***
Сон.
Он, надевая терновый венок, ступает раскалённым углем навстречу бесу. — Красив ли? Хорош собою? — сквозь зубы шепчет он, будто заговор. Бес ухмыляется, ах, как же ему, видимо, нравится глядеть на измученное лицо Петра. Каждая мышца дрожит от напряжения, но назад — уже слишком поздно, а вперёд — слишком больно. Терновые ветви впились в кожу, а под ногами лишь уголь и кровь.Явь
Он просыпается на мокрых от пота простынях. «Вот чёрт» — проносится в голове. За окном ещё не слышно петухов, но первые лучи света упорно отвоевывают територию у мрака. Босой, он вдруг осознает, что ступает по росе, будто смывая со ступней грязь ночного видения. Это ведь не для себя же. Всё во благо революции, он знает. И в неравном бою между чувствами и идеей должна победить последняя.***
«Я ведь серьезно к Вашим уcлугам, Вы понимаете это?» Впрочем, каждый его шаг и сказанная фраза — лишь провокация. Цель есть, а средства не важны. Наступит время и он забудет их всех. Уедет, оставив позади, будто вырванную страницу, эту дьявольски прелестную улыбку, все детали, что кажутся такими чертовски красивыми он смешает с грязью. — К чему Вам эти перчатки, Петр Степанович? Лишь бы скрыть свою тягу к уничижению. Когда в полумраке сам себе же наносит увечья. Это лишь маленькая прихоть, напоминающяя, чего он стоит. Таких как он сотни по всей стране. В Петербурге, Москве, Одессе — не составит труда сыскать кого-нибудь тою же мерою помешанного. Человека, с желанием самоутвердиться, уверить себя самого в своей нужности, причастности к великому делу. Петра отличает лишь осознание своей ничтожности перед громадным механизмом революции, ведь стоит лишь надавить на нужный рычаг человеческих соблазнов и общество погрузится в хаос. Раскалённым острием ножа оставляет очередной след на фарфоровой коже. Один из многих, как и он сам.***
Нельзя было точно определить, когда он перешёл ту грань, после которой интерес к Ставрогину превратился в извращённую форму идолопоклонства. Быть может, ещё во времена той поездки в Швейцарию, когда двое сидели в каком-то сомнительном кабаке, распивая скверное вино, разговаривая о прогрессивных идеях равенства и мельком заглядываясь на миловидных женщин. — И всё же я не могу понять, Николай Всеволодович, зачем Вам революция? Шли бы в натуралисты, с Вашей то любовью ко всякой живности. — А народ, Петр Степанович, и есть самая примитивная форма того, что вы называете «живностью». Не сыскать лучше формы натурализма, чем наблюдение за его растлением. — Так Вы считаете революцию растлением? — Я считаю Ваши методы растлением. Но, если Вы сочтёте их необходимыми, я не буду Вам препятствовать, даже, может, подыграю Вам, — помолчав минуту-другую, смакуя на губах сладкий привкус, он спросил с любопытством, — и всё же, mon cher, зачем Вам эти перчатки? Вы в них спите? И ежели так, то мне очень любопытно узнать, что думают об этом женщины. Ставрогин сам же смеется, то ли от вина, то ли от того, что представил себе Пьера с женщиной и в перчатках.***
«А Вы никак в бесов уверовали. Люди надоели?» Всего лишь несколько слоев ткани, отделяющих одно тело от другого. Гадко ли? Желанно ли? Уж точно неуместно. Безумный смех Ставрогина разносится комнатой, ни капли не смущая Пьера. Он лишь спрашивает себя, а не надоест ли когда-нибудь он? Шут в красивой обёртке. Удобное лицо, ведь так легче всего изобразить равнодушие и безразличие к его словам. Надо всего лишь держать лицо до тех пор, пока эта маска не въестся тебе в кожу.***
«Вы моя лучшая половина» Ведь и правда — лучшая. Та, ради которой не жалко ни себя, ни собственного достоинства. И именно эту половину так хотелось вывести с помощью скальпеля и ножа. Выскрести из-под кожи. Революционер — странная професия, которой не учат. Никто не учил Верховенского как справляться с чувствами. Как совладать с собой, когда его руки всё ещё так близко, пусть даже ударит, пусть даже убьет. «Это ведь попросту смешно!» — твердит себе он, бросая камни в гладь воды. Это и правда смешно, поэтому он заливается нервным, почти что истерическим смехом, где-то среди камышей, пока никто не видит. — Вы красавец! Знаете ли Вы, что Вы красавец? — отчаянно кричит он, пока тонкая струйка крови близится к подбородку. Темные глаза смотрят на него, словно на прокаженного, когда Верховенский целует его руки. Что в его взгляде? Превосходство? Отвращение? — Я ведь люблю Вас. — Вам показалось. — Совсем нет! Я действительно… — он не успевает закончить. — Вы бредите. — А может и брежу! Но Вы… Вы мне надобны.***
Ставрогин, будто опиум, отравляет сознание. Проникает даже в сны, под корку черепа. Бес, не иначе. «Чёрт» — шипит Петр, когда лезвие ножа слишком глубоко ранит кожу. «Черт, черт, черт» — проговаривает, метаясь по комнате в поиске полотенца. В конце-концов, опять засыпает, прижимая руку ближе груди, пока кровь впитывается в ночную рубаху. Ему снится, будто он в зарослях камыша, и кто-то совсем рядом зовёт его к себе. И вот подле себя он видит Ставрогина, тот с надменной улыбкой протягивает Петру чертополох*, повторяя раз за разом всё тише и тише: «Сплети венок».***
Вбегая в кабинет, оставляя дверь нараспашку, Петр вскрикивает что-то очень дерзкое, и с улыбкой на лице уставившись на Ставрогина, ожидает реакции. Тот хлопает в ладоши и задорно смеется, спрашивая, к чему это и зачем он пришёл. Они ведут какой-то чересчур наигранный разговор дискус без особого интереса. Все это, лишь бы не соскучиться в этом до ужаса скучном городишке. И, хотя скука не порок, оба продолжают играть, искусно извиваясь, чтобы не сказать лишнего. Проходит еще какое-то время, пока Верховенский не обрывает начавшийся слишком разъяренный спор, направляясь к двери. — Задержался уж слишком, — как всегда звонко вместо прощания произносит он. «А я именно это и делал, чтобы понять, в какой степени вы боитесь» — Если решили уходить, не забудьте хлопнуть дверью — мне так нравится, когда вы эффектно уходите, — насмешливо произносит Ставрогин. — Так Вы уж определитесь, голубчик, мне уходить или нет. — А это Ваше решение, я препятствовать не стану. Николай Всеволодович, — после некой паузы, все ещё держась за ручку двери, начинает Петр, — скажите, я похож ли на Ваших бабочек? — О чём Вы? — Я красив? Тыльной стороной руки Ставрогин проводит по его щеке, перехватывая его немного испуганный взгляд. — Вы само совершенство, Петр Степанович, — Верховенский даже не замечает, как мужчина перехватывает его ладони, снимая с них перчатки и поднимая рукав. — Зачем Вы делаете это с собой? — проводя подушечками пальцев по лесенке из оставленных затянувшихся следов, слегка надавливая на кожу, — Вы совершенны, Петр, если бы вы только осознавали насколько. Абсурд и дрожь по телу. Зашторены окна, заперты двери. Все пара лишних дюймов и чужое дыхание близ шеи. — Я не хочу портить Вас своею любовью. — Поздно, Николай Всеволодович. Все меньше слоев ткани, всё ближе к изувеченной коже. Между тягой к пыткам и греховной любовью, он скорее выберет пойти под венец с Бесом.