся в тени. Он не выглядел разочарованным или разгневанным — предельное изумление поглотило все остальные чувства. Впрочем, вскоре он очнулся. Но теперь товар на сцене больше не волновал его: всё его внимание принадлежало Сэтль. Словно забыв о причине раздора, Имре и Сэтль смотрели друг на друга. Сэтль парила в воздухе, её белые одеяния сверкали пронзительным звёздным светом. Лицо её никогда не было выразительным, а густое свечение позволяло видеть теперь лишь строгий лик, подобный иконе. Имре улыбался, но непрестанно движущиеся щупальца говорили о том, что торг становится болезненным для него. Его окутывала тьма, которая не мешала видеть его лицо, но сгущалась вокруг. Щупальца копошились в густом мраке. В этом было что-то зловещее. …И Джон Уичис тихо ахнул. — Дима, — прошептал он, — я понял. — Что? — Ты прав. Имре — не толкинист. — Джон! — Я понял, что он делает. — Что?! Джон, да чтоб тебя рыбы съели!.. Уичис тяжело перевёл дыхание. Глаза его горели. — Душеформа — только предлог, — едва слышно, для одного Димы продолжал он. — На самом деле Имре хочет выманить у Сэтль всё, что у неё есть. Все её сокровища. Чтобы технологии Начальства остались на Тортуге! Да, здесь никто не сможет понять их полностью, но хотя бы часть… а если что-то удастся запустить в копирование… потрясающе. Потрясающе! — Охренеть. А ведь похоже на то. Но что, если Сэтль уступит? — Тогда Имре потеряет кучу золота и получит ненужную ему игрушку. — Уичис восхищённо покачал головой. — Благородный риск. Благородный человек. Знаешь, Дима, спасибо. Я счастлив быть здесь и сейчас. Своими глазами видеть это. — Он тихо засмеялся. — Помнишь, «презентация в формате шоу»? Вот тебе и шоу! Уверен, ни один человек в зале не пожалел о потраченном на билет. «Да, — подумал Дима, — никто даже не вспомнит про мои декорации. С одной стороны, вот и хорошо. А с другой, ну нахрена Кварендана гонял меня? Всю душу из меня выел. Реально же можно было товар вывести и поставить, и так бы все за него передрались… А с третьей стороны, я же такую отличную Маню себе купил. Ладно. Сойдёт». — Сервер, — продолжал бормотать Уичис, — автономный сервер Начальства… Очевидно, всё это по-настоящему выбило его из колеи. Даже бокал в руке подрагивал. С охотником такое случалось крайне редко, он был хладнокровен как истинный британский джентльмен. Дима покосился на него и покачал головой. — Дима, вдумайся. Если у нас будут сервера Начальства, дата-центры станут не нужны! А если они будут не нужны, Адвайта мгновенно утратит поддержку… как и все остальные работорговцы… и тогда… — Джон, протрезвись, — сказал Дима с тяжёлым вздохом. — Тут никто не сможет его скопировать, этот сервер. Один сервер на семьдесят единиц ничего не изменит. И он не вечный. Я слышал про штормовые батареи, они хрупкие сами по себе, требуют подзарядки, а заряжать их опасно. Уичис помолчал. Скорбно кивнув, он сжал кулак — бокал с виски исчез. Уичис сотворил себе кресло и рухнул в него. Потянуло запахом дорогого табака, но курить охотник не стал — предпочёл вызвать нечто вроде аромата чужой сигары в хорошем клубе. — И всё-таки… — глядя в никуда, прошептал он. — Восемь тысяч двести человекочасов золотого стандарта от Имре, известного как Чёрный и Другой, — раз. …Сэтль колебалась. Она переглянулась с Лейфссоном и что-то беззвучно сказала ему. Лицо её скрывало сияние, огромный меняла оставался бесстрастным, оба прочно закрыли свои мысли. Невозможно было догадаться, о чём они говорят. Сэтль колебалась. Улыбка Имре стала хищной, дыхание его участилось, щупальца напряглись. Казалось, он охвачен азартом. Но с той же мерой вероятности это мог быть ужас. «У него есть восемь двести, — подумал Дима. — Может, есть девять или десять тысяч. Одержимый мог бы рассчитывать набрать долгов, но он не одержимый. И он вообще не собирался покупать. Он рискует». Этот риск мало затрагивал Ерженко, для Димы имела значение лишь финальная цена, — но и у него захватило дыхание. Он понимал Уичиса. Фантастические технологии Начальства… Дима не верил, что они действительно изменят жизнь на Тортуге, но они как будто открывали новую страницу истории. Открыли бы. Могли бы открыть. А перепродать игрушку за ту же цену Имре не сумеет. В случае выигрыша — точнее, проигрыша — он терял целое состояние… а Тортуга теряла все сокровища Сэтль. Кто-то в зале догадался насчёт сокровищ. Должно быть, уже примеривался купить у Кваренданы сканер или волнорез. Понеслась волна тревожного шёпота. — Восемь тысяч двести от Имре Другого — два. Дима закусил губу. …И тут ситуацию спасла та, от кого этого можно было ждать в последнюю очередь. Та, на кого никто не обращал внимания. Та, кто и золотого часа не стоила. — Гортхаур, даже ты не заслуживаешь того, что сделает с тобой Сэтль, — очень тихо сказала Маня. — Смотри на Имре. Проси его купить тебя. Покажи, что хочешь ему принадлежать. Он… лучше. Саурон как будто не услышал её слова. Зато услышала Сэтль. Её свет стал яростным. Она воспарила чуть выше, окружавший её вихрь понёсся ещё быстрей. На этот раз ей не понадобилась помощь Лейфссона. Она вытянула руку. В пальцах Ангела были две небольшие карточки из чего-то, похожего на плотный белый картон или дорогой пластик. — Два часа простого стандарта, — сказала она. — Каждый оценивается в тысячу часов стандарта золотого. Выданы лично мне Андреем Ларионовым, системным архитектором, директором Лабораторий. — Десять тысяч сто от Сэтль, известной как Ангел, — раз. Имре Другой откинулся в кресле, улыбаясь бессильно — или удовлетворённо. Он закрыл глаза и скрестил запястья перед лицом. — Продано. *** Дима взволнованно потёр руки. Он был в таком восторге, что даже не мог прочувствовать его полностью. Хотелось плясать, орать и бегать по потолку. Десять тысяч сто — финальная цена! Это значило, что самому Диме причитается тысяча и десять золотых часов. Он получал почти вдвое больше, чем Уичис, который сделал всю работу. Впрочем, кто мешал Уичису потребовать процент, а не фикс? Капитализм — жестокая штука. Уичис тем временем восстановил самообладание и расслабленно лежал в кресле, разглядывая своё бесконечное виски. К подобным казусам он относился философски. К тому же грандиозная цель Имре Другого была достигнута. Благородный человек успешно совершил деяние на благо общества, вселенская справедливость отметила, что она всё-таки существует, — Уичис думал так почти буквально, хотя Диме транслировал только общую логическую схему. Диме эта схема казалась бредовой, но свои мысли он предпочёл оставить при себе. …Маня, Маня! Она заслужила не просто награду — целый мешок наград! Как там её подружка, не развалилась? Но даже если развалилась, Дима готов был отдать десять… да хоть двадцать золотых, лишь бы порадовать Маню. Он заторопился на сцену. Декорацию нужно было разбирать, эльфов — возвращать хозяевам. Портить отношения с коллекционерами было ни в коем случае нельзя: всем им предстояло стать собственными Димиными клиентами, когда Дима пошлёт Кварендану и запустит свой бизнес… и до этого сладчайшего мига тоже оставались считанные часы. Дима выдохнул — и мультиплицировался. Делать этого он не любил, но сейчас время было дороже. Ни единой минуты он не хотел потратить зря. Простую работу многие поручали доверенным душеформам, но у Димы пока не было настолько качественных и надёжных. Может, Маня станет его управляющей, она вроде бы неглупа?.., но это нужно проверять и не один раз тестировать. Двадцать штук Дим Ерженко показали друг другу неприличный жест и разбежались в разные стороны. Испуганная Менеллинде сжалась в комок. Слёзы катились по щекам. Даже Касание не могло успокоить её сейчас. Она запуталась, ошиблась, она всё испортила! Она ведь не собиралась ничего говорить, она так боялась подвести Димьо! Теперь никто не поможет Куэвен. Теперь саму Менеллинде, наверно, вернут в Загон… что ж, там она найдёт сочувствие. Но это не помешает Амарантэ её продать, а смерть Куэвен до конца останется на её совести… Внезапно зажёгся свет и появился Димьо. Менеллинде зажмурилась от ужаса. Её колотила дрожь. Димьо подбежал к ней. Кандалы исчезли вместе со стеной, в которую были вбиты. Димьо схватил Менеллинде в объятия и закружил. — Манька! — воскликнул он. — Сокровище! Отожгла! И крепко поцеловал её в губы. Менеллинде жалобно пискнула. Димьо рассмеялся. Поставив её на ноги, он оглянулся. — О, — сказал он, — цела ещё твоя Ку. Подморозим её и сдадим Тиинко, она как раз хочет пожечь свои часы. Э, ты чего? Не пугайся. Сейчас переведу тебе, — он ласково засмеялся. — Мастер Тиинко решил, что выдал слишком много часов, поэтому берётся за всякую мелочь, чтобы их побыстрей отработать. Я бы сам не рискнул к нему соваться, он всё-таки тут самый крутой. Случайно узнал. Зато он лучше всех сделает. Починит твою Ку, будет как новая. А я ей сейчас время остановлю, чтобы дальше пока не разваливалась. В таком «переводе» Менеллинде, признаться, тоже ничего не поняла. Но Димьо был очень доволен, а Куэвен собирались починить — этого было достаточно. Она прижалась к груди Димьо, не зная, как благодарить его. Ужас, облегчение и любовь смешались в ней, доводя до безумия. Она не могла унять дрожь. — Ты чего? — удивился Димьо. — Не надо плакать. Всё хорошо. Пойдём, я часы у Прыгунчика заберу, заплачу Тиинко, а потом домой тебя отнесу, будешь отдыхать и ждать свою Ку. И меня. Ладно? Он снова поцеловал её. Теперь Менеллинде даже успела ответить. Димьо улыбнулся, погладив её по голове. Остатки сцены рассеялись в ничто. Димьо отпустил Менеллинде. Теперь они стояли в ярко освещённой галерее, полной галдящих скитальцев. Одни выглядели взволнованными и счастливыми, другие — просто взволнованными. Внешние облики их были один страшнее другого. Менеллинде пришлось напомнить себе, что именно это — признак, что на самом деле эти скитальцы безопасны. Почти безопасны. Совсем безопасным здесь не был никто. Даже Димьо. Ни в коем случае нельзя было забывать об этом. Менеллинде беспокойно обхватила себя руками. Очень хотелось снова прижаться к Димьо, но он был занят. Менеллинде видела, что он озабочен и думает о делах. Она постаралась стать незаметной. Ведь всё обернулось к лучшему? Оставалось только немного подождать… Она кинула взгляд в одно из широких окон. На Тортуге наступила ночь. Искусственные звёзды ярко сияли в искусственном небе. Многочисленные наземные светочи скитальцев не могли затмить их. Нежным жемчужным светом лучились Летучие Мосты. Далеко за тёмным склоном Рокадеро россыпью золотых огней сверкала Набережная. На вершине горы посадочные огни космопорта соперничали яркостью со звёздами… «Интересно, где дом моего господина? — подумалось Менеллинде. — Куда обращены его окна? Он скиталец, он может обратить свои окна куда угодно… если я попрошу, чтобы из них был виден Тирион, он сделает? Нет, нет, это дерзость, нельзя сразу о таком просить. Может, когда-нибудь, если ему понравится моё тело и ласки… А Куэвен? Захочет ли он спать с ней тоже? С нами обеими?» Такое могло случиться, скитальцы любили такое; Менеллинде ощутила укол ревности и сама изумилась ему. Неужели она сумела влюбиться так, чтобы ревновать даже к Куэвен? Глубоко вздохнув, Менеллинде провела по лицу ладонями. Конечно, ей хотелось поскорее забыть о невзгодах и начать обустраиваться в новой жизни. Понятное желание! Но нельзя было давать ему волю. Ещё ничего не закончилось. Димьо ещё даже не заплатил за исцеление Куэвен. Могло случиться всё, что угодно. Менеллинде должна была оставаться настороже. К Димьо подошёл скиталец в пятнистой зелёной одежде. У него не было странных частей тела, он выглядел полностью человеком — это значило, что его нужно бояться. Но он не взглянул на Менеллинде, а к Димьо обратился как к другу. Девушка спряталась за плечом господина и решила, что этого достаточно. Пришёл ещё один, малого роста; должно быть, неопасный — он казался наполовину животным. Димьо обратился к нему с большим уважением, но Менеллинде заметила, что уважение не совсем настоящее. Маленький скиталец тоже это заметил. Но он был совершенно счастлив сейчас и его хорошего настроения ничто не могло испортить. — Ладно, ладно, Ерженко! — сказал он. — Толку от тебя никакого! Но я дал слово, а Аммосо Кварендана свои слова назад не берёт. Пятнисто-зелёный скиталец хмыкнул. — При всём уважении, господин Кварендана, не могу согласиться насчёт толка. Дмитрий посадил на сцену подученную душеформу, которая вовремя заговорила и сказала именно то, что требовалось. И все мы видели, какой был финал. — Прекрасный, прекрасный был финал, — Кварендана засмеялся. — А, это она? Хорошая девочка. Ладно, Уичис прав, ты не совсем бесполезен. Часы я перечислил. — Поймал, — ответил Димьо. — Спасибо. Да, отличная получилась история! Всё благодаря вам. Уичис много говорил мне про благородный риск, но первым на благородный риск пошли именно вы. — Пффф! Хватит лизоблюдничать, дурнина, я тебя насквозь вижу. — Как скажете, господин Кварендана. …мысли и чувства этих людей стали очень сложными и путаными, и Менеллинде перестала их понимать. А вскоре вовсе забыла о них, потому что в дальнем конце галереи показалась самая страшная из скиталиц. Все обернулись к ней. Её приветствовали как Ангела, «доброго духа». Её любили здесь. Менеллинде читала это на обращённых к ней лицах, пусть даже большая часть этих лиц выглядела как морды и рыла… И облик Сэтль был обликом доброго и милосердного создания: белые одежды, открытая улыбка, светлый взгляд. Подумалось, что обманщица сотворила бы себе безупречной красоты лицо, но Сэтль не стала этого делать. Лицо её было простым и даже некрасивым. …Знают ли люди, что их Ангел делает с нелюдьми? Знают. Сэтль не стояла на ногах, а висела в воздухе невысоко над полом. Так она и подплыла к Димьо и остальным. Менеллинде попыталась совсем спрятаться за Димьо, но жуткий сияющий взор Мучительницы всё равно нашёл её. Сэтль дружески улыбалась. — Да, — сказала она, — прекрасный финал. Программы уже в вашем хранилище, Аммосо. Кварендана поклонился. — Вы оказали мне честь, госпожа. Вы оказали честь всем нам. Надеюсь, покупка доставит вам много удовольствия. Сэтль наклонила голову к плечу. — А отдадите мне заодно девочку? — спросила она. — Они очень мило пообщались на сцене. На меня это произвело впечатление. Думаю, вы заметили. Все заметили! — она улыбнулась шире. — Конечно! — сказал Кварендана. — Забирайте на здоровье! Менеллинде помертвела. …как будто что-то огромное упало на неё и вбило в землю. Как она могла так сглупить? Зачем она вообще открыла рот?! Только она сама виновата в том, что теперь она угодит в лапы Мучительницы. Она ещё позавидует Куэвен, которая хотя бы закончилась без пыток… — Нет, — огрызнулся Димьо. — Девочка моя и я её не продаю. — Что?.. — оторопел Кварендана. Димьо набрал в грудь воздуху и с наслаждением продекламировал: — Пошёл. Ты. В жопу! Старый. Урод. Он схватил Менеллинде и прижал к себе. Та затрепетала. Жгучая благодарность затопила её. Любовь к Димьо вспыхнула ярким пламенем. Наконец Менеллинде могла не гнать её от себя, не сомневаться и не бояться. Он забрал её, по-настоящему, целиком. Он сделал её своей… — Что? — Я увольняюсь, Прыгунчик. Ищи другого дурака. А девочка моя и я её никому не отдам! — Не только дурак, но ещё и извращенец, — заметил Кварендана с неожиданным спокойствием. — Да плевать мне на твоё мнение. Всё, я пошёл. Моё почтение, госпожа Сэтль. Рад, что вам всё понравилось. Простите, что разочаровываю. — Нет-нет, — сказала Сэтль. — Я понимаю. Я тоже порой привязываюсь к нелюдям. Но вот грубить господину Кварендане точно не стоило. — Накопилось! — сказал Димьо. — Не выдержал. Извините. Всего хорошего. Димьо поднял Менеллинде на руки. Она прильнула к нему и закрыла глаза. Она почувствовала, как он сделал шаг, другой. Шум и свет исчезли. Теперь вокруг была тихая прохладная ночь. Лёгкий ветерок доносил дыхание моря и едва слышные отзвуки музыки с Набережной. Как все скитальцы, Димьо с лёгкостью управлял пространством и веществом. Конечно, он не стал пешком уходить с Пальмового рынка, а перенёсся властью своей личной силы… — Смотри, Маня, — сказал он. — Нравится? Он сделал ещё несколько шагов. Менеллинде ощутила нежный цветочный аромат. Она подняла голову с плеча Димьо. Это был его дом? Это был её дом?.. Огромный, с флигелями и отдельными строеньицами в саду, но невысокий, одноэтажный. Дом обступали могучие деревья: раскидистые дубы, берёзы невероятной высоты и мощи. Несомненно, Димьо сам выбрал эти деревья и заботился о них. На Тортуге для них было слишком жарко. На всякий случай Менеллинде запомнила, какие деревья он любит. Цветы в саду, напротив, выдавали, что к цветам господин безразличен, — очень пышные кусты крупных роз. Для него это наверняка были «просто какие-нибудь цветы». Зато вдали за флигелем, над прудом Менеллинде заметила вербу, для которой тут тоже было слишком жарко. «Значит, и вербу он любит», — поняла она. Это было так чудесно — думать о его любимых деревьях. Знать, что он любит деревья… словно elda… — Будешь тут хозяйка, — сказал Димьо и засмеялся. Потом удивился: — Да что ты плачешь-то? Ну… бестолковая. Я мультиплицировался… короче, сделал так, что меня стало несколько. Надо было эльфов возвращать хозяевам. Много чего надо было сделать. Я один не успевал. Ну и… один из меня взял твою Ку и отнёс Тиинко. Тиинко спрашивает: делать как быстрее или как лучше? Он двинулся с места и понёс Менеллинде к дому. — Я говорю: как лучше. Три с половиной часа взял с меня. Это и займёт часа три. Он будет внутреннее время откручивать ей. Ну, он умеет! Сказал ещё, что я молодец, правильно её заморозил, — Димьо фыркнул. — Я-то со временем не особо дружу. В общем, у Ку твоей память тоже восстановится, целиком или почти целиком. — Спасибо, — прошептала Менеллинде. — Спасибо… — и уткнулась ему в шею. Двери дома распахнулись сами собой. Несколько слуг ожидали внутри. Большие четырёхрукие существа поклонились, а маленькая женщина с крыльями бабочки сделала реверанс. — Вот, — сказал Димьо и поставил Менеллинде на ноги, — хозяйку принёс вам! Кормите, любите, обихаживайте. Маней зовут. Мань, ты ужинать хочешь? Давняя усталость навалилась вдруг на её плечи. Она бессильно прислонилась к груди Димьо. Она не помнила, когда в последний раз ей было так спокойно… так безопасно. — Нет, — сказала она сонно. — Спасибо. Хочу мыться и спать. — Электричество, водопровод — умеешь? Я тут под себя заказывал… — Умею. — Пойдём, спальню твою покажу. Если не понравится, завтра другую выберешь. Спальню? Менеллинде попыталась проснуться. Показывать дом — это было дело слуг. Если господин хотел отвести её в спальню, наверно, он хотел любить её этим вечером?.. Правда, ей стоило бы помыться, но… Может, он сам захочет помыть её? А может, для него это не имело значения, или он вообще не любил излишней чистоты… Димьо щёлкнул выключателем. Зажёгся свет. Комната была просторной, с огромным окном и огромной кроватью. Больше Менеллинде ничего не разглядела толком. Она обвила руками шею Димьо, взялась за его рога и прижалась губами к его губам. Она помнила: ему нравится, когда его держат за рога… Господин с удовольствием целовал её несколько минут, потом отпустил. — Эй, — сказал он ласково, — ты же спишь стоя на ходу, что ты ко мне лезешь? — Простите… я думала… вы хотите… вам понравится… — залепетала она, но испугаться не успела. — Да ну тебя, — сказал Димьо добродушно, обнимая её за талию. — Что я тебя, без привязки трахать буду? — Что? — недоумённо переспросила она. — Это тупо, — сказал Димьо. — Тебе больно, мне неприятно. Зачем так делать? Скотство какое-то. Погоди, — встревожился он, — тебя что, прежние хозяева — без привязки?.. — Я даже не знаю, что такое привязка, — жалобно сказала Менеллинде. — Э-э-эх… — Димьо прижал её к себе крепче и поцеловал в макушку. — Будет тебе привязка, Маня, золотая, от Мастера Тиинко. — Я не знаю, что такое привязка! Димьо тихо засмеялся. — Короче, — сказал он. — Мужем твоим сделаюсь. «Время детей», всё как по вашему сюжету положено, чтобы ты сама хотела и тебе хорошо было. Сердце Менеллинде трепыхнулось в груди, как птица… Она обхватила ладонями его лицо и заглянула в глаза. Оказалось, в них всё-таки есть зрачки — узкие нити, чуть желтоватые, их можно было заметить в блестящей зелени глаз, если присмотреться вблизи и очень внимательно. Менеллинде глубоко вздохнула. — Димьо, — сказала она; мурашки пробежали по спине — она впервые назвала его так вслух, не подумав, что ему может не понравиться коверканье его имени. Но он только вопросительно поднял брови. — Димьо… — Что? Дрожа всем телом, она решилась и сказала: — Мне не нужна привязка. — Почему? А… не надо бояться, Тиинко хорошо сделает… — Мне не нужна привязка. Димьо замолчал. Дотронулся пальцем до её подбородка. Непрозрачные нечеловеческие глаза как будто заблестели чуть мягче. Менеллинде прижалась к нему и снова взяла его за рога. Жар охватил её, и дрожь её уже не была дрожью страха. — Как ты хочешь, Мань. Если передумаешь, не бойся, скажи, я пойму. Я знаю, у вас всё сложно с этим. А теперь ложись спать. Мне ещё дела надо делать, я пойду. Завтра проснёшься, а подружка твоя здесь здоровая, завтрак на столе, в окне солнышко и вообще всё хорошо. И я с тобой. Договорились? Менеллинде зажмурилась, чувствуя, что сейчас снова расплачется. Она смогла только беззвучно шевельнуть губами. Димьо поцеловал её осторожно и нежно и сказал: — Договорились. Джон посмотрел на стол. На столе возникла бутылка Гленморанжи и бокалы по числу гостей. Улыбнувшись, Сэтль посмотрела на бутылку. Бутылка отрастила ручки и ножки, изящными движениями откупорила себя и разлила. Имре протянул несколько щупалец и раздал бокалы гостям. —…и он просочился сквозь щели в конструкции, — продолжил свой рассказ Уичис. — Он существует в форме огромной кучи прозрачной слизи с плавающими в ней глазами. Штук пятьдесят глаз. Я привык к самым разным решениям внешнего облика, но воля ваша, а по-моему, это нездорово. — Да, — сказал Имре, — у человека явно что-то с головой, — и постучал себя щупальцем по виску. — Технически у него нет головы. — Вот именно. — Дисморфофобия обыкновенная, одна штука, — вздохнула Сэтль. — Но это вроде бы лечится, — сказал Джон. — Да кто ж нас лечить-то будет, — пробормотал Дима. Все загрустили. …Это выглядело как дружеская посиделка, но они не были друзьями. Они были — соратниками. Ждали Аладору, которого задержали дела. Ждали ещё нескольких человек, влиятельных и надёжных, давно известных как упрямые аболиционисты. Ждали гостя, которого обещала Сэтль и не рассказала, кто он. Но гость был очень важным. Дима не знал, зачем они позвали его. Неужели опасались, что он донесёт Адвайте? Хотели, чтобы он оказался замешан в деле и молчал? Это было бы обидно. С Адвайтой он не желал иметь ничего общего, считал её мерзкой сукой и боялся. Готов был даже открыто признать, что боится. Как и Уичису, Диме казались сомнительными методы Аладору, но по существу он был согласен на сто процентов. Адвайту нельзя было больше терпеть. Если Ерженко мог помочь, не ставя себя под удар, он готов был помочь. Но он не был готов рисковать. Адвайта могла прихлопнуть его как муху. Среди собравшихся он, пожалуй, был самым слабым… неприятно, но отрицать глупо. Какая от него польза? Или заговорщикам снова понадобился «человек из народа»? Зачем? «Наблюдаем, Дима, — посоветовал он сам себе голосом Уичиса, — наблюдаем». Мастера Тиинко, разумеется, не позвали — он был клиентом Адвайты. Тадиша Запольски тоже не позвали — как ростовщик он принимал в качестве залога всё, что угодно, в том числе людей-рабов. Неизвестно, догадалась ли Сэтль о том, чего добивался Имре. Поссорившимися они не выглядели. Впрочем, на аукционе никто никого не обманывал. Сэтль могла остановиться в любой момент. И она осталась довольна тем, как всё обернулось. Дима, признаться, только теперь поверил, что сокровища Сэтль для неё самой и её названого деда были только удобными в быту вещами, и Сэтль легко может достать новые. Время перевалило заполночь. Они сидели в одном из антикафе на Летучих Мостах, в приватном кабинете. Отсюда открывался потрясающий вид на море. Шумная Набережная в эту пору утихомиривалась, а волны начинали фосфоресцировать. Свечение поднималось вверх и окутывало дремлющие на рейде парусники. На суше просыпались огромные ночные бабочки; их крылья тоже струили сияние. Сэтль и Имре даже выключили собственную подсветку, чтобы полюбоваться пейзажем. Антикафе было не самым безопасным местом, если уж на то пошло: безопаснее всего было собраться вне Тортуги, создать отдельный пузырь реальности или использовать чью-нибудь суперструктуру. Уичис предлагал свою. Но Аладору не мог покинуть остров так, чтобы этого никто не заметил, а Аладору меньше всех хотел быть замеченным. Сэтль подплыла к окну и распахнула его. В комнату влетела огромная чайка. Она села на пол, встряхнулась и превратилась в девушку, очень похожую на Сэтль и тоже облачённую в белое, — только гостья стояла на ногах, а лицо её было прекрасно. Её знали на Тортуге как Листью. Она была вернейшей подругой и соратницей Аладору во всех делах. — Веньета скоро придёт, — поприветствовав всех, сказала она. Посреди комнаты возникла дверь, открылась и из двери шагнул Жоао Викки-Амарант. Настороженность, повисшая в воздухе с появлением Листьи, тут же рассеялась. Щупальце Имре и рука Уичиса похлопали Жоао по плечам. Тот рассмеялся. Вновь потекла дружеская беседа. Листья, улыбаясь, отступила в сторону, чтобы не смущать новых товарищей. — Жоао! — весело говорила Сэтль. — Викки, Викки! дивный Амарантэ. Скажи мне, есть ли в Мультивёрсе что-нибудь такое, на что ты мог бы обменять своего эльфа? Хозяин Загона напоказ поразмыслил. Чёрные глаза его искрились весельем. — Дай-ка подумать, Ангел… М-м-м… Нет. — Неужели? Почему ты так к нему привязан? — На этот вопрос есть два ответа: рациональный и эмоциональный. Они одинаково правдивы. Который тебе интереснее? — Оба! — Ладно, — змеиный язык Жоао лукаво выскользнул между губ и снова спрятался. — Этот эльф очень хорошо умеет дарить надежду. А когда душеформы в моей лавке обретают надежду, они намного лучше выглядят и дороже стоят. — Викки, Викки! Я дам тебе за него больше, чем он принесёт тебе прибыли за миллиард лет! — Знаю, Ангел! Но есть ещё эмоциональный аспект. — И? — Он мой друг, — Жоао развёл руками. — Друзей не продают. Все заговорили одновременно. Снова начинался вечный спор о том, можно ли установить человеческие отношения с разумными вещами, стоит ли это делать вообще и как к этому следует относиться. Даже Уичис захотел высказаться, хотя обычно воздерживался от дискуссий на подобные темы. Дима молчал: он смущался, понимая, что слишком тепло относится к своей недавней покупке, и опасался, что его осудят. К тому же… он не отличался чуткостью и проницательностью, но даже он видел, почему беседа так скоро стала такой оживлённой. Все были напряжены и никто не хотел этого показывать. Все в тревоге ждали Аладору — и неизвестного гостя Сэтль. Когда Аладору пришёл, разговор оборвался, как выключенный. Шестой Основатель снял шляпу и поклонился. По бриллиантам и золоту на его королевских одеждах пробегали волны мерцания, ясно заметные в сумраке кабинета. Листья подошла и встала рядом с Аладору; на её белое платье упали цветные отблески. — Благодарю вас! — сказал Основатель. — Я рад, что все вы присоединились к нам. Я знаю, что многие на Тортуге поддерживают нас… но молча. Ожидая, чем всё закончится. Так же было, когда Делнор Фреге вернулся на остров. Так же, к несчастью, будет всегда. Я понимаю это и не осуждаю. Но тем дороже для нас открытая поддержка. «Что за рыбий пафос, — подумал Уичис для Димы. — Раньше он таким не был». — Итак, Сэтль, — продолжил Веньета, — теперь мы ждём только твоего гостя. — Да, — сказала Сэтль, — да. Гарри, пожалуйста. В комнату вошёл Гарри Гэмбдон. На него уставились — так, как только и могло собрание влиятельных аболиционистов уставиться на работорговца средней руки. Все молчали. Уичис даже отступил на полшага: всё, связанное с работорговлей, вызывало у него физическое омерзение. Глаза Имре широко раскрылись, а щупальца подобрались. Жоао нахмурился. Листья выпрямилась и вскинула подбородок, брезгливо поджав губы. Веньета не скрывал изумления. Только Ангел Сэтль смотрела на Гэмбдона с состраданием. Гэмбдон криво усмехнулся и опустил глаза. — Что? — наконец пробормотал Аладору. — Честно говоря… — Все удивлены, — кивнула Сэтль. — Мы знали, что так будет. Гарри, пожалуйста, расскажи им. Я прошу вас выслушать. — Ради тебя, Ангел, — сказал Основатель. Гэмбдон коротко пожал плечами. Он не поднимал головы. — Что здесь рассказывать… Я работаю на Адвайту почти двести лет. Это дерьмовая работа. Никто не должен такого делать. Я не хочу, чтобы это продолжалось. Всё. — Боюсь, что не всё, — Листья покачала головой. — Сэтль… надеюсь, ты объяснишь. «Почему мы должны ему доверять? — единая мысль множества разумов переплелась сама с собой, и нельзя было различить, кто первым это подумал. — Зачем он здесь?» — Я знаю Гарри очень, очень давно, — послушно ответила Сэтль. Свет её лица стал печальным. — Я полностью ему доверяю. У него… много недостатков, но он никогда не предаст. Он доказал это… ещё когда я сидела в коляске. Я прошу верить ему, как мне. Выражение лица Листьи изменилось. Сэтль убедила её — но только её. — Он будет нам полезен? — осторожно спросил Уичис. — Необходим, — сказала Сэтль. — Как я понял, — сказал Веньета, — вы составили план? Сэтль кивнула. Вздохнула, выждала немного. Все смотрели на неё, избегая смотреть на Гэмбдона. — Если Адвайта нападёт на меня, — начала Сэтль, — меня спасут. Проблема в том, чтобы заставить её напасть. Некоторым кажется, что Адвайта — это нечто вроде слепой стихии. Чистое зло. Но она умный человек, очень умный. Она легко раскроет простой обман. А второго шанса у нас не будет. «Она права», — мелькнула ещё одна общая мысль. — Я… недостаточно слаба, — сказала Сэтль. — Меня слишком трудно представить жертвой. Гарри не смог бы взять меня в плен. Почти никто из работорговцев Тортуги со мной не совладает чисто физически. Разве что Иока Ле. «Иока не станет стрелять себе в ногу, — подумал Дима. — И никто не станет! Сэтль скромничает. Не говорит о том, что здесь её ещё и любят. Может, любят не все. Но… да. Нет на Тортуге таких тупых бегемотов, которые сначала решат покуситься на Ангела, а потом сумеют с Ангелом справиться». — Иока не будет с нами сотрудничать, — подтвердила Сэтль. — Нечего и говорить. Нужна другая схема. — И ты придумала её, — сказал Аладору. — Гарри придумал. Взгляды наконец обратились к Гэмбдону. — У Адвайты есть рабочие планы, — сказал тот, — и она ненавидит, когда они срываются. Есть очередь клиентов, планы загрузки дата-центра. Есть план на поставку «батареек». Когда её подрядчикам мешают работать, Адвайта приходит в бешенство. — Мы с Гарри изобразим конфликт, — сказала Сэтль. — Несколько раз я «отберу» у него пойманных людей. Гарри начнёт жаловаться, что я ему мешаю. Он один из ведущих поставщиков, его нельзя будет заменить быстро, планы Адвайты сорвутся. Она захочет устранить помеху. Повисло молчание. — Это очень опасно, — сказал Жоао. — Это граничит с самоубийством, — тихо сказал Аладору. — Она может обвинить во всём Гэмбдона, и тогда… — Я знаю, — сказал работорговец. — Я готов пойти на это. — Про планы, — заметил внезапно Имре, — это чистая правда. Я… точнее, не я, а профсоюз… К нам приходил один из её поставщиков, нанимать мастера глубин. Он был по уши в долгах и в диком ужасе. Он сорвал поставку. Ему нужно было срочно ловить новых «батареек», а безопасные месторождения истощились. Адвайта пообещала засунуть вместо «батарейки» его самого. И он был уверен, что это не пустая угроза. Гэмбдон покривил рот. — Она всем так говорит. Она действительно так делала. Пару раз. Давно. С тех пор её слишком боятся и выкручиваются как могут. — Как ты в это влип? — не сдержалась Листья. — Это долгая история. И я не хочу её рассказывать. — Сейчас это неважно, — сказала Сэтль. — Я прошу прощения, — сказал Уичис, — но выходит, что мистер Гэмбдон собирается рискнуть жизнью — и очень, очень дерьмовой смертью, — просто потому, что пару веков выполнял не самую этичную работу. Это… малоубедительно. Гэмбдон поднял голову. Они с Сэтль переглянулись. — Всё несколько сложнее, — сказал Гэмбдон. Сэтль тяжело вздохнула. Она проплыла к распахнутому окну и закрыла его. В этом не было надобности, изоляцию приватного кабинета обеспечивали отнюдь не стекло и стены. Сэтль просто нервничала и подбирала слова. И ей хотелось хоть на миг отвернуться от внимательных слушателей. — На самом деле Гарри уже один раз сорвал поставку, — созналась она, вернувшись. — По моей просьбе. Он привёз Адвайте четверых вместо пятерых, потому что я умоляла его… отпустить человека, который был мне очень дорог. Я готова была заплатить, вы знаете, что я могу заплатить, но было уже слишком поздно идти на Каменный рынок… Гарри сорвал поставку. Теперь перед ним стоит выбор: выслуживаться перед Адвайтой, пытаясь снова завоевать её доверие, или освободиться от неё. А избавить от неё может только Высокое Начальство, которое её убьёт. Потому что двести лет Гарри был очень хорошим поставщиком, а Адвайта не отпускает ценных сотрудников… живыми. Веньета и Листья переглянулись. Они не транслировали свои мысли, но и не закрывали их. К ним невольно прислушались все — и все согласились. «В Море Вероятностей случаются подобные совпадения, — думал Основатель. — Я обратился к Сэтль со своим безумным планом именно тогда, когда она искала способ выручить друга. Что ж… Море ничего не гарантирует. Но это совпадение может означать, что нас ждёт успех». — И всё же я добавлю ещё кое-что, — сказал Уичис. — Подобный риск должен вознаграждаться. Гэмбдон ответил новой кривой усмешкой. — Я останусь жив и свободен. Возможно. Какая тут ещё может быть награда? — Нет-нет, Гарри, — Сэтль подплыла ближе и положила руки ему на плечи. — Он прав. Что я могу сделать для тебя? — Что мы можем сделать для тебя, — поправил Аладору. Усмешка Гэмбдона стала болезненной. — Мне не нужна плата. — Мы понимаем. И всё же. Он закрыл глаза. — Ладно! — и вдруг лицо его просветлело. — Если это закончится… хорошо, и я всё ещё буду жив… Сэтль, подаришь мне одну из своих игрушек. Самую дорогую. Сэтль засмеялась и обняла его. — Да, Гарри. Я приберегу его для тебя. — В чём заключаются наши роли? — спросил Жоао после долгой паузы. Аладору усмехнулся несколько жёстче, чем обычно. — Тортуга любит Ангела Сэтль, — сказал он, — и Адвайта знает это. Сэтль права, она очень умный человек. Если бы всё, задуманное нами, происходило на самом деле, — существовала бы вероятность, что я, или Листья, или Основатель Эрмундо придут к Сэтль на выручку. Очень… весомая вероятность. — И не только вы, — заметил Имре. — Я знаю людей, которые бросились бы собирать ополчение, — сказал Уичис. — Они рассчитывали бы на помощь Основателей… и Основатели, конечно, возглавили бы их. Сэтль смущённо опустила глаза. — Это заслуженная популярность, — улыбнулась Листья. — Но сейчас нам необходимо создать впечатление, что этого не будет, — продолжил Веньета. — Что Ангел утратила… любовь народную. С Эрмундо мы уже обсудили это. Мои люди готовы поддержать легенду. Но также необходимы те, кто не является «моими людьми». Те, кто не знает меня, — он коротко взглянул на Жоао и Диму, — и те, кто меня недолюбливает. Уичис попытался допить виски из пустого бокала. — Я на твоей стороне, — сказал Имре, — и я знаю многих, кто с радостью отправляется на охоту за людьми. И многих клиентов Адвайты. — Да. Тортуга живёт слухами. Полагаю… все здесь умеют распускать слухи. — На аукционе, — подхватил мысль Жоао, — Ангел выглядела… слегка одержимой. Полагаю, стартовать нужно с этого. Одно безумное желание следует за другим, а немного безумия есть в каждом из нас. Одни скитальцы улыбнулись едва заметно, другие так же незаметно кивнули… Промелькнула секунда молчания, и Дима наконец решился заговорить. — Я собираюсь запускать свой бизнес, — сказал он. Собственный голос прозвучал будто со стороны, он был чужим и очень глупым. И начало заготовленной речи тоже оказалось невероятно глупым. Дима осёкся и закашлялся. Он долго подбирал слова и намеревался сказать очень важные вещи, а вместо этого встрял ни с того ни с сего со своим бизнесом… Но Аладору, Сэтль и Уичис посмотрели на него с одобрением и вниманием, и он осмелел: — Никто не удивится, что я всюду хожу и разговариваю со всеми, — продолжал он. — И все будут спрашивать меня об аукционе Кваренданы. Там было шумно. Много всего случилось, смешного и интересного. А я приложил руку к организации. Будет правильно, если о безумии Сэтль первым заговорю я. Потому что для меня это будет просто один из коллекции анекдотов. Никто ничего не заподозрит. Дима перевёл дыхание. Сердце колотилось в горле. Он надеялся, что хотя бы выглядит… как кто-то, кто умеет держать себя в руках. — Если первым заговорит Имре, — сказал он, — это будет… как мелочная месть. А это вообще на Имре не похоже. Джон не любит болтать и не хочет порочить репутацию леди, или как там это называется. Охотник и мастер глубин улыбнулись одинаковыми улыбками. — А люди Аладору вообще на аукционе не были, им тем более нет причины начинать, — Дима снова откашлялся. Очень хотелось пить, но он стеснялся достать себе воду. — Поэтому… начну я, — неловко закончил он, решил, что не закончил, и прибавил ещё нелепей и косноязычней: — Я… ну… чего уж… не боец. Я не смогу помочь, если, там… драка. Но треплом я умею и побуду. Теперь улыбались Веньета и Листья. — И очень недурным треплом, позволю себе заметить, — сказала Листья. — Искреннюю и негладкую речь имитируешь мастерски. Дима отнюдь не был уверен, что он её имитировал; возможно, Листья просто дала ему шанс сохранить лицо. Но он подхватил идею и улыбнулся: — Вы же меня для этого позвали, правда? Так вот: с вас поддержка моего бизнеса. Аладору расхохотался от души. — Честное слово, не знаю, что я мог бы сделать, — сказал Основатель. — Я обеспечиваю Тортуге общее пространство-время, а не правлю государством. Но я подумаю. Имре поднял одно из щупалец. — Тортугой правят профсоюзы, — заметил он, тоже смеясь. — Так что, видимо, правителей здесь представляю я. Я тоже подумаю. — Ладно, — сказал Уичис, — если до сих пор я был самым бесполезным человеком, то сейчас я обещаю Ерженко эксклюзивный контракт… на какое-то время. — Чёрт! — не удержался Дима. — Это ж моя мечта! Развеселились все, даже угрюмый Гэмбдон улыбнулся. — Что ж, — заключил Веньета, — безопасный этап нашего плана закончился на редкость хорошо — ещё одним удачным совпадением. Если и дальше всё пойдёт так же… Пусть дальше всё идёт так же! За это надо выпить. Бутылка виски, уснувшая на столе, проснулась и сделала книксен. Эпилог «Заплести пространство-время косичкой и завязать бантиком», — назывались такие вещи на жаргоне отдела разработки. И это было ругательством. Многие считали, что использование мультивремени в рабочих проектах нужно кодифицировать и ограничить на уровне Лабораторий. Свободное обращение с многопоточным временем позволяло создавать невероятно красивые и стройные — в теории — системы, но для рядовых программистов они означали только головную боль. Он полагал, что любовь к мультивремени чем-то напоминает любовь к музыке. Кто-то искренне наслаждается операми и симфониями, а кто-то считает, что истинная музыка только та, которую можно спеть под гитару… Впрочем, нет, справедливей другое сравнение. Кто-то рождается с музыкальным слухом, и если начинает учиться, то ему многое кажется простым и очевидным. А кто-то вынужден бесконечно зубрить и упражняться, если хочет достичь хотя бы начального уровня. Это не был рабочий проект. Теперь это был его личный проект, и он мог использовать тайм-схемы самой головокружительной сложности. …Признаться, ничего особенно сложного он в них не видел. В рабочих проектах приходилось давать поправку на реальные возможности команды. А здесь… здесь он мог создать по-настоящему красивое «тогда-сейчас» и ни с кем из-за него не ругаться. Фрагмент пространства-времени не был извлечён из контекста, не был продублирован или отражён. Темпоральный рельс просто выгнулся и навис сам над собой, как волна над берегом. Это не нарушало общей логики кластера, потому что кластер вообще допускал очень сложные операции со временем. Местами того уровня сложности, который новому владельцу пока был не под силу. Это восхищало его — и немного смешило, потому что когда задачи программистам ставил Непревзойдённый, никто не осмеливался с Ним ругаться. В магистральном потоке времени фрагмент тоже существовал, но в иных координатах — как древние руины, погребённые под чудовищной толщей воды. В «тогда-сейчас» аллея старого сада, мощёная белым мрамором, была цветущей и свежей. Чуть дальше деревья расступались. Изящная балюстрада отгораживала крутой скальный обрыв. Когда-то под ним струились речные воды; теперь — плескались морские. Он остановился над обрывом. Он видел оба основных плана реальности одновременно, и это вплеталось в элемент «сейчас» ноткой восхитительной иронии. В «тогда» обитатели второго плана опасались и презирали его. В «сейчас» те же самые существа едва осмеливались мечтать о его благосклонном взгляде. Готовы были стелиться ему под ноги и лизать руки… — Ну что ты такое делаешь? — проворчал Король, потому что ему облизывали ухо. — Почему ты в человеческом облике так не делаешь, а? Не оглядываясь, он запустил пальцы в густую шерсть. Почесал волка за ухом, потом ухватил за шерсть покрепче и поцеловал его в морду. Волк попытался отодвинуться и издал недовольный звук, похожий на мяуканье. Король тихо засмеялся. Зверь был настолько огромен, что мог положить голову Королю на плечо, не поднимаясь на задние лапы. Его угольно-чёрную шерсть посеребрила седина, и он прихрамывал на переднюю лапу, на которой не хватало пальцев. Король уже несколько раз просил разрешения исцелить руку, но ему до сих пор не решились довериться настолько… Под роскошным мохнатым воротником на волчьем горле скрывался длинный и широкий рваный шрам от собачьих клыков; поэтому волку нельзя было гладить и чесать шею. Он терпел, конечно, но нервничал и замирал, даже зажмуривался порой. Зато можно было держать его за уши сколь угодно крепко. Чем и воспользовался хозяин, чтобы продолжать ласки. Поначалу волк довольно убедительно делал вид, что сносит их безропотно только от безысходности. Потом он начал подставляться, всё охотнее и послушнее, и наконец ответил, лизнув Короля в лицо. — А теперь то же самое в человеческом облике, пожалуйста, — весело сказал Король. Выслушал ответ, вздохнул. Попросил ещё раз, не рассчитывая на согласие: — Может, всё-таки оборотишься? Я себя уже немного странно чувствую, целуясь с волком. Волк тоже вздохнул. Сел и посмотрел в сторону. Король протянул руку, нежно и осторожно погладил седую морду. Руку тоже лизнули — не глядя. — Неправда, — сказал Король, — не настолько я страшный. Он порывисто обнял зверя, заставил обернуться, заглянул ему в глаза. — Не надо бояться. Я не хочу, чтобы ты меня боялся. Что мне сделать, чтобы ты меня не боялся? Волк снова отвернулся. Пригнул голову, прижал уши, коснулся мордой хозяйского плеча. — Позже, так позже, — согласился Король с долей грусти. — Я готов ждать. Буду ждать, сколько потребуется. Он подался ближе и прижался щекой к щеке зверя. Взял волка за ухо. Понизив голос, пару минут он шептал что-то почти бессмысленное и очень нежное. Волк поскуливал, отводил морду и пытался по-собачьи вилять хвостом. Наконец он опрокинулся на спину и подставил брюхо. Король опустился на колени рядом с ним. Осторожно положил ладонь волку на грудь. Медленно огладил, расчёсывая пальцами шерсть, сдвинул руку чуть ниже, к животу. Волк изогнулся дугой, ткнувшись мордой ему в колени. — Ты доиграешься, — сказал Король ласково, — я тоже в кого-нибудь превращусь. Например, в льва. Да, точно. В огромного золотого льва. Это будет по-королевски. Волк искоса посмотрел на него и что-то сказал. — Что? — переспросил Король и долго смеялся. — Да, — согласился он наконец, улыбаясь во весь рот. — Да, я буду мурлыкать. Он наклонился и поцеловал волка в нос. Волк чихнул. Отфыркиваясь, он облизал морду, потом — лицо Короля. — Я бы очень хотел делать это в человеческом облике, — уведомил Король. — Но если можно только так — значит, так. — Он прищурился, продолжая играть с послушным звериным телом. — Возьму тебя зубами за холку… и буду мурлыкать… и мурлыкать, и мурлыкать… Воздух дрогнул. Король выпрямился и обернулся. Волк мгновенно оказался на четырёх лапах. Шерсть его вздыбилась, он прижал уши и слегка оскалился — без угрозы, больше от раздражения, что их прервали в такой интимный момент. Король погладил его по голове и встал. В стороне, над тропинкой, уводящей вглубь сада, под тенью цветущих ветвей висело зеркало без рамы. Оно стало глубже, яснее, сверкнуло, отразив солнечный луч, потом задрожало — и исчезло. Вместо зеркала осталось нечто вроде отверстия с рваными краями: врата в неведомое. По ту сторону врат, казалось, светило такое же солнце и распахивалось такое же высокое небо. — Это Нихкиту Рогатый, — сказал Фаразон. — И если он лезет без предупреждения, значит, на то есть причина. А если нет, то я его просто убью и кровь выпью. Ты можешь остаться или уйти, как хочешь. Волк с досадой мотнул головой. Секунду поразмыслив, он шагнул в сторону, приподнялся на задние лапы — и оборотился гигантской летучей мышью. Взлетел молча. Ветер от взмаха огромного крыла растрепал Королю волосы. Летучая мышь умчалась. Вздохнув, Король встал у балюстрады, делая вид, что любуется морской далью — или в самом деле любуясь. В дырку над тропинкой просунулась голова. Потом вылез остальной Нихкиту — человек и программист Лабораторий, довольно жуткое десятифутовое отродье с копытами и рогами. — Нихкиту! — сказал Фаразон. — Прими, пожалуйста, какой-нибудь конвенциональный облик. Чудище скорчило недовольную рожу. Но послушно встряхнулось всем телом и превратилось в красивого высокого юношу, одетого как записной щёголь из старого Арминалэта. Теперь Нихкиту чем-то напоминал Нимрузира в юности. — Вот! Так гораздо лучше, — одобрил Король, не оборачиваясь. — Скука! — весело сказал Нихкиту. Он вприпрыжку подбежал к Фаразону и уселся рядом на широкую балку балюстрады, болтая ногами. — Только кусочек? — сказал он. — Я думал, ты его уже целиком поднял. В смысле, остров из моря. Фаразон покачал головой. — Я ещё не решил, что делать. Кто-то ушёл в реинкарнации, кто-то так и остался в Мандосе. И ещё мои люди в Пещерах Забытых, они даже не мертвы. С ними тоже надо что-то делать, как минимум — что-то им объяснять. Ничего внятного я так и не смог придумать, и здесь Ворона мне не поможет. Ей-ей, проще «заплести время косичкой и завязать бантиком», как вы говорите, чем придумать кусок сюжета там, где его не должно было быть… И это даже не весь список проблем. — Вижу! — сказал Нихкиту. — Поэтому я не знаю, с чего начать. Не хочется на тебя взваливать ещё больше. Но придётся. — Я догадался, что у тебя есть очень веская причина вломиться ко мне домой, когда я занят. Нихкиту улыбнулся. — Между прочим, на нас смотрят твои подданные из «тогда». Увидели летучего мыша и решили проверить, не съели ли тебя наконец. Теперь гадают, кто я, и с чего это я такой наглый и бесстрашный. Уже придумали, что я твой побочный сын. Фаразон обречённо прикрыл глаза ладонью. — Кстати о подданных, — заметил он. — Не забывай, что я король. — Да неужели? — И это не никнейм. И не логин в системе. — А ведь и правда! — Нихкиту захихикал. Он спрыгнул с перил, проскакал в сторону, изобразил нелепую пародию на придворный поклон, воскликнув: «Вашество!» — и покатился со смеху так, что ему пришлось сесть на край клумбы. — Извини! — простонал он, держась за живот. — Ничего плохого не!.. просто очень смешно! Фаразон скрестил руки на груди и сам присел на балюстраду, чуть улыбаясь. «Нихкиту, — подумал он, — отдышись и… сознавайся уже, зачем пришёл». Тот умолк, как будто успокоившись, и внимательно посмотрел на Фаразона. — Слушай, Вашество, — сказал он. — Давай ты первый сознаешься. Что случилось? — У меня? Ничего не случилось, Рогатый. Всё в порядке. — Да ну тебя! Вашество, я ж тебя тыщу лет знаю. Когда у тебя всё в порядке, ты идёшь гулять с Восьмиглазой. А если ты идёшь гладить Саурона, значит, что-то случилось. — Слышал? — спросил Фаразон, скосив глаза в сторону. — А ты ещё спрашивал, зачем ты мне нужен. — Итак, — Нихкиту посерьёзнел. — Что произошло? Я не то что бы настаиваю, но вдруг моя новость с этим тоже связана?.. — Вряд ли, — Король уставился себе под ноги. — Это личное. Почти… семейное. — Неожиданно. — Ещё бы. В общем, как говорят, каждый день человек должен узнавать что-то новое. Сегодня я узнал, что у нас в подвале есть райские планеты. — Их там штук семь, — сказал Нихкиту. — Ты не знал? — Я даже не знал, что у нас есть подвал! — рявкнул Фаразон и восстановил самообладание так же быстро и внезапно, как вышел из себя. — Ладно. Ладно. Лаборатории — прекрасное место. Я люблю Лаборатории. — А, — сказал Нихкиту, — ну да. Понимаешь, есть такие… личности, люди и не люди, с которыми непонятно что делать. Они… как детские рисунки. Вроде бы и не нужны низачем, а выбросить жалко. Имеют, так сказать, ностальгическую ценность. А проекты давно закрыты. Куда их девать? Вот придумали райские планеты. Там хорошо. Там, правда, ничего не происходит, но они и рады. Они при жизни обычно задолбались очень от происходящего. Живут себе тихо. Нам не жалко. В наш подвал не то что планету — галактику можно засунуть и никто не заметит. Фаразон тяжело вздохнул. — Я в курсе, Нихкиту. Теперь я более чем в курсе. Нихкиту заморгал. — Считай, что я насторожился и заподозрил худшее, — сообщил он. — И правильно. Потому что, как оказалось, некоторое… относительно небольшое время назад… мой досточтимый предок Берен, сын Барахира, с одной из этих планет… сбежал. — Погоди, — сказал ошеломлённый Нихкиту. — Как он мог оттуда сбежать, если у него нет предельной воли? — Либо кто-то помог, либо… прорезалась, наконец. — А Лютиэн? — Она ничего не знает. Она в шоке. С ней там сейчас Ирмо и Эстэ. То есть Лори и Эстесс, но в прежних ролях. — Ты их попросил? — Нет. Йарса. Нихкиту нахмурился и крепко задумался — настолько, что забыл о внешности, и из-под шапки золотых кудрей полезли свеженькие, бархатные оленьи панты. — Нихкиту! — прикрикнул Фаразон и щёлкнул пальцами. По рогам программиста ударила лёгкая молния. — Ай! Что сразу молнией-то? — Держи себя в руках. Очень тебя прошу. — Ладно, ладно. Извини, — и Нихкиту мгновенно забыл про обиду: — Слушай, Вашество! Но не мог же он в самом деле бросить Лютиэн. Он к ней вернётся. — Если сумеет! — Фаразон выругался сквозь зубы. — Я прекрасно понимаю чувства человека, который несколько тысяч лет просидел в подвале, пусть даже на райской планете в обществе любимой жены. Но, как метко выразился Аса Координатор, за Гранью Мира нам никто ничего не гарантирует. Он мог угодить в шторм. Он мог попасть к работорговцам. Его может прямо сейчас доедать Адвайта. — Ну, Адвайта… — неопределённо пробормотал Нихкиту. — Кстати, куда ушёл Турин Турамбар, так никто и не знает. Вполне возможно, его давно съели. Я предупредил Веньету, но людей Веньеты — не больше, чем наших оперативников, а Мультивёрс бесконечен. Король снова выругался, сел наземь и откинулся спиной на столбики балюстрады. Сплёл пальцы, уставился на них. — И понимаешь, Рогатый, всем наплевать. Кроме меня. И Йарсы. Но Йарса не человек, он не свободен, и его сила — это не его сила. А меня уже не хватает на все те задачи, которые на меня вешают. Я же знаю, вы там думаете, что я спускаюсь в Арду «для приятных игр», — он мрачновато усмехнулся. — Я сюда прихожу, чтобы воплотиться, упасть и лежать! — Ага, — сказал Нихкиту. Он о чём-то очень сосредоточенно размышлял. Из его рта вылетел полуметровый язык, поймал поблизости бабочку и втянулся в рот. — Нихкиту! — Извини! — Ещё одна такая выходка — и я тебя выгоню. Я не шучу. — Да что я такого сделал-то? — Не жри моих бабочек, — проворчал Король. Нихкиту фыркнул. Откинул голову, распахнул челюсти — чуть шире, чем позволила бы человеческая анатомия. Нижние клыки вытянулись наружу, длиной в палец. Невредимая бабочка выползла на один из них, двинула крыльями, обсыхая, и спокойно улетела. Зубы Нихкиту вернулись к человеческому размеру и форме, рот закрылся и улыбнулся. Король проверил: нет, всё-таки программист следил за свидетелями. Те вовремя вернулись к обсуждению какой-то древней интриги с участием Ар-Зимрафэль и отвели взгляды, а теперь и вовсе удалились по своим делам. — И вот таких придурков там — пятьсот человек! — сообщил Фаразон, показывая на Нихкиту пальцем. — Почему Ллеулис решил, что я смогу руководить пятью сотнями таких, как он? Я с ним одним-то еле справляюсь. — А-а-а! — сказал Нихкиту, — вот оно что. Тебе опять заламывают руки и волокут в заместители начальника отдела? — Очень точная формулировка, — Фаразон посмотрел в сторону. — Иной раз думаю, может, зря я всё это затеял? Помер бы как человек. Лежал бы сейчас в склепе. Тихонечко. Нихкиту засмеялся. Сейчас это и вправду звучало как смех любящего сына перед старым отцом, раздосадованным из-за мелочей. Формально Нихкиту был старше на несколько тысяч лет, хотя разрыв стремительно сокращался из-за любви Фаразона к сложным тайм-схемам и необходимости постоянно оставаться мультиплицированным. Но программист вполне осознанно принял когда-то решение остановить свой психологический возраст. Запретить такое никто не мог… Теперь Фаразон понимал, что решение это было намного мудрее и дальновиднее, чем казалось. Нихкиту не просто оставался инфантильным. Нихкиту обезопасил себя от ненужного карьерного роста и с ним — от бесконечных забот и ужасающей меры ответственности. Программист наклонил голову к плечу. — Тебе как ответить, всерьёз или как обычно? — уточнил он. — Давай дважды. — Если всерьёз, то не выгорело бы у тебя полежать спокойно, — сказал Нихкиту. — Ни в склепе, ни в Пещерах Забытых. Пределочка, как мы знаем, очень прочная штука. И даже чуть-чуть недотянутая, она уже очень прочная. Нимрузир облажался не потому, что где-то случайно сделал один неверный шаг. Он облажался потому, что очень сильно хотел облажаться. Он всю прочность своей недотянутой пределочки употребил на то, чтобы её же самую уничтожить. Сказав это, Нихкиту зябко передёрнул плечами. — Жуть, — закончил он. — Чего только люди с собой не делают… — А если «как обычно»? — поинтересовался Фаразон. Нихкиту улыбнулся в несвойственной ему манере — длинно и хищно. — Представь, что случилось бы, если бы Истинным Наследником действительно стал Нимрузир. Представь, что все твои верные, все, кто тебе дорог, отданы на его волю… Ты сейчас бьёшь себя по рукам, чтобы ничего не трогать, ничего не менять. Удержался бы он от искушения уничтожить зло, очистить мир и запустить Арду Энвиньянта? Он замолчал, улыбнулся снова и только позволил своим глазам отразить стальной блеск, на миг возникший в глазах Короля-тимлида. — Коварный ты, Нихкиту. И провокатор. — Есть немного. Несколько минут оба молчали. Светило солнце, благоухали цветы, ветер шелестел листвой. В небе над Эленной кружил орёл-свидетель… по-прежнему свидетель. Покидая роль Манве, Аса Координатор передал Эонве все силы и права, какие мог передать без угрозы для жизни майа. Собственно, так поступили все. И эльфы Валинора ничего не знали о смене Хозяина, потому что Обители Валар функционировали так же, как прежде. Майар строго хранили тайну… и надеялись, что однажды Второй Хозяин «отвергнет подлое коварство Саурона и примет искреннюю любовь и преданность народов Света». Это было настолько смешно, что Фаразон не мог на них сердиться. Бывшие владыки этих созданий по-прежнему любили их и стремились уберечь. Кажется, даже не Йарса сказал это? «Кто будет обижать маленьких, тот может попрощаться со своими бэкапами. Со всеми своими бэкапами». Угроза вызывала улыбку. Креатуры Непревзойдённого беспрекословно подчинялись только своему автору. И его Единственной, конечно; но даже ей — уже только по доброй воле. Возможно, стоило бы и разгневаться, но не хотелось… Они были прекрасны. В глазах Фаразона все они были прекрасны вдвойне: как часть родного ему мира и как творения величайшего художника человечества. Даже сейчас ему не до конца открывалась вся красота решений Ящера, и он знал, что позже поймёт больше. Да, Творец оказался изрядным циником и вынуждал его сполна расплачиваться за подаренные ключи. Но… подарок стоил того. Он стоил всего. …Истинный Наследник, Второй Хозяин, бывший Король Людей, будущий заместитель начальника отдела разработки вздохнул и сказал: — Ладно, Нихкиту. Поговорили. Теперь сознавайся, зачем пришёл. Нихкиту не заставил уговаривать себя снова. — Начну издалека, — сказал он, — без этого непонятно будет. В общем, Ангел Сэтль, названая внучка нашего дорогого директора каким-то образом умудрилась подраться с Адвайтой. И наш дорогой директор кинулся её спасать. Но Адвайта — очень крупное животное. С налёту даже он с ней не справился. Тогда Ворона кинулась спасать уже его самого. А чего хочет Ворона, того хочет Мультивёрс! И теперь архитекторы там все, вместе с начальниками отделов и главным инженером. Разворачиваются. Принято решение Адвайту всё-таки того… насовсем и навсегда, без шанса восстановиться. — К этому шло, — заметил Король. Он не был удивлён. — И? Нихкиту захихикал. — Ящер очень злится, — сообщил он. — Он считает, что это лишнее беспокойство и зряшная трата времени. Но Ворона его заставила. — Да, она может. — Она сказала: «Андрей в опасности! Я должна быть там». И ушла. Он сказал: «Угроза Адвайты сильно переоценена. Ни для Андрея, ни, тем более, для тебя она никакой опасности не представля…» — замолчал и ещё секунд пять сидел неподвижно. А потом… Потом Нихкиту с помощью одной только оживлённой пантомимы, без использования визуальных иллюзий умудрился изобразить стартующую межконтинентальную баллистическую ракету, причём стартующую в ужасном гневе. — Да, — философски сказал Король, — он может. Нихкиту тяжело перевёл дух и утёр пот со лба. — Итак, — продолжал он, снова усевшись на край клумбы, — они там все. Но Адвайта — очень, очень крупное животное. Даже общими усилиями всех главных людей Лабораторий… полноценное убийство Адвайты займёт несколько недель. Скорей, даже больше. Несколько месяцев. Год. — Само по себе решение устранить Адвайту — это хорошая новость, — сказал Фаразон. — Но ты к чему-то другому клонишь. Давай-ка ближе к делу. Нихкиту скорчил рожу. — А ты ещё не догадался? — Нет. — Тебя они не позвали. — Да, меня не позвали. — Догадываешься, почему? — Очевидно, я недостаточно крупное животное, — предположил Фаразон. — Буду путаться у них под ногами. — Нет, — мрачно ответил Нихкиту. Король нахмурился. — Рогатый, сознавайся. Нихкиту посмотрел вверх, вниз, потом глаза его разъехались и посмотрели одновременно вправо и влево. Он шумно выдохнул и запустил пальцы в пышную шевелюру. — Нихкиту, не молчи! — Ну… — Нихкиту, от того, что ты мямлишь, ничего не изменится. — Да знаю, знаю… в общем, ладно… в общем… — Нихкиту набрал в грудь воздуху и бухнул: — Они собираются оставить тебя за главного! Промелькнуло мгновение тишины. Море плескалось под обрывом. Над цветами порхала беспечная бабочка. — Что? — упавшим голосом сказал Король. — И.о. директора. — Что?! — Фаразон явственно побледнел. Нихкиту молча кивнул. Теперь он был очень серьёзен. — Рогатый. Пожалуйста. Скажи, что это была шутка. Очень плохая шутка. Так же молча Нихкиту покачал головой. — Я не вытяну, — сказал Фаразон. — А они думают, что вытянешь. — Я физически не удержу! — А они считают, что удержишь. — Меня же съедят. — Ну, целиком не съедят, ты всё-таки крупное животное. Но понадкусывают. — Нет, нет, нет! — Король вскочил на ноги. — Я не согласен. Не могу. Не хочу! — Они вот что говорили, — сказал Нихкиту хмуро: — «В Лабораториях достаточно людей, обладающих знаниями и силой. Единицы из них способны руководить хотя бы кем-нибудь. А у него есть опыт руководства миллионами». Так что, боюсь… они уже приняли решение. — А Эдрие? — с надеждой спросил Фаразон. — У неё опыта больше! Она, наконец, из техногенного мира… — Когда человек завязывает время бантиком, — заметил Нихкиту, — всем уже наплевать, из какого он мира. Восьмиглазая будет с тобой. Если что, поможет… Это всё, что я знаю. Фаразон застонал и взялся за голову. — Да, — обречённо заключил он спустя минуту, — надо было умирать вовремя.Часть 1
26 мая 2020 г. в 00:57